Алексей Кулаков - Великий князь
– Вижу, что хороша. Во Христе тебя как нарекли?
– Леонилой поп окрестил.
Те из девушек, что были поблизости, внимательно прислушивались к немудреной беседе, заодно расстреливая быстрыми взглядами привлекательное лицо родовитого ровесника и лица его свиты. Которая, в свою очередь, ласкала-ощупывала взглядами уже их самих, при этом ничуть не стесняясь обсуждать во весь голос свои предпочтения.
– Государь-наследник!
Идиллию молодых сердец разбил грубый голос вестового, поведавший всем, у кого были уши, сразу две важные вещи. Первая – среди полудюжины девиц стоял сам будущий правитель Московской Руси. А вторая заключалась в том, что царевича желал незамедлительно увидеть князь Михаил Иванович Воротынский, наставляющий первенца великого князя в сложном искусстве порубежной войны.
– Сейчас буду.
С непонятным сомнением оглядев цветущую румянцем Хорошаву, юный властитель покосился на Мстиславского и отбыл на зов пестуна. Вот только в этот раз княжич не успел – вперед него у девушки оказался Петр Горбатый-Шуйский, тут же принявшийся что-то нашептывать на розовое ушко.
– Петька.
Потомок суздальских князей лишь раздраженно дернул плечом, и не думая прекращать свое занятие. Уж он-то сразу понял, для чего царевичу фигуристая и вполне созревшая для плотских утех девица, и упускать свой шанс не собирался!..
– Петька, не лезь. Ее надобно…
– Вот я все и устрою. Сам! А кто не успел, тот опоздал!..
Видя, что Горбатый-Шуйский настроился на серьезную склоку, прирожденный дипломат Мстиславский тут же сдал назад, равнодушно пожав плечами. Кто он такой, чтобы указывать другим приятелям-соперникам на ошибки и мешать их совершать? С другой стороны, а как тут не ошибиться, если государь-наследник впервые так явственно заинтересовался женским полом?.. До того Димитрий Иванович отбирал себе из отбитого полона лишь сирот малого возраста… Хотя вроде бы у парочки мальчишек обнаружились более взрослые родичи? Впрочем, неважно. Перехватив сочувственный взгляд Адашева, княжич Мстиславский тонко улыбнулся, направляя коня вслед за своим господином и повелителем. А когда заинтригованный Тарх нагнал его и поехал стремя в стремя, тихонечко обронил – только-только и услышать тем, кто рядышком:
– А ты знаешь, Вихорка, что такое дурное рвение?
Сосредоточенно «управлявший» самым настоящим боевым жеребцом малыш вопроса даже и не услышал, до того был поглощен новыми впечатлениями и подаренным ножом. Однако Федор такому невниманию совсем и не огорчился:
– Это такая вещь, которая до добра никого не доводит…
Место, куда пригнали жалкие ошметки ногаев и самого Еналея Табан-мурзу, было ему очень хорошо знакомо. Ведь двенадцать лет назад именно рядом с деревенькой Судбищи[86] он в одночасье стал самым главным в своем племени – после того как прежнего вождя насадили на боевую рогатину. Конечно, новому мурзе пришлось позаботиться и о наследниках своего старшего брата… Но всех он не убил, нет. Как можно, родную-то кровь?
Щелк. Сш-шлеп!
– Стой, псы басурманские!
Поглядев на «погонщиков», с чьих плеток на землю падали тягучие капли свежей крови, племенной вождь не выдержал и тихо прошипел страшное богохульство. Ибо, в отличие от освобожденного ясыря, их гнали пешком и без малейшего милосердия, устилая дорогу мертвыми степняками, брошенными на поживу шакалам и воронью. Две сотни нукеров выжили после битвы и вышли в путь скорби, две сотни! А дошли шесть неполных десятков…
– Сесть! Вы четверо, взяли вот это корыто и вон туда, за водой. Бегом!..
Конечно, самого Еналея и его близких родичей это не коснулось. Да, с них ободрали все ценное, и те же кони, на которых они проделали свой путь, отныне им не принадлежат, но все же знатность полоняника уважили, позволив поберечь силы. Ведь если он умрет, то с кем говорить о выкупе? Оглядев воинское становище перед тем как покинуть седло, мурза горестно вздохнул и покачал головой, сетуя на несправедливость судьбы. Чем он так прогневал небо? Если бы только знать, что этой весной урусы перекрыли Муравский шлях[87] столь тяжкими силами, то он бы попытал удачи на литовских окраинах!..
– Быстрее топай!
