Герман Романов - Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни!
Апшеронец! С этим полком императора связывали и боевые походы, и та отчаянная атака при Кагуле, когда русские кинжальные штыки опрокинули янычар.
— Как звать?
— Фельдфебель второй роты лейб-гвардии Апшеронского полка Дмитрий, сын Иванов, Тихомиров!
— Тихомиров? — с удивлением спросил император. — Что-то знакомое! Да! Сержант Иван Тихомиров, погибший при Кагуле, кем вам приходится?
— Отцом! — глухо ответил солдат. — Усыновил меня тятя, отчество свое дал и фамилию! Я — сирота!
Петр только заскрежетал зубами. Он вспомнил все, и то, что был обязан старику-солдату еще во время своих первых дней в этом мире.
— Твой отец погиб героем! Я это видел! Он не успел получить свой заслуженный крест! Что ж! Настала пора мне вернуть этот долг, ибо нет худшей вины для командира, чем не отметить подвиги своих солдат! Завтра вы перед строем получите крест первой степени! Да-да! Согласно статуту креста вы производитесь в подпоручики! И теперь все обязаны обращаться к вам именно так!
— Рад стараться, ваше императорское величество!
Петр крепко обнял солдата, сжав руки: только так он мог выразить свои отцовские чувства и искреннюю благодарность за спасение сына, и с улыбкой спросил:
— А что, господин подпоручик, фельдмаршал Суворов ничем не смог отметить ваш подвиг?
— Батюшка наш меня перстнем с собственной ручки пожаловали, а князь Багратион табакерку золотую подарили! И капитан Ермолов на радости медальон мне в руки сунули ценный!
— Ну что ж! — произнес Петр, взяв золотую коробочку. — Папиросницей тебя никто не жаловал! Благодарю тебя, как отец благодарю! И сегодня же справь обмундирование! А звездочки на эполеты эти нацепи…
Берлин
— Проклятый византиец!
От возмущения король дернулся в кресле. Его и тут обвели вокруг пальца. Русские оттяпали все восточные земли, населенные православными, а Берлину с Веной отдали мятежных панов.
И это еще не все — польский Данциг, что всегда был населен немцами, «дядюшка Петер», этот мерзавец в короне, нагло увел из-под носа. Теперь, даже если удастся подавить польское восстание, то попробуй торговать без наклада — русские поставят в устье Вислы таможню и введут свои пошлины. Не телегами же до Берлина везти?! И попробуй забери обратно!
На Висле уже стоят и нагло бряцают штыками восточные пруссаки, эти подлые предатели, а с Кенигсберга, где засел старый ворон Румянцев, еще и погрозили, да не пальцем, а кулаком из двух дивизий. И датчане русских поддержат, тут гадать не нужно — у них в Шлезвиг-Гольштейне еще три дивизии союзной армии. Зажмут с двух сторон и на Берлин пойдут, как в ту войну. И ведь могут и столицу занять, с них станется!
Как можно, скажите на милость, с таким ушлым родственником дела общие иметь?!
Король вздохнул — ему расхотелось идти к своей Вильгельмине, только с ней находил утешение от тяжелых государственных забот. И, опять же, тем самым монарх вызывал серьезное недовольство знати. Еще бы, даровать любовнице титул графини — они бы поняли и охотно приняли королевское решение, но дело в том, что фаворитка являлась простолюдинкой, а найдена была чуть ли не на портомойне.
— Ну, что ж, может, мой брат Карл чего-нибудь добьется, — тихо пробормотал Фридрих-Вильгельм, хотя надежды на шведского короля возлагались меньшие, чем на османов. Но они имелись — война на два фронта вряд ли понравилась бы русским, и потерпи они неудачу… — Вот тогда я с тобой и говорить стану, «любезный брат Петер», — с угрозой в голосе и с нехорошей улыбкой пробормотал король. — Ты мне добром отдашь Пруссию, или…
Тут он осекся и тяжело вздохнул — даже в союзе со шведами его пруссаки вряд ли бы добились победы. Вот если бы еще кто-нибудь присоединился к ним, продлись война с Турцией подольше.
Надежда только на австрийцев, недаром этот сукин сын, цезарь, любит повторять, что лучше видеть на Босфоре чалму, чем шляпы.
Вот тогда вряд ли Петер устоит — ведь к этому времени Берлин с Веною окончательно утихомирят Варшаву, и их объединенная армия станет страшной угрозой для чванливого Петербурга. Да если еще поможет Лондон, то совсем будет хорошо.
