Людмила Астахова - Кошка колдуна
– Это очень интересное и полезное направление, – отбивалась я. – И ничего плохого в том, чтобы познакомить иностранцев с нашей культурой, нет.
– Хитро придумано. Научишь меня этой своей куль-ту-ро-ло-гии?
Кто бы сомневался. Прохор Иванович больше всего на свете хотел учиться. Было бы чему и у кого.
– Я смышленый, я быстро пойму, почему тебя затянуло к нам, – великодушно пообещал мальчик, вдруг посочувствовав мне, очутившейся в общем-то по его милости в такой немыслимой дали от родного дома. – Есть у меня подозрение одно…
– Какое?
– Не скажу пока, – заупрямился юный маг. – Дядька Михаил говорит: «Не показывай дурню половину работы». Паче того девке.
И как ни допытывалась, так и не признался, что за подозрение такое.
– Тогда я тебе не расскажу про Оксфорд, – в шутку пригрозила я.
– А я тебе про Тверь! – как ни в чем не бывало, парировал Прошка.
В современной мне Твери я бывала только проездом.
– И что же там такого есть особенного?
– Да ты чего, девка? А кремль из белого камня? А столичный торг?
Прошлогодний визит с отцовским посольством по дипломатическим делам в столицу Великого Тверского княжества произвел на отрока огромное впечатление. А его рассказ о чудесах многочисленных храмов и красотах каменных мостов через Волгу и Тьмаку здешней «другой» Твери, в свою очередь, на меня. Не разоряли славный русский город монголо-татары хана Батыя, не жгли и не разрушали до основания, вот и росла стольная Тверь. И в противостоянии с Москвой оказалась сильнее.
А еще в Твери жил Мастер Сил из самой Индии родом – великий волшебник и зодчий Даярам.
– Купец Никитин его пригласил погостить, но, видать, понравилось индусу у нас.
– Это тот, который Афанасий Никитин?
– Ну да, он самый! А Даярам построил храм по образцу индийскому. Краси-и-ивый! Весь в резьбе тончайшей. Прямо как из кружев, а не из камня.
И волей-неволей я вынуждена была согласиться – Тверь, конечно, заслуживала того, чтобы ее увидеть. Хотя бы ради индийского чуда в сердце русской земли. Мерещился на берегу Волги и в окружении рубленых изб то ли белоснежный торт Тадж-Махала, то ли многоярусная резная башня.
Диху напоследок окинул меня придирчивым взглядом с головы до ног. Портняжные труды свои он, конечно, оценил высоко.
– Хорошее платье получилось. Только и ты теперь веди себя с достоинством. Никаких разговоров – ни с купцами, ни со слугами, ни уж тем более с охраной.
– А если меня спросят о чем-нибудь?
Сид раздраженно скрипнул зубами.
– Запомни, ты – со мной. Никто не осмелится с тобой заговорить.
Диху со стороны смотрелся весьма зловеще в своей мантии. Я не единожды наблюдала, как встречные новгородцы обходили ученого мага по кривой и усиленно крестились, отводя от себя зло. Я все думала, кого же он мне напоминает в этом образе. Что-то знакомое и даже знаменитое… Извелась прямо-таки вся.
И вдруг, когда сид прошипел сквозь зубы какое-то заковыристое ругательство на древнеирландском, меня осенило:
– Точно! Вылитый Северус Снейп!
– Что-что ты сказала?
Слово, как говорится, не воробей. И даже не снитч[3].
– Ты мне напомнил героя одной книги – волшебника из академии магии, – осторожно пролепетала я, сжимаясь в комочек под парализующим волю взглядом Диху. – Он был хороший человек, как потом стало ясно…
И смолкла, вняв отчаянной пантомиме Прошки, который из-за спины сида пытался призвать к благоразумному молчанию.
– Я очень надеюсь, девушка, что слышу про этого Северуса в последний раз, – процедил сын Луга.
– Да, мой господин, – смиренно выдохнула я, инстинктивно чувствуя, что только покорность усмирит готовую разразиться бурю.
– Не зли его, ради Пресвятой Богородицы, Катька, – взмолился мальчик, когда сид направился к саням. – Видишь же: Тихий рад беседе, только когда сам желает говорить. Твое дело – молчать и слушать. И… расскажешь мне потом про Северуса, а?
Конечно, я согласилась. Диху снова напомнил мне, кто из нас кому приходится домашним питомцем.
– И на деньги не играй.
– Да, батюшка.
Иван Дмитриевич давал Прошке последние родительские наставления, отрок почтительно внимал. Над заснеженными крышами граяли вороны, сыпал мелкий снежок, и серое зимнее небо казалось продолжением дороги, по которой не терпелось пуститься вскачь соловой тройке.
