Владимир Васильев - Приключения в Ирии и на Земле (СИ)
Вновь вышел покурить. Прикрыл балконную дверь, чтобы сигаретный дым не шёл в гостиную. На ночь я её оставлял открытой. После горного воздуха, коим дышал в Дагестане, спёртой и душной казалась мне питерская атмосфера. Затеял новую игру: средь хищного люда пытался опознать «вампирш» и «горынычей-кровопийц». Таких — множество, а их суть в энергетическом высасывании ваших душ. На этот раз не заметил ни тех, ни других, что не удивительно: трудно выявить подобных эгоистов среди праздношатающихся или спешащих: на всех какая-нибудь да личина. Их сущность проявляется в действии и при общении: в офисах, аудиториях, классах, на рынках, в магазинах…
Ай нет! Идёт горыныч! Весьма известный! Юрист Михаил Моисеевич, высасывающий как души и деньги физических лиц, так и гонорары успеха из юридических лиц.
А ведь может мне помочь!
И я поприветствовал его с высоты моего балкона.
Нелёгкая его принесла! Постоянно и незримо для меня крутящийся под моими ногами на первом этаже, он изредка обращался с незначительными заказами, и я переводил для него документы или контракты. И вот выяснилось, почему он пристально разглядывал картины в моей гостиной и кабинете! Мою скромную просьбу о сотне баксов он решительно отфутболил. Но предложил купить за ту же сумму осенний пейзаж, что висит в моей гостиной. Забавный диалог между нами воспроизводить нет никакого желания. Каждый способен прикинуться дурачком или человеком, несведущим в живописи. Но итог разговора для меня оказался печальным: картину, что стоит, по меньшей мере, тысячу баксов, отдал за пятьсот.
* * *В высоких ботфортах и камзоле, украшенном сияющим орденом, Меншиков неслышно возник предо мною и глянул на меня с явным интересом. Вероятно, давно не видел юных лиц в своём дворце. Мельком обозрев с головы до ног сиятельную персону, я уставился на его награду в форме звезды. Меншиков понял моё невысказанное желание и хрипло произнёс: «Орден не отдам. Уберёг его от нечестивцев. Они меня всего лишили. Ежели желаешь, ищи мой клад. Он в подполье». — «Зачем мне ваш клад. Буду офицером, генералом и героем, как мой папа». — «Надежды юношей питают! О-хо-хо-хо!» Смех Александра Даниловича гулким эхом отзывался в пустых аудиториях Меншиковского дворца, пока бывший хозяин обходил дозором помещения, и, невзирая на наличие дверей, проникал из одной аудитории в другую сквозь стены. В том сне было много иного, но память сохранила лишь один яркий эпизод.
Разбуженный отцом, взахлёб рассказал ему о странном сне. Отец криво усмехнулся и произнёс не менее странные слова, суть которых до меня дошла лишь по прошествии многих лет.
— Не к тебе одному приходит Алексашка. Многие скурвились. Нынче генералы радеют только о дачах. Пойдём, сыне, на выход.
И я последовал за отцом по опустевшему по причине летнего времени дворцу, что в те годы вмещал Военную академию тыла и транспорта. Отец там преподавал слушателям академии.
* * *Приоткрыв глаза и узрев время на циферблате часов на панели моей старой «Лады», осознал, что вместо минуты молчания в память об отце простоял у дворца Меншикова добрые пять минут. Мои родители погибли вместе с родителями Макса. Полетели отдохнуть и полечиться в известном всем Трускавце. Не долетели. Похоронил своих в закрытых гробах. В соседнюю могилу, в воду, что просочилась на её дно, опустили два гроба с останками отца и матери Макса. Во что-то надо верить. Так и мы верим, что схоронили останки наших родителей…
Когда Михаил-горыныч унёс картину, оголённая стена с осиротевшим шурупом наполнила меня печалью; душа взвыла от непривычной пустоты. Давным-давно всё пространство стены заполнял дагестанский ковёр. Навоевавшись и насмотревшись в Чечне на подобные ковры, я снял изделие ручной работы со стены и сбагрил его, чтобы он не напоминал мне о крови, пролитой моим наполовину поредевшим взводом. У приятеля, большого, но непризнанного Мастера, купил несколько холстов. Не сразу, а поэтапно. Мастером он стал в моих устах в тот же миг, когда узнал об имени жены: она звалась Маргаритой. За тот осенний пейзаж, что, по его словам, на аукционе запросто можно сбыть за тысячу, он запросил пятьдесят баксов. Теперь, volens nolens, ехал к нему с «пузырём», без которого было велено не появляться.
Он жил на Первой линии, в обшарпанном доме. Как-то поведал мне, что обшарпанность домов ему дорога как художнику. Шведы же, как заведённые, после впечатлений о музеях, выдавали тирады об обшарпанности зданий в городе, что даже хуже, чем в Норвегии, и о том, что Петербург «is beyond repairs», то бишь, не подлежит ремонту.
