Анатолий Дроздов - Беспризорный князь
– Что с остальным полоном? – как ни в чем не бывало продолжил Великий.
– Продать в греки! Чтоб там и сгинули!
– А может, за выкуп? Все ж не ханы?
– Это лучшие воины Степи. Они умеют воевать и не раз бывали в набегах. Отпустим, придут снова.
– Вот как? – усмехнулся Великий. – А я-то и не подумал. Ладно, продадим. Греческие купцы ждут.
Странный Великий сегодня. Чего ему надобно?
– С полоном решили, – продолжил Святослав. – Можно о другом беседовать. Хотел спросить тебя, брате, правда, что ты под Владимиром под ляшские стрелы встал? Добровольно?
Ни фига себе! Это ему зачем?
– Было?
Я кивнул.
– Зачем?
– По-другому бы сеча случилась.
– Убить могли!
– На мне был доспех.
– А ежели б выше иль ниже?
Я пожал плечами: не случилось ведь!
– Я б не решился! – сказал Святослав. – Даже по молодости.
Смысл его слов остался мне темен. Что Великий хотел сказать? Похвалил или осудил?
– Что ж! – сказал он после короткого молчания. – Выпить все же следует. Эй, кто там!
Спустя короткое время перед нами стояли полные кубки. Я осторожно пригубил, Святослав тоже не налегал.
– Лекарка говорила обо мне? – спросил, ставя кубок.
Я кивнул: чего скрывать?
– Сказано в Писании: никому не дано знать свой смертный час, – сказал Святослав. – Мне, видишь, пришлось. Тяжко. Не от того, что жизнь кончается. Дни мои и без того ветхие. Задуманное не успел. Мнил некогда: сяду в Киеве, примирю князей, разом будем против ворога стоять. Не вышло. Знаешь, почему? Когда в Любече о лествице[16] рядились, князья еще родство помнили. Минуло два века, роды разрослись и забыли корни свои. Врагами не половцев, а братьев считать стали. Началось давно, но при мне умножилось. И после меня, как мню, не кончится. Худо. Грехов на мне – за тыщу лет не отмолить, но этот самый тяжкий. Ты половцам за зверство пенял, а наши что, лучше? Сколько земель разорили, сколько людей увели да в греки продали! Сами себя режем, половцев не надо! И ведь я в том поучаствовал… Вот предстану перед Господом, спросит он: «Что сделал ты, раб божий, чтоб братоубийство остановить?» Как ответить? Хотел, да не вышло? Скажет мне Господь: «Раб хитрый и лукавый! Или не ведаешь слова мои: «По делам их узнаете их?» Гореть тебе в геенне огненной!»
Святослав помолчал.
– Много я о сем думал, брате. И так рядил, и этак. Ведь что получается? Кто из братьев моих после меня в Киеве ни сядет, не подчинятся ему другие. Скажут: «Мы-то чем хуже? Или не Рюриковичи?» Продолжится разорение земель русских. Ты сказал: половцы милость не разумеют, так ведь и наши тоже! И вспомнил я Рюрика… – Святослав смотрел на меня в упор. – До него на Руси была смута. Роды воевали за первенство. Когда изнемогли в усобицах, призвали Рюрика. Хотели, чтоб передышку дал, не думали власть надолго ему вручать. А Рюрик возьми да и вырежи вождей! Сам стал править. И что, на Руси худо стало? Да вздохнула земля с облегчением: устала от крови. Со временем воспряла Русь, стала богатеть и множиться. Соседи зауважали, короли родства стали искать. А кто был Рюрик? Король, князь? Обычный вождь, каких у норманнов много. Понял я: не по роду избирает Господь правителя, а по уму и храбрости. Горе тому, кто вздумает Его воле мешать! Не сумел я дать мир землям, так хоть избраннику сподоблюсь помочь. Может, дарует за это Господь прощение рабу своему. Как мнишь?
Я пожал плечами. Великий явно заговаривался. Старый он…
– А теперь слушай меня, князь Иван! – голос Святослава стал жестким. – Внимательно слушай!..
От Великого я вышел не скоро. Мы пообедали, продолжив разговор за едой (естественно, отослав слуг), а после долго обсуждали порядок действий. Вернувшись к своим, я созвал ватагу и велел отправляться в Звенигород. Нужды в ней более не было. Попросив, чтоб Малыга выслал мне малую дружину, я проводил братьев, оставив Глобу – кузнецу спешить было некуда. Улетели и Млава с Олятой. Первая – по понятным причинам, а на Оляту я был зол. Накануне боя он потерял связь со смоком, змей стал метаться, пришлось брать управление на себя. С шурином что-то творилось, но он не пожелал рассказать. Стоял, насупившись, и смотрел в землю. Я отстранил его от змея, отложив разбирательство до возвращения.
