Александр Конторович - Реконструктор
— Ага, сталбыть, я один остался? Тады — Красовский я, Максим Андреевич. Из разведки, снайпером там был. Да что ж я просто так-то говорю? Вот! — и на свет божий появляются мои документы.
А вот это — риск! На фото в комсомольском билете изображен лопоухий парнишка лет шестнадцати, весьма отдалённо на меня похожий. Правда, исходя из тех же документов, мне сейчас лет на пять-шесть побольше, так что я просто обязан выглядеть старше. Да — но не настолько же!
— Смотри-ка! — через плечо моего собеседника заглядывает бывший пассажир мотоцикла, что ехал со мною до развилки. — Даже комсомольский билет сохранил?!
— А что ж тут такого? — недоумеваю я. — Документ ведь!
— Да за такой документ, парень, тебя немцы враз к стенке и поставят! Как комсомольца.
— Пусть поймают ещё! — огрызаюсь я, неожиданно агрессивно. — Ловилка такая у них не выросла ещё! Гляну я на такого ловилу!
На секунду разговор зависает — слишком уж неожиданной оказывается моя вспышка агрессии. Коренастый аж в лице изменился.
— Э… гх-м-м… ну, то, что документы сохранил, оно конечно… Так ить, фронт-то, он отсюда вдалеке, как же ты тут-то оказался?
— Хм! А вы сами?
Вот язык-то мой неуёмный! Сейчас мне в торец дадут — и справедливо, ибо за дело!
— В разведку нас послали, пушки ихние выведать, — спешу исправить сложившуюся ситуацию. — Да только не нашли мы их, успели фрицы уже куда-то увезти. А как назад пошли — шарах! Начали они наступление. Нас и отрезало… ещё несколько дней у линии фронта бродили, всё перейти хотели — никак! В перестрелке нас надвое располовинили, не успела часть группы дорогу перебежать — немецкие машины поспели. Стали мы обход искать, лесом решили пройти. Да нарвались сызнова на ихнюю колонну — тут меня и приложило…
— Сильно? — интересуется кто-то позади меня.
Не оборачиваясь, снимаю ремень и сбрасываю китель и майку.
— Ох ты…
Ага, вот те и ох! Ещё в госпитале немцы покачивали головами, разглядывая осколочные раны у меня на спине. Откуда они у меня — не помню сам. Но выглядят весьма зловеще.
— Вот так… Сознание я потерял, и в себя пришел только в деревне. Со слов хозяина, меня к нему приволокли месяца полтора назад, с тех пор и лежал пластом. Только выздоравливать стал, здрасьте — сызнова фрицы пожаловали. Деревню все вверх дном перевернули. Тем и спасся, что полуодетым в окно выскочил. Успел сбечь, пока они все дома не проверили. А немцы жителей с собою увели… — продолжая говорить, понемногу напяливаю одежду назад.
— Зачем? — спрашивает кто-то
— Я знаю? Как ушли они, вернулся в дом, винтовку из подпола вытащил и бумаги свои. Только вот с патронами — фига! Нет их ни одного, видать, ребята всё унесли. Пару дней бродил вокруг — всё ждал, чтобы кто-нибудь вернулся. Нет никого. А жрать охота, между прочим!
Зря, наверное, про еду вспоминаю, за спиною кто-то горестно вздыхает.
— Плюнул на всё, пошел к станции. Верст десять всего-то и идти. Спрятал винтовку в кустах, да подкараулил немчика прохожего… Дальше уже наглее пошел, в форме ихней и с оружием. Давил их потихоньку. Где одного, а где — и поболее.
— Не боязно было? — спрашивает коренастый.
— А! Двум смертям не бывать! Злой я шибко на них…
— Это заметно.
— Ну, дык! Разжился потихоньку едой, автомат добыл, гранаты. А потом и колонну вашу увидел…
— Нашу?
— Ну, ту, что в лагерь к вам вели. Вот и пошел следом. Беда в том, что не знал я — куда идти?
— А как нашел?
— Грузовик, в котором охрану возят, увидал. Эмблема у них на рукаве приметная, на машине такая же есть.
— Есть! — подтверждает «пассажир».
— Во! Ну а мотоцикл ихний — тот вообще на меня дуриком вылетел. Офицер пристал — что да как?
— Да уж, пристал! — фыркает «пассажир». — Мимо проехал — целее бы остался…
— Сам виноват! — снова срываюсь я. — Неча было приставать, мол, смирно встань, да не так стоишь… но хоть польза с него была — про вас сказал.
— Так ты и язык их знаешь?
— С двенадцати лет говорю! У меня двое одноклассников — дети немецких коммунистов! У одного — отец даже Тельмана знал!
Странным образом это заявление впечатления не производит.
— Да, парень… досталось тебе… — кивает коренастый. — А что призвали так поздно?
— Как это? — «удивляюсь» я. — Как война началась, так сам и пришел.
— Так по году-то — раньше должны были призвать.
Спускаю брюки и демонстрирую зажившую рану в ноге. На этот раз все молчат.
