Мир совкового периода. Четвертая масть (СИ) - Черемис Игорь
Сзади скрипнула дверь, и я оглянулся. Алла уже ушла спать, впечатленная моими страшилками про подъем в четыре утра, ради которого я даже захватил наш массивный будильник – это было одно из первых моих самостоятельных московских приобретений, способное поднять даже мертвое тело студента, который пару дней кряду играл в преферанс и пил пиво. Я надеялся, что он и завтра справится со своей задачей – не хватало только опоздать в аэропорт и упустить возможность пустить отцу Аллы пыль в глаза.
Из домика вышла Елизавета Петровна. Она куталась в теплую шаль, но решительно села рядом со мной.
– Как тебе тут, Егор? – спросила она.
– Хорошо, – я чуть пожал плечами, но вряд ли она заметила. – Природа, свежий воздух, запах сосен… у нас тоже так, если подальше от города уехать. В городе комбинатом в основном пахнет.
– Ты на нем работать будешь?
Про мой перевод мы бабушке пока не сказали, и я посчитал, что сейчас самое удобное время, чтобы ввести её в курс дел.
– Если вы про мою специальность в заборостроительном – нет, у комбината другой профиль, заборы – это сопутствующее производство, у меня там отец работает. Но я уже перевелся в другой институт, буду теперь радиотехникой заниматься...
– Ох, – вскинулась Елизавета Петровна. – И когда же ты успел?
Ну да, наша жизнь была чрезвычайно насыщенной.
– Да всю неделю бегал... но, в принципе, оказалось несложно. Программы похожие, у меня даже лишние зачеты остались, так что проблем не было. Отличники везде нужны, – добавил я с гордостью.
– Это да, вы молодцы с Аленькой, – покивала бабушка. – А она?..
Её беспокойство было понятно.
– Нет, Алла точно у себя доучиваться будет, а потом, наверное, и в аспирантуру пойдет, – озвучил я собственное предложение, которое Алла пока что не приняла.
Впрочем, ей ещё два года учиться, за это время что угодно произойдет – особенно с нашим графиком. К тому же мы уже обсуждали ребенка, и не стали исключать, что рискнем завести его где-то в районе её диплома – и сдавать легче, и от распределения отвертеться проще. Но про ребенка я решил Елизавете Петровне не говорить. Всё должно быть по порядку – сначала нужно подготовить её к тому, что когда-нибудь мы с Аллой станем мужем и женой. ну или просто сказать об этом.
Я потушил сигарету, кинул бычок в специально выделенную под это дело пустую консервную банку с водой, достал следующую, но не закурил, а начал вертеть в руках. Мне не очень нравился тот вопрос, который я собирался задать, но надо было расставить точки над «ё».
– Елизавета Петровна, а как папа Аллы пережил смерть жены?
– Алик-то? – рассеянно переспросила бабушка. – Да как пережил… как все. В работу ушел с головой, он теперь из командировок не вылезает, прописался на этом своём БАМе.
Удивительно, но до этого момента я как-то не задумывался о том, что не знаю имени отца Аллы. На бумагах в его комнате его имя полностью не расшифровывалось – лишь указывалось, что он «Балахнин А.К.»; впрочем, фамилия моей избранницы мне ни о чем не говорила. В будущем я знал нескольких Балахниных, но они точно не были родственниками этого семейства – если только очень дальними.
– А Алик – это Александр? – уточнил я.
Семейные прозвища – настолько вещь в себе, что лучше сразу вносить ясность.
– Да, Сашей мы его тогда назвали… – покивала она. – Как раз фильм про Александра Невского вышел, мы в кинотеатре и познакомились.
– Понятно…
Фильм про Невского – это, кажется, самый конец тридцатых. Бабушке было чуть за двадцать, её мужу тоже… А Алла родилась, когда её отцу было около двадцати пяти, и сейчас ему ещё и полтинника не исполнилось. В общем, никаких сюрпризов.
– Но он же приезжает иногда? – спросил я, хотя знал ответ.
Просто мне хотелось слегка потянуть время.
– На тот новый год только месяц и пожил, телевизор вон купил, который у вас в большой комнате стоит. А так сидит за тыщу километров, только звонит и переводы шлет. Аленька жаловалась, что забывать начала папку. Страшно всё это... Лидка такая молодая была, хорошая... я уж и свечки за неё ставила, хотя давно не верю в этих батюшек.
Я уже открыл рот, чтобы поправить – верить надо в бога, а не в священников, но решил не раздувать пожар религиозного диспута, итог которого мог оказаться непредсказуемым. Всё-таки Елизавета Петровна была женщиной старой закалки. Я сомневался, что в перестройку она наденет обязательный платок и отправится во вновь открытую церковь на всенощную к Пасхе.
Сам я тоже не верил – с точки зрения ортодоксальных верующих. Но таковых было немного, а у остальных отношения с религией были примерно такими, что и у меня. Так что бога я упоминал, в храмах бывал, свечки ставил и детей своих крестил – кроме первенца, потому что дело происходило в самом начале перестройки, когда религия у чиновников ещё не стала обязательной. Родители первой жены успешно притворялись атеистами, потом, насколько я знал, вслед за властями ударились в веру, даже венчались через тридцать лет жизни во грехе. Кажется, они тогда и внука окрестили, но меня на это мероприятие, разумеется, не пригласили.
Сейчас атеизм был как раз мейнстримом, и мне приходилось очень внимательно следить за языком, чтобы не слишком часто употреблять в своей речи всяких «богов» и «чертей» и заменять привычные обороты вроде «слава богу» на что-то нейтральное. В это время славу можно было возносить только КПСС и лично товарищу Черненко.
– Рак… это страшно и почти не лечится… – пробормотал я с таким раскаянием, словно был лично виноват в смерти мамы Аллы. – Елизавета Петровна, я вот что хотел спросить... – добавил я чуть тверже и продолжил, понизив голос: – Елизавета Петровна, вы не слишком разочарованы тем, что у вас началось с моим появлением? Войнушка, стрельба... Я так понимаю, раньше вы жили гораздо спокойнее?
Она ответила не сразу, долго молчала, а я не торопил. Хотя ответ мне хотелось узнать.
– Вот что, Егор... ты хороший человек, с тобой Аленька расцвела, я её раньше такой никогда не видела, только в детстве, пожалуй, – наконец сказала она. – Были у неё и раньше ухажеры, были... ты и сам, поди, знаешь, кого-то она даже домой приводила. Разные ребята это были, кто-то мне нравился, кто-то не очень... Алик-то далек от этих дел, всё работа да работа, даже как в Москву возвращается, а уж если уехал... так что на мне эта тяжесть лежала. Переживала Аленька из-за мамы, да и до сих пор переживает. Я-то столько всего в жизни повидала, так что справилась, а она – нет. Надеялась, что она найдет себе жениха, о другом думать начнет, но куда там… не получалось у неё с женихами – толь люди не те попадались, толь Аленка слишком капризная… Толь, как ты говорил, те ребята виноваты. Но я как Аленьку с тобой увидела – сразу поняла, что ты тот, кто ей нужен. Я тебя ещё и не знала тогда, но чувствовала вот тут, – она приложила руку к сердцу. – А чувства меня никогда не подводили, даже тогда, в войну... Так что вот тебе моё слово – живите, как можете, и если вместе будете, все эти испытания ерундой покажутся. А там, даст Бог, и правнуками меня порадуете...