Последующие дни прошли во встречах. Воеводы, главы влиятельных родов Киева, старшины черного люда – мы поговорили с каждым. Ни о чем конкретном речь не шла, беседовали о текущих делах, Святослав спрашивал, гости отвечали, но рядом сидел я, а собеседники оказались понятливыми. В конце разговора каждый кланялся – сначала Великому, а после мне, причем в последнем случае – с особым усердием. Некоторые захотели переговорить с глазу на глаз, Святослав дал добро, и я встретился. Великий, услышав пересказ бесед, их одобрил. Бесконечные встречи, разговоры, в ходе которых приходилось взвешивать каждое слово, ловить намеки и полунамеки, отвечать на непростые вопросы, выматывали неимоверно; к вечеру я уставал настолько, что в ложе падал как убитый. Овчинка, однако, выделки стоила. За несколько дней я узнал о власти больше, чем за всю предшествующую жизнь. Галич более не казался мне обширной землей. Скорее – глухой деревней, где отел коровы – событие, о котором говорят днями. Большая политика вставала передо мной, и походила она на запутанный клубок, из которого торчали концы нитей. Чтобы распутать клубок, нити не следовало дергать. Святослав учил меня их распутывать – бережно и нежно. Я старался. По завершении поблагодарил за науку. Святослав в ответ сухо кивнул. Общий замысел помирил нас, но друзьями не сделал. Слишком многое разделяло нас. У каждого была своя цель. Тем не менее, на прощание мы расцеловались. В первый и последний раз. Оба это прекрасно понимали…
14
Звенигород встретил меня прохладно. С официальной частью было в порядке: колокола, толпа вдоль дороги, крики «Слава!», бросание шапок и последующий пир со здравицами. А вот с домашней… Оляна не бросилась мне на шею, напряглась, когда я обнял ее, и не ответила на мой горячий поцелуй. «Знает! – понял я. – Рассказали. Кто?»
Эта мысль мучила меня весь день – и во время молебна в соборе, и за пиршественным столом. Настолько, что ни о чем другом думать не мог. Больше кивал, чем говорил, а если и отвечал, то односложно. Восприняли это с пониманием. Князь вернулся с войны, устал, да и в Киеве задержался. Ничего, отдохнет, обнимет любушку-жену… Да уж!
Завалившись после пира в баню, я долго парился, выгоняя из тела хмельную дурь. В другое время ополоснулся бы наспех и полетел к ней, желанной, но теперь… Я не знал, как себя вести, как говорить и что делать. Кто рассказал ей о Млаве? Что? Видели, как лекарка входила в баню? Возможно. Только Оляна не настолько глупа, чтоб повестись на сплетню. Мало зачем лекарка в баню ходила? Может, князя лечить? Или ждала в предбаннике, пока тот помоется. Не пойман – не вор… Тут хуже. Кто-то видел нас в недвусмысленном положении. Побратимы? Они не проболтаются. Разве что Олята. Оляна ему сестра. В разгар процесса я заметил мелькнувшую в дверях тень. Подумал: показалось. Неужели? Не потому ли Олята вел себя так странно и не хотел говорить, что с ним? Плохо…
В ложницу я крался, как тать: беззвучно и осторожно. Здесь было тихо: жена и сын спали. Или делали вид, что спят. Тускло светила масляная лампа. Я разделся и скользнул под одеяло. Никто не бросился мне в объятия, хотя жена – слышно по дыханию – не спала. Что теперь? Хочется этого или нет, но отношения надо налаживать. Хотя бы попробовать…
– Олянушка…
Бац! В глазу будто граната взорвалась. Больно-то как! Я рванулся и сел. По спине моментально забарабанили маленькие, злые кулачки.
– Блудник! Кобель шелудивый!..
Я спрыгнул на пол и метнулся к стене. Мать твою! Ну, зачем сразу? Хоть бы спросила! Что теперь? Перебраться в другую комнату? Челядь наверняка заинтересуется: с чего это князюшка, так долго не видавший жену, спит с ней врозь? Пойдет молва…
Осмотревшись, я заметил висящее на стене корзно. Сойдет. Снял плащ, расстелил на лавке, лег и укрылся полой. Твердо, неудобно, но бывало и хуже. Ночь перекантуюсь, утром разберемся.
Блин, а глаз-то болит – прилетело от души. Хорошо хоть не выбила, но к утру будет синяк – это к гадалке не ходи. Что люди скажут? Приехал князюшка с ликом чистым, а поутру выполз от жены с фингалом. Обидно, честное слово, обидно! Ничего не делал, даже не прикоснулся! Ладно «кобель», но почему «шелудивый»? Я все же князь! Грозный победитель половцев, политик, посвященный в тайны Киевского двора, будущая надежа и опора Руси. А вот на тебе – огреб!.. И от кого? Жены!
– Некрас!
Чего еще?
– Ты спишь?
Крепко и безмятежно. Меня приласкали, после такого сон очень сладкий…
– Я знаю, что ты не спишь!
Тебе дело? Не навоевалась?
Зашуршало, шлепки босых ног по полу… Вот этого нам не надо! Мало фингала, так и расцарапанная рожа?
– Стоять!
Рявкнул я от души. Подействовало. Оляна замерла посреди ложницы и насупилась. Вот и стой!
