Михаил Маришин - Звоночек 3
Эпизод 8
Внутренняя Лубянская тюрьма – место паршивое. Крашеные стены, кафельный пол, холодок и снаружи, и внутри, чего греха таить. Больно уж на мозги давит замкнутое пространство. Камера без окошка с пристёгнутыми к стенам индивидуальными дощатыми щитами-лежанками.
Зато компания весёлая. Когда меня поместили в "двушку", было сколько-то времени, чтобы подумать о душе своей грешной в полном одиночестве. А потом дверь открылась и конвоир впихнул "соседа". Лицо побито, но узнаваемо.
— Седых?! Какими судьбами?
Бывший командир, услышав шум, сфокусировал на мне взгляд не заплывшего правого глаза.
— А, товарищ Любимов. Добро пожаловать. Располагайся, будь как дома. За что тебя?
— Ерунда, сказал Берии, что наркомат внутренних дел Союзу дороже воров обходится, — я заметил, что командир увильнул от ответа на мой вопрос, будто не расслышал, но не стал заострять на этом внимание.
— Аххаха… — Седых засмеялся и тут же натужно закашлялся, а потом схватился за рёбра и, согнувшись, начал заваливаться на пол. Я подскочил и не дал ему упасть, подведя к нарам, свободной рукой отстегнул их от стены и мы сели. Скорее всего, это было нарушением внутреннего распорядка, но мне было плевать.
— Узнаю тебя, стервеца, — отдышавшись сказал Седых. — Ещё тогда, в Грузии, подумал, что язык твой тебя подведёт.
— Раз со мной, брат Апполинарий, — в отместку за "стервеца" я назвал командира по имени, от чего тот, в меру телесных повреждений, попытался сморщиться, — всё ясно, не расскажешь ли, за что ты загремел в эту обитель?
— Говорят, что хотел Восточный Туркестан к СССР присоединить. По заданию японской и английской разведок. Чтобы внести разлад в советско-китайские отношения, — мрачно, раздельно отчитался Седых.
— Ну, хоть за что-то существенное, не как я, по дурости.
— Ага, существенней того, что Фриновский в Алтайской Добровольческой Армии был мой непосредственный начальник, не придумаешь. До тех пор, пока его в Москву не вызвали. Вот и вся любовь.
— Какой-какой армии? — переспросил я изумлённо. Нет, Тува была, Монголия была. Алтай? Неужели это я наворотил?!
— Чего так испугался? Наши это. Чоновцы. Англичане вон, говорят, на фекалии исходят, любая паршивая газетёнка предсказывает, что мы Восточный Туркестан аннексировать хотим. Подлецы. Сами же там народ и мутят. В общем, по политическим соображениям армия наша – Алтайская, — тут Седых усмехнулся. — А форма, чтоб никто ничего не догадался – белогвардейская.
— Ну дела… — сказал я чтоб как-то прореагировать и поддержать разговор, лихорадочно, между тем, пытаясь сообразить, я это натворил каким-то образом или нет.
— Не дела, а полдела. У меня там и самых натуральных беляков полно было. Не веришь? Я б тоже не поверил никогда, что на одной стороне биться будем. Бектеев, белый полковник, сейчас вместо Фриновского командует. Однако же…
— Погоди, погоди, а с кем вы воевали-то?
— Не поверишь, с кем попало. И с уйгурскими повстанцами и с 36-й дунганской дивизией Гоминьдана, которая их поддержала. А защищали местного дубаня. Стерву такую. Придушил бы заразу. И плевать мне, что он в ВКП(б) хочет вступить. Нечего принимать его, подонка. Царёк мелкотравчатый, эксплуататор и мироед. Тьфу. Нам бы ещё папу римского с ним за компанию в партию принять для полного комплекта. А нас, рядовых большевиков, зачем спрашивать? Тут большая политика, ети её. Сделал дело – гуляй смело. Алтайцев мы по договору вывели, усиленный кавполк остался только. Договор! Зачем перед Гоминьданом унижаться и соблюдать его, если не с Нанкинским правительством заключали, а с дубанем местным, который его тоже соблюдать не хочет? Ты вот себе представить можешь, что у нас руководство Белорусской ССР с Польшей договорится о вводе панских войск на нашу территорию с целью свержения Советской Власти? А в Китае такие фокусы на каждом шагу! Какой смысл в этом цирке плясать? Отгородиться от этого дурдома и всё! И уйгуры, и сами китайцы, даже наши белогвардейцы в один голос просят не бросать их. Как только уйдём – грабежи, насилия и убийства. Дубань, кстати, тоже хочет, чтоб остались. Боится за свою шкуру, собака. А мы политесы с Гоминьданом паршивым устраиваем, забыли уже 29-й год, дружим против японцев теперь. Да был бы в этом, хоть какой смысл! Китайцы Восточный Туркестан совершенно не контролируют, весь доход с провинции в карман дубаня заворачивает. А Нанкинское правительство, друг наш заклятый, от нас только помощи просят а нам от них толку никакого. Вред один. Предадут они нас при первой возможности. 36-я дивизия никуда не делась, окопались недалече, момента удобного ждут, чтобы опять ударить.