— Не годен я по мирному времени-то…
— Чтось-то тебе так везёт-то… — качает головою «пассажир». — То спина, то нога…
— Руки показать? Там тоже есть! На ногах свои отметины имеются.
— Ладно, Максим, хорош — не заводись! — возвращает мне документы коренастый. — Будем знакомы, старшина Корчной Павел Борисович.
Он протягивает мне руку.
— Ох… извините, товарищ старшина, — порываюсь я встать.
— Сиди-сиди, — похлопывает старшина меня по плечу. — Ишшо набегаисся…
— Ладно… — остывая, говорю я. — О другом спросить хотел, товарищ старшина.
— Ну-ну! — одобряюще кивает он. — Давай!
— Да я вот про что! — указываю на бойца, который только что «прожаривал» на костерке свою рубаху. — Забодают нас «пассажиры», так ведь?
— Так где ж тут санобработку мы найдём, да вошебойку?
— И без них проживём! — поворачиваюсь я к окружающим. — Кого ещё они заели?
— Ну меня… — приподнимается худой, как жердь, боец.
— Снимай одежку! Да всю, не менжуйся, тут баб нет!
Тот не ломается и одежду с себя сбрасывает.
— Снег под деревом видишь? — тыкаю рукой в сторону. — Скачи туда, да весь им и оботрись. Потом шинелку фрицевскую бери, ей и накроешься.
Встаю с места и беру в руки свою лопатку — она так и осталась стоять вчера под деревом, куда её приткнули после углубления ямы под выворотнем. В несколько взмахов выкапываю ямку, куда и укладываю одежду бойца. Присыпаю её землей, оставив на поверхности только края рукавов и брючин.
— Вот так… Вше под землею хреново, вот она наружу-то и поползет! Тут мы её огоньком-то и припалим. И всех делов!
Корчной одобрительно крякает и тотчас же озадачивает ещё троих человек подобным же образом. Правильно, трофейных шинелей у нас всего четыре, больше народу от холода не укроем.
Этих бойцов он отсаживает в сторону, чтобы на них не переползали зловредные «пассажиры». Прочих посылает за дровами, наломать веток и найти воды. Словом, кое-как быт нашего отряда понемногу налаживается…
А потом я случайно услышал разговор…
Старшины со своим недавним попутчиком. Его, как выяснилось, звали Николаем Кружанковым.
Отойдя чуток в кусты (в то самое место, где человек, как правило, пребывает в одиночестве, присаживаюсь, по привычке набросив ремень на шею). И вдруг слышу шорох веток — кого-то ещё несёт в мою сторону. Вот, мать же его! Даже здесь покоя не дают! Открываю рот, чтобы притормозить нежданного визитера, но вдруг треск затихает. Ну, слава те, сам остановился!
Но не успеваю перевести дух, как в ту же сторону ломится ещё кто-то! У них тут что — медом намазано?!
— Здесь я, Борисыч.
— А! Ишь запрятался-то! Ну чего тебе, Коля?
— Да… поговорить надо…
— А такие сложности зачем? Чего сказать-то хочешь?
Затрещали ветки, собеседники присели на землю. Пользуясь этим, натянул штаны и я, отодвинувшись в сторону от того места, где только что находился. Уж и не знаю, кто там учил вчерашних пленных ходить по лесу, но Сергеичу тот учитель явно проигрывал…
Стоп!
Сергеич — кто это?
Блин, опять в памяти пробел…
Ладно будем пока слушать, обо всем прочим успею ещё подумать.
— Да я вот о ком, Борисыч… про Максима спросить хотел. Как он тебе?
— Хм… Так, сразу и не скажу… парень-то наш, да странностей вокруг него много. Опять же — форма эта, да и по-ихнему он тараторит — что твой немец!
— И всё?
— А у тебя ещё что-то есть?
— Кабы не имелось, не стал бы тебя в лес, в сторонку, отзывать.
— Ну! Есть — так давай!
— Ты фрицев тех, что на мотоцикле уехали, видел?
— Откель?
— А я видел…
— Так и что с того? Мало ли их таких встречать приходилось? Али сам никого не подстрелил ни разу?
— Другое тут… Водителя Максим грамотно приткнул, тот, поди, и не кочевряжился ни минутки. А вот офицер…
— И что — офицер?
— Ты, Борисыч, коли сильно на немца осерчаешь, что с ним сотворишь?
— Прибью и всех делов. Нешто ты иначе поступишь?
— И я прибью. Только вот есть разница в том, к а к прибить. Я, как на него глянул, так чуть не проблевался!
— Ты?!
— То-то и оно! Чтоб человека т а к расписать, и не знаю даже, сколь вызвериться на него надо!
— Вон оно что…
— И потом. Мы с ним, пока ехали, потрындели кое о чем. И заметил я, как про немцев речь заходит — меняется он весь. Руки — те ажно белеют, как он в руль вцепляется! Неспроста это, Борисыч, ох, неспроста!
