Савин Влад - Алеет восток
— Это мерзкая красная пропаганда! Они… Они цивилизация! Они такого не допустят!! А если и были такие случаи, то те дикарки вели себя нагло и неподобающе!
— Париж, Гавр, Шербур, Неаполь… Когда туда дикарок завезти успели?! — уперев руки в бока, склонив набок голову, спрашивала Лючия — самой младшей не было и семи лет, а самой старшей, перевалило за восемьдесят. И еще были случаи мужеложства с красивыми мальчиками. Расскажите, как у этих жертв может быть неподобающее и наглое поведение? Вот так цивилизованно вела себя американская солдатня во Франции и южной Италии — совершенно так же, как до них нацисты. Избежали этих бесчинств лишь те, кто как я, ушли в лес, в горы, и стреляли во врагов. Святой Престол собрал много показаний и тех, кому повезло выжить, и тех, кто был лишь свидетелем — вы слово Католической Церкви, красной пропагандой будете считать? Да, и запомни раз и навсегда, сука, я русская коммунистка, но в то же время и итальянская католичка — у меня не было ни одного мужчины, кроме моего горячо любимого мужа. И если ты привыкла к иному — то не смей считать меня подобной себе! И еще запомни, дура, «гражданин раб» применительно к Риму, это будет как по-русски, «сиятельство холоп»!
Убедившись, что ответа не последует, Лючия так же быстро скользнула мне за спину, села на прежнее место. Лида Чуковская имела вид самый жалкий, но мне ее было ничуть не жаль, получила что заслужила! Так продолжим процесс — врага, который настолько явно себя обозначил, надо добивать.
— Лидия Корнеевна, а что Вы так нервничаете? — по-прежнему ледяным тоном спрашиваю я. — Случайно, не из-за того, что Вы прекрасно понимаете, что Вам возможность войти в элиту Советского Союза не предложат? И дело вовсе не в Ваших политических взглядах? — А разве нет?! — Лидочка пытается изобразить сарказм, но получается у нее из рук вон плохо.
— Возможно, я огорчу Вас — усмехаюсь я — но есть немало творцов, не наделенных великими талантами. Истинных гениев очень мало — такова уж жизнь. Ну а тех, кому не дано, можно разделить на две категории. Одни упорно работают над собой, совершенствуя свой талант, пусть и небольшой — что же, эти люди заслуживают уважения, а их способностям находится применение и признание, пусть и не такое, как гениям. А вот вторые начинают уверять и окружающих, и сами себя, что они гении, но им власть, враги, завистники, раскрыться не дают. Это легче, на первый взгляд — труда не требует. Но за все надо платить, ибо талант подобен цветку, который надо растить, холить и лелеять — а когда вся энергия таких особей уходит на злобу, то и талант безвозвратно пропадает. Ну а хозяева его становятся агрессивными бездарностями, ненавидящих все и вся.
Ахматова, Гумилев и Чуковский молчали — им не понравилась моя жесткость, но не признать справедливость моих слов они не могли. Лида бросает злобные взгляды — на меня и Лючию, на Ахматову, на Гумилева, на своего же отца. И со слезами тычется лицом в подушку, сквозь рыдания слышу «ненавижу, проклятые!». Не понимает, не раскаивается? Продолжим!
— Вот что лично вы предложить можете? — спрашиваю я елейным тоном — или, совсем ничего? Так бездарности тоже иногда нужны, подсобить на подхвате. Вы, Лидия Корнеевна, сейчас работаете где? Ах, член Союза Писателей — и какие бессмертные творения написали? Может я что-то не смыслю в тонкостях стихосложения — но хорошо знаю: в данный конкретный момент, хорошо то, что хорошо для страны и народа. Применительно к литературе — что вдохновляет, воодушевляет и воспитывает. Такой вот общественный заказ. И раз конкретно вас именно Советская Власть избавила от долга воевать или трудиться, дала квартиру, паек, и деньги от Союза Писателей — то вправе требовать чего-то взамен? Как сказал товарищ Сталин, мы ведь платим рабочему, инженеру, колхознику не за его талант сам по себе, а за конкретно произведенный продукт. Так отчего с писателями, художниками и прочей творческой интеллегенцией должно быть иначе?
— Куском попрекаете? Так подавитесь!
— Увы, Лидия Корнеевна — отвечаю я — в СССР, по советским законам, неработающих граждан быть не может. Таковым выносится предупреждение, и если они в месячный срок не найдут работу, то подлежат принудительному трудоустройству, в месте по выбору направляющего органа. Как легко понять, это такие места и занятия, куда добровольно желающих нет. А то непорядочно выходит, от Советской Власти все что положено получать, и в ответ грязью поливать! Так что, будет вам, строго по закону — из Союза Писателей вон, и дальше, как положено с тунеядцами. Уборщицей пойдете, или в госпиталь, за лежачими больными утки выносить. И заметьте, это вы Советской Власти войну объявили, а не наоборот — ну так не обижайтесь!