— Понятно. Значит, воевали-воевали, а в результате шишь. Обидно.
— Да чёрт с ним! Там через год опять резня в полный рост будет, вот увидишь! Опять будем думать, как бы эти банды на нашу территорию не перешли. И единственный способ это безобразие прекратить – перекрыть перевалы в Британскую Индию, чтоб вдохновители, казначеи и организаторы не пролезли. А сделать это надёжно только советские пограничники могут.
Слушая Седых, мне подумалось – ну, прям как в Чечне в девяностых-двухтысячных, один в один. И, пожалуй, диагноз и способ лечения товарищ чоновец, на пару с беляком Бектеевым, видят верный.
— Вот такое моё мнение. И никогда я его не скрывал. А британская и японская разведки – шалишь! Так и передай, тем, кто тебя подсадил. Англичанам и японцам наоборот выгодно, чтоб мы как можно скорее убрались оттуда, — Седых порывисто встал, хотя далось это ему нелегко, отстегнул вторую койку и улёгся на неё, отвернувшись к стене и давая понять, что разговор окончен.
— В приличном обществе, Апполинарий, за такие мысли в морду бьют. И за язык я тебя не тянул. И даже мнение твоё разделяю. Только вот, поверь, никому от этого ни тепло, ни холодно. Прав ты, не прав, не докажешь ничего, получишь свой четвертак и привет!
— Ага, признай всё и не мучайся, да? То-то я думаю, что это меня сегодня отпустили так рано с допроса. Может даже и поспать получится.
— Да нет, Седых, не к тому я. Гляжу вот на твою морду побитую и как-то мне не хочется такое терпеть. И чего ради? Всё равно расстрел либо лагеря на всю оставшуюся жизнь. Сижу и думаю – надо Берию в заложники было брать и бежать, пока такая возможность была. Однако, дельные мысли сильно опосля в голову приходят. Поскорей бы сдохнуть…
Горы здесь плечом
Держат небосвод,
И восток опять в огне.
С солнечным лучом
Сразу оживёт
Золочёный барс на броне.
Спросят нас в селе: "Ходите под кем?
Ваши командиры где?"
Броневик-батор,
Пулемёт-мерген
И великий хан РПГ!
Тихонько напел я, подогнав слова под стандарты текущей эпохи.
— Что это? — обернулся Седых.
— А не обращай внимания, тебя послушал само в голову пришло, — соврал я, выдав "Песню улаганских партизан" с небольшими поправками для соответствия текущим реалиям за собственное сочинение.
— А РПГ что такое?
— Ручная противотанковая граната. Или гранатомёт, — сказал я как о чём-то само собой разумеющемся. В самом деле не петь же мне "РГД", когда вопрос с ручными гранатами мною же и закрыт и названия теперь совсем другие? А РПГ… До РПГ-40 всего ничего, идеи витают в воздухе.
— Бойцам понравилось бы.
— Что, гранатомёт?
— Нет, песня, — с этими словами Седых перевернулся на спину и, посмотрев на меня, спросил. — А дальше?
Дай ума, туман!
Чай, уйми-ка дрожь!
Научи, терпенью, дождь!
Из железа нож
И винтовка тож,
Из железа клёпан и Вождь.
Пусть два дня едим
Пайку пресной,
Двести грамм овса вразвес.
Пусть они сыны
Поднебесной,
Мы же дети гневных небес!
С давних детских пор
Верный талисман —
Каменный в кармане кистень.
Заревёт мотор,
И Отец наш сам
Выстрелом разбудит день.
Через перевал
Потечёт отряд,
Унося в долины смерть.
Будто на врага
Установкой "Град"
Рухнула Алтая твердь!
Броневик, Броневик-батор!
Броневик, Броневик-батор!
Он от жадных глаз,
Загребущих рук
Сторожит покой древних гор.
Мы от жадных глаз,
Загребущих рук
Сторожим покой древних гор.
— Вот! Правильно! От загребущих рук беречь надо! — пропустив слова про установку "Град", решительно, а главное, громко поддержал меня в главном Седых.
— Эй, вы там! А ну замолчали! — не злобно, для порядка, посмотрев через "глазок", обозначил своё присутствие надзиратель.
— Слушай, командир, а что нам терять? Отсюда замечательный вид на тот свет открывается, хоть экскурсии проводи. Конечно, если не повезёт и сразу не шлёпнут, тогда четверть века лагерей. Больше вариантов выхода отсюда нет. Оно нам надо? Чего ради всё это терпеть? Мы что, встретившись, даже спеть не можем от души? А ну, давай, помогай! А придут порядки свои наводить, так я им живым сдаваться не собираюсь. Смысла нет никакого, — я говорил не приглушая голоса, чтоб за дверью было слышно, а потом бодро запел песню Николая Емелина "Егорыч старшина". Она почему-то показалась наиболее уместной, видимо, организму нужен был "тонизирующий" эффект. Седых, послушав куплет, тоже приободрился, повеселел и помог мне с припевом.