— Питт поможет, ему еще больше венцев не хочется видеть русских в Проливах, — король с удовольствием припомнил, как в прошлую войну англичане решительно вмешались. И русские только утерлись и отступили, хотя ничего из завоеванного раньше не вернули.
Как знать, может быть, на этот раз они получат удар по своему ненасытному брюху доброй немецкой и английской сталью?! Лишь повоевали с турками хотя бы годик, как прежде, а там кто знает. Главное, успеть бы за это время поляков утихомирить…
— Ваше величество. — Дверь в кабинет открылась, и на пороге застыл секретарь с окаменевшим лицом. — Скверные новости…
Иркутск
— Смотрите, Екатерина Романовна, — Потемкин с кривой ухмылкой подошел к карте восточной российской окраины, что висела на стене в кабинете Дашковой с незапамятных времен.
Княгиня только меняла иной раз карту, по мере открытия новых земель и присоединения их к империи. И тут же давала очередное поручение университетской типографии отпечатывать новые карты, хотя это было весьма накладно.
Но, как говорят в народе, мир не без добрых людей — большинство нецелевых расходов, включая целые статьи на содержание университета, оплачивались отнюдь не казной. Щедрые вклады шли от купцов с промышленниками, но главными попечителями были наместники — Алексей Орлов и Григорий Потемкин. Особенно последний…
— В позапрошлом году два моих брига обосновали здесь гавань. — Палец мужчины ткнул в большой остров, что расходился двумя лучами. Восточный соприкасался с тонкой цепочкой Курил, а западный касался большого острова Чоки — Сахалина.
— Он именуется Хоккайдо, — чуть наморщила лоб княгиня, припоминая название острова.
— У вас превосходная память, Екатерина Романовна. И вам ли жаловаться на нее, — Потемкин широко улыбнулся и не отказал себе в желании чуть поддеть женщину, с которой он дружил уже долгие годы. Но тут же сделался серьезным. — На острове живет народец, именуемый айнами. Плохо живет — с острова, что южнее, Хонсю, вот уже который год идет сильная экспансия японцев. Их воины-самураи просто режут этих айнов. Мы с ними столкнулись уже в прошлом году — дали, конечно, по зубам изрядно. Они все же с мечами и луками, а у нас винтовки. Но большую войну вести не можем — и народа, и войск с казаками у меня ничтожное число.
— Так договоритесь с японским…
Дашкова на секунду задумалась, мучительно вспоминая. На японских островах правил тенно, царь, власти реальной не имеющий. За него управлял один из знатнейших князей, именуемых дайме, и как его там?
— Сегуном, — наконец припомнила она название, отдаленно похожее на канцлера.
— Я бы и рад был. Два посольства отправил, а они им от ворот поворот сделали. Страна, дескать, для всех иностранцев, гэдзинами именуемыми, то бишь бесами в их языке, у них полностью закрыта. И северный остров их исконная вотчина…
— Да какая вотчина?! — неожиданно взорвалась княгиня. — Они этих айнов умерщвляют, как им заблагорассудится, а мы на это спокойно смотреть должны?! Нате выкуси!
— И я так считаю.
Потемкин любовался горячностью женщины, кровь в которой не охладела с прожитыми годами. За малым кукиш не показала, а сие о многом говорит — дела государственные за свои почитает.
— Но не в этом дело, Екатерина Романовна. Владивосток мой зимою замерзает, корабли в лед вмораживает. Гавань нам нужна, незамерзающая. И лучше, чем на Хоккайдо, нам их не найти. Не с японцами же большую войну начинать? А в Корею нельзя — я с китайцами договор подписывал, а потому по Амуру и Уссури спокойствие нарушать нельзя, слишком накладно для нас война с таким соседом обойдется. А с японцами совсем другое дело — они на остров претендуют, где наши корабли уже стоят. Надо им просто урок дать, чтоб отвадились.
— Так дайте же! Что вы, в самом деле, князь? Раньше сами вершили, а теперь в Иркутск приехали…
— Я потому здесь, что его величество, — Потемкин сверкнул единственным глазом, произнося последнее слово с иронией, — не только запрет на войну положил, но приказал корабли наши с гаваней оборудованных обратно увести! Вот так-то!
Остров Кадьяк
— Теперь я богат, — Онли снова пробормотал заветные слова, и перед его глазами предстал трюм «Морского орла», под завязку забитый «мягким золотом» — тысячами шкурок морских бобров и прочей живности, что в изобилии водились в здешних водах.
И все благодаря тому задохлику с бегающими глазами, московиту, что сбежал с северных русских островов. Задрыга привел его корабль в этот суровый край. Жаль только, что обратно не выведет, но ничего, шкипер и сам уже это сможет сделать.