– С девками гулящими поосторожней там, в Европах, – вздохнул боярин. – Знаю, что рано тебе о том думать, однако ж как школяром станешь, сразу потянет в кабак и к бабам.
Терпеливо наблюдавший сцену прощания Диху едва слышно хмыкнул. Корецкий покосился на своего бессмертного приятеля и продолжал:
– Галльского пива не пей, одно название, а не пиво. И с вином ихним шипучим не балуй. Внял ли, неслух?
– Внял, батюшка.
Веснушчатая Прошкина физиономия каждой черточкой своей излучала сомнения.
– Италийские да иберийские девки любезничать будут – не поддавайся. А то неровен час, нарвешься на нож от братьев да отцов ихних. Тихого слушай! Была над тобой отцовская власть, стала его. Однако веру христианскую не забывай, всяк день молись Господу нашему и Богородице, чтоб охранили тебя, олуха, на чужбине. Понял?
– Да, батюшка.
– Ну, ступай тогда. – Боярин размашисто перекрестил отпрыска и подтолкнул его к саням. Прошка отвесил поясной поклон сперва отцу, а потом дворне, высыпавшей поглазеть на отъезд, нахлобучил шапку и чуть ли не вприпрыжку поспешил к упряжке.
– Гляди за ним, Тихий, – попросил Иван Дмитриевич друга. – Больно уж прыткий отрок, уследишь ли?
– Обещал же, – пожал плечами сид. – Будь здоров и прощай, Айвэн.
– Прощай и будь удачлив, Лугов сын! – Корецкий махнул дворне, чтоб открыли ворота. – И ты, девка, тож не хворай, – соизволил он кивнуть мне. – Ну, трогай, Прохор!
Прошка, занявший место возчика, прицокнул лошадям, и сани неспешно выкатили из усадьбы.
– Ну, выехали наконец-то, – проворчал Диху, запахивая шубу. – Подстегни лошадей, Айвэнз.
– Чо? – вылупился отрок.
– Ничо, – передразнил его сид. – Звать тебя теперь так станут: Прохорус Айвэнз. Значит – Прохор Иванов. Понял? Или, если хочешь, Айвэнсоном будешь. Или тебе больше Северус Снейп по душе?
Тот отчаянно затряс головой, наотрез отказываясь отзываться на бесовское имечко.
– То-то же!
– Я все понял, – согласился новонареченный Прохорус и прикрикнул на лошадок: – Н-но, залетные!
Глава 7
«Работники ножа и топора…»
Кайлих
Огонь принадлежал Благим. Это утверждение не имело объяснений и не нуждалось в доказательствах. Просто так оно и было: огонь принадлежал Благому двору, так же как и множество иных явлений и проявлений стихий, вроде солнечного света или звона пчел над зарослями болиголова. Ну, по крайней мере, настолько, насколько такие вещи вообще могут кому-то принадлежать. А конкретно этот огонь, разведенный в почерневшем от копоти круге из камней, был огнем Диху, ведь пламя в горне кузнеца и костер охотника отличаются от того, что теплится в печи хозяйки кухни. Мужской огонь и женский, и этот – был мужским, несмотря на то что Кайлих Неблагого двора раздула его своим дыханием. Он был упрям и капризен, этот костер, и сида с трудом заставляла его покоряться. Пожалуй, если бы в пожитках Кеннета не нашлось огнива, Кайлих плюнула бы и не стала дальше возиться. Но то зеленовато-синее пламя, которое с легкостью струилось из ее пальцев, освещая и распугивая незваных гостей, если и не убило бы смертного, то уж пользы ему точно не принесло. Человеку нужно тепло земного огня. Что ж поделаешь! Пришлось постараться, несмотря на опасения, что этот костерок может запросто донести своему покровителю о той, что вышла на охоту.
– Повелитель котлов! – насмешливо прошептала Кайлих, подмигнув рдеющим углям. – Владыка сковородок и покровитель кухарок! Вот кто ты такой, сын Луга, вот кем ты всегда был и останешься. А не передать ли тебе весточку, чтобы не скучал без меня?
Огонь принадлежит Благим, верно. Но зато туман, снег и ветер – верные спутники Кайлих, а также тех, кого Неблагая сида могла назвать союзниками. Ошибкой будет счесть, будто в окрестностях этого Новеграда таких не сыщется. Не каждый сгодится, и не любому доверишься, однако не только с родичами можно договориться. Вот, к примеру…
Сида подложила хвороста и вышла за дверь. Кеннету не стоит присутствовать при таком колдовстве даже во сне. Мальчик нужен живым и в здравом рассудке.
Снаружи крупными хлопьями валил снег. Кайлих постояла, дожидаясь, пока уляжется ветер, послушный ее просьбе, и, пока ждала, поймала губами несколько снежинок – невесомых поцелуев зимы. А потом выдохнула и поймала собственное туманное дыхание, заключив его в мерцающий овал.