Когда-то у Мастера была мастерская; из-за отсутствия финансов он вынужден был отказаться от всякой роскоши, а место работы, по мнению жены, занимало видное место в перечне излишеств; квартира наполнилась запахами красок, разбавителей, лаков — и размолвками с женой. «Ну, не понимают они нас», — так удручённо сетовал он по поводу всех бывших жён художников, когда его настигла беда: Маргарита покинула Мастера. И сына с собой забрала.
* * *С высокого мыса руйский волхв указывал князю путь на восход. В предутреннем сумраке уже разгоралась заря, играя бликами на сбруе Рюрика и насыщая отсветы кровью и золотом. Очарованный мощью живого письма широкой кистью и мастихином, я подавил вздох сожаления: не по карману сия музейная ценность.
— Для тебя, капитан. Года два работал. Вишь, как лессировочки играют!
— Шутишь? Мои амбары пусты, а на днях последняя мышка сбежала, хвостиком вильнула с корабля и отплыла за море к свеям.
— Не городи чушь. Доставай, что принёс! На этот раз не отвертишься — нарушишь свой сухой закон.
Три бутылки перцовой водки произвели на него впечатление. Нет худа без добра, и по подсказке Подруги викинги приходили не с пустыми руками, а исправно подносили дань в стеклянных ёмкостях с наклейками «ABSOLUT». Не для себя взымал дань. После Чечни редко принимал на грудь, а если принимал, так рюмку-другую, не более. Увы, на то есть причина. Не бог весть какая: язва желудка. Так мне врач сказал. Можно сказать повезло: ни ранений, ни наград, не считая присвоения капитанского звания, ни иных последствий, кроме язвы.
Пока Мастер что-то стругал на кухне, готовя закусь, позвонил Максу:
— Дуй с компом к Мастеру. Перегрузим в мою машину. Угощу Абсолютом.
— Оки-доки, но к твоему Мастеру не пойду. У меня дельце проклюнулось. Чао, скоро звякну.
Ну что сказать? Тактичный парень.
В самом деле, зачем тусоваться в тех компаниях, где чувствуете себя не в своей тарелке.
Я уже просмотрел множество работ Мастера, и сам хозяин появился из кухни со сковородой, когда затренькала мелодия моего мобильника. Взирая на шипящие шкварки, коротко ответил Максу: «Иду!», и, объяснив хозяину суть дельца, сбежал вниз.
Полнотелый Макс широко мне улыбнулся. Хорошая у него улыбка. По-детски непосредственная. Перенесли из его старого Москвича в мою не менее старую Ладу всё железо с комплектующими, прикрыли сиё хозяйство мешковиной, дарованной Максом, и я отдал ему задаток, то есть, двести баксов: сотню, чтоб отдать долг, а сотню — на расходы.
— Завязывай, Макс, с криминалом. Знаешь ведь поговорку про верёвочку?
— Не учи учёного. За три года ни одного прокола. Товар беру только у Птаха. Ты, кажись, видел его.
Я тяжело вздохнул, пообещал Максу наведаться через неделю-другую, и мы попрощались. В самом деле, кто я такой, чтоб учить его?! Всего лишь одноклассник. Мы в детстве особо не дружили. Впустую он вертелся в детстве, впустую вертится и ныне. А я не Дон Кихот, и сражаться с ветряными мельницами не желаю. В нашей стране с утреннего солнышка, что встаёт над Дальним Востоком, и до самой до Москвы одному витязю не вспахать всё поле криминального мира. К тому же, сам только что цапнул коготком ворованное.
Мастер не сидел без дела: за время моего отсутствия обернул картину бумагой и скрепил её скотчем. Прищурив глаза, я оценил размеры шедевра. Охренительные! Придётся везти на крыше.
— Раму, будь добр, закажи в мастерской или салоне. У меня багет был да вышел.
— Ты, похоже, извиняешься? Вот объясни, с какой стати ты стал таким щедрым?
— Неужели не помнишь, капитан? Лет десять тому назад ты мне, православному атеисту, поведал о заре нашей цивилизации, о Боге Свентовите, и о том, что сотворили с нашим народом. Я тогда с издёвкой отвечал тебе и твоему приятелю. Потом начал почитывать и беседовать. Нашёл светлые головы. Они мне подтвердили многое из того, что ты сказывал. Считай, что наставил меня на истинный путь. Моя работа — в благодарность за твоё наставление и прояснение в моих мозгах, и за это выпьем, друже.
С пафосом Мастер, не без этого!
Мы выпили, а от шкварок я отказался.
— Извини, язва у меня, — это заявление для него не внове, из года в год твержу его как попугай, но ни на него, ни на других оно не действует; пора, как говорил мой отец, «сменить заезженную пластинку». — Доктор велел аж на год забыть о спиртном и жареном. Питаюсь овсянкой. А ты никак в родноверы подался?