Я не шучу. И ничего не обещаю напрасно — именно это с ней будет. Пожалуй, горшки в больнице, это куда унизительнее для ее самолюбия, чем Норлаг! Еще одна Вера Пирожкова, те же самые мысли — с той лишь разницей, что та фашистская тварь таких как я «саламандрами» называла. Это в сорок четвертом было — приехав на Второй Арсенал несколько лет спустя, я поинтересовалась ради любопытства судьбой подопытной номер такой-то (все было по закону, замена высшей меры на статус лабораторной крысы — исключительно по ее добровольному подписанному согласию). Жива еще была, на удивление — но фотографии мне показали, в медкарте и личном деле, на ночь и нервным лучше не смотреть! И не доживет эта тварь до конца срока — лучше бы выбрала расстрел, вышло бы для нее гуманнее! Только не надо упрекать меня в жестокости — мразь, заявлявшая что «в завоевании России немцами беды бы не было, ну истребили бы расплодившееся быдло, остались бы мы, русские интеллегенты, жили бы здесь среди чистеньких ферм и полей, а не в вашем навозе», иного и не заслуживает! Ну а эта — что ж, пока за ней конкретных поступков нет, будем гуманны, еще не в лагерь, не на лесоповал. Вот только духовным авторитетом ни для кого тебе не стать никогда — и сама ты наплачешься над своей судьбой, и все будут на тебя как на дуру и неудачницу смотреть. Если конечно, ты взглядов не переменишь — во что верится с трудом, но какую-то вероятность оставляю!
— Простите, Анна Петровна, вы дворянка? — спрашивает Ахматова.
— Мой отец был рабочим на Балтийском заводе — отвечаю я — а мать, домашней прислугой. Ну а я училась в университете здесь, в Ленинграде, но не закончила, война не дала.
— Удивительно — говорит Анна Андреевна — я была уверена… Да, милочка, не подскажете, вы свою шляпку где покупали?
— В Москве, в ДИМе — отвечаю я, удивляясь неожиданному переходу темы.
— Тогда, милочка, вам не сказали, про неписанное правило: после пяти вечера, не носят шляпок с полями больше пяти сантиметров! — говорит Поэтесса, придирчиво оглядывая меня — хотя отмечу ваш вкус, это платье очень вам идет.
Еще бы — раз сам товарищ Сталин признал! Когда я перед ответственными товарищами в ЦК отчитывалась, в его присутствии — и после Иосиф Виссарионович говорит, а обратите внимание на внешний вид, и безупречный вкус товарища Лазаревой. Есть мнение, что нашим советским женщинам следует быть такими, как она — даже при обсуждении столь важных вопросов. А я в этом же платье была, приталенное «солнцеклеш миди» — и после тех слов Вождя, жены ответственных товарищей на официальных мероприятиях и сотрудницы партийных и госучреждений стали мне подражать, и даже на улице я очень часто вижу женщин, одетых так — может еще, под влиянием кино, где во многих фильмах наши советские положительные героини в похожих платьях? Фасоны Лючия придумывает, когда-то я сама шила, теперь времени нет, мы в ДИМе вместе заказываем — а после я смотрю, модель и в каталогах появляется, и на ком-то увижу — неужели мы с Лючией советскую моду задаем, да и итальянскую тоже? Что же до шляпок, то идут к моему лицу поля в ширину плеч — мой Адмирал говорит, я так на какую-то актрису из его будущего похожа, значит нравится ему, и когда мы вместе куда-то выходим, я только такой головной убор надену, в любое время дня и в любую погоду — не мы для правил, а правила для нас! Но если от чистого сердца совет, зачем обижать отказом?
— Огромное Вам спасибо, Анна Андреевна — я этого не знала — искренне благодарю я, понимая, что Ахматова продемонстрировала мне свое расположение — если Вы согласитесь принять мою визитную карточку… - я делаю паузу — и, дождавшись кивков Гумилева и Чуковского, и, царственного наклонения головы, иначе и не скажешь, Ахматовой, протягиваю им свои визитные карточки, где аккуратно указаны мои имя, должность, служебные телефоны. — Буду очень рада быть Вам полезна, всем, что в моих силах.
— Спасибо, Анна Петровна — отвечает Ахматова, при явном согласии во взглядах у мужчин и аккомпанемент доносящихся с дивана всхлипываний.
— Было очень приятно с Вами познакомиться — но, время позднее, так что я вынуждена просить у Вас разрешения откланяться — вежливо говорю я.