Не выдержав постоянных насмешек и толчков в спину, племянник Багаутдин зарычал, словно молодой пардус, и за малым не бросился на обидчика, который в ответ лишь приглашающе поманил его к себе. Плеткой.
– Сидеть тихо, если что надо – говорите страже, а она решит, удоволить просьбишку или нет. По мне, так вам бы всем головы снести, но мы же люди гостеприимные, так что сначала накормим-напоим…
Задернув полог большого шатра за пленниками, конвоиры разразились весьма обидным смехом, а ногайский племенной вождь тем временем обнаружил, что не один он прогневал небо. Хорошо знакомый ему Темирбек Дышек-мурза, лоб и половина лица которого были скрыты чистой повязкой, и с дюжину карачеев и имельдеши[88] с многочисленными синяками и мелкими порезами встретили собрата по несчастью вежливыми словами и чашей, полной освежающего кумыса. Посочувствовали горю, рассказали, как сами оказались в неволе…
– На все воля Милостивого и Милосердного![89]
А следующие три дня можно было описать всего тремя словами: тревожная неопределенность и скука. До того тягучая и тоскливая, что даже прибытие давнего врага степи князя Воротынского с его царственным учеником обитатели шатра восприняли чуть ли не с улыбками. Наконец-то все прояснится! Хотя, конечно, этот вопрос интересовал не всех. У Темирбека, к примеру, так сильно болела голова, что он и сидеть-то толком не мог. А у самого Еналея воспалились раны на ногах, оставшиеся от кнута (вернее сказать, его граненого наконечника), и он старательно отгонял от себя мысль о смерти.
– Ну что, тати ногайские, кого тут добить, чтобы не мучился?
Коренастый воин в черненом бахтерце присмотрелся к пленникам, слегка нахмурился и недовольно покачал головой, после чего отправил куда-то вестового. Терпеливо его дождался, развлекая пленников рассказами о разнообразных видах казней и мучительных пыток, затем выслушал неслышимое для степной знати повеление и вновь недовольно насупился.
– Эй ты! Сам идти можешь? Чтоб тебя, крапивное семя!..
Неизвестно, что именно придумал бы столь много знающий о ремесле ката воин, если бы двое приближенных Дышек-мурзы не подхватили его с двух сторон, подав второму степному князю очень хорошую мысль. То есть даже не мысль, а целую идею – внезапно «ослабев» и едва не завалившись ничком, он повис на руках племянника и последнего из сотников, выживших в недавнем бою.
– И этот туда же! Черт с вами, тащите.
Проделав относительно короткий путь (пленники, как и командиры порубежных полков, располагались строго в середке воинского стана), побитые жизнью и русскими саблями номады подошли к вытянувшимся в длинный ряд большим, можно сказать ханского размера, шатрам непривычного вида. Во-первых, они были сшиты из обычной парусины, а во-вторых, на каждом был намалеван большой ярко-красный крест.
– Джироламка Фракастов, говорено ли было тебе, что в державе отца моего повсеместно запрещено прижигать раны каленым железом, а также лить в них кипящее масло?
Встав рядом с крайним шатром и совсем недалеко от группы юношей в дорогих одеждах, ногайский ясырь стал невольным свидетелем… вернее, даже слушателем, того, как старший из царевичей царства Московского смывает кровь со своих холеных рук, попутно изливая гнев на низенького толстяка в заляпанном бурыми пятнами фартуке.
– La loro maesna…[90]
– Ты на русской земле, и говорить должен не как удобно тебе, холопу царскому, а как понятнее воям пораненным!
– Ваше высочество, дело не терпело промедления: ваш подданный истекал кровью, а микстура Аптекарского приказа, коей указано промывать столь глубокие раны, как раз закончилась…
– Довольно.
Протянув руку в сторону, Дмитрий чуть шевельнул пальцами, в кои тут же подали небольшой рушничок, а затем и перчатки тонкой замши.
– Смотри мне в глаза и ответствуй: вовремя ли ты в тот день послал ученика на склад за микстурой номер пять?
– Да, ваше высочество.
– Не отливал ли ты какого из зелий для личного пользования?
Толстяк едва заметно вспотел, но голосом не дрогнул:
– Нет, ваше высочество, как можно?
Натянув перчатки, царевич вновь отвел руку в сторонку, и итальянский доктор сглотнул, увидев, как доверенный слуга русского принца с почтением вложил в нее свернутый вчетверо кнут.
– Хочешь узнать, смогу ли я убить тебя с первого удара?
– Н-нет, ваше высочество!..
Плетеная кожаная змея беззвучно стекла на утоптанную землю, а ученики почтенного медикуса, числом трое, дружно отступили от наставника на несколько шагов.
