Василий Гавриленко - Убить Сталина
— Да-да, конечно, — извиняющимся тоном пробормотал Максим Петрович, встал с продавленного дивана, подошел к окну.
Архип с удивлением осмотрел комнату: он знал, конечно, что в тридцатые годы многие жили в коммуналках, а то и в бараках, но Иноненко — то был начальником кремлевского гаража, а любая власть подкармливает своих слуг.
Стены комнатки были оклеены порыжелыми обоями с плохо нарисованными колокольчиками, кроме табурета и дивана из мебели были платяной громоздкий шкаф да стол. На столе — стакан с буроватой жидкостью, бутылка воды и портрет Сталина, под столом — несколько книг с потрепанными обложками. Была еще отопительная батарея, на ней сушились носки хозяина.
Иноненко вздохнул, отошел от окна, присел на заскрипевший диван.
— Думаешь, почему я так живу, — сказал он, понизив голос до шепота, и развел вокруг себя руками. — Мне от них ничего не надо.
Архипа поразила такая догадливость, и он не нашелся, что ответить.
— А у тебя кого … ну, это самое… — приблизив лицо к самому носу Архипа, проговорил Иноненко.
— Прадеда, Максим Петрович, — соврал Архип.
Агент понимающе закачал головой, зашлепал губами и, отстранившись, откинулся на спинку дивана. Теперь он смотрел на Архипа с жалостью, словно гибель прадеда потрясла того не далее, чем вчера.
— А вы?
— Я? — вскинул брови Максим Петрович. — Я вот из-за него…
Он ткнул пальцем в том Ленина.
У двери что-то застучало, словно кто-то уронил банку.
— Дети, — многозначительно сказал Иноненко. — Ну что ж, племянничек, вечереет…
За окном и вправду образовались сумерки. Над соседним парадным зажегся тусклый фонарь.
— Идем ужинать.
Архип испуганно приподнялся.
— Да ты фуфайку-то сними, — засмеялся агент. — Или вы в своей Твери в фуфайках кушаете?
Архип скинул фуфайку, оставшись в русской вышитой рубахе, подобной той, что при царе носили «малые» и «человеки». Не хватало только подпоясаться.
Иноненко с иронией посмотрел, покачал головой и, порывшись в шкафу, выудил старый френч, кое-где попорченный молью.
— Надевай! Не бог весть, а все же… Да и в Твери сейчас несладко живется.
Архип стал переодеваться и краем глаза заметил, что Иноненко с интересом глядит на него.
— А вы, я смотрю, не шибко поправились-то. Хлипкие!
Архип промолчал — он и вправду был не очень силен физически.
Как только дверь комнаты отворилась, в нее хлынул пар, детские крики, а также неторопливый разговор. Неторопливый разговор вели сидящие на кухне люди — много людей. Женщины, мужчины. Как только Архип с Максимом Петровичем появились на кухне, все глаза устремились на новичка. Архип смутился.
— Познакомьтесь, товарищи, — весело сказал Иноненко, без церемоний заглядывая в стоящую на плите большую кастрюлю. — Мой племяш Архип. А что, теть Маш, можно у тебя макарошек своровать?
— Нельзя, — засмеялась тетя Маша, та самая женщина, что открыла Архипу дверь.
Максим Петрович тоже засмеялся и, достав из буфета две алюминиевые миски, быстро наложил макарон.
— Садись, Архип, — подвинулся один из сидящих за столом мужиков. — Ты сам-то откуда будешь?
— Из Тверской области, — проговорил Архип, чувствуя себя не в своей тарелке.
— А конкретнее?
— Не доставай парня, Прытковский, пусть поест с дороги.
— Заметано, Максим Петрович, — оскалился Прытковский. — Еда — дело святое!
Иноненко поставил перед Архипом миску с макаронами, щедро политыми мясной приправой, положил краснобокий помидор.
— Сало будешь, Архип? — спросила одна из женщин. — А то у меня есть.
— Нет, спасибо.
Но сало уже лежало перед ним — толстое, порезанное на аккуратные ломтики.
Архип с детства имел плохой аппетит, а постоянное кофе и концентрат и вовсе сделали его почти равнодушным к пище, но сейчас он позабыл об этом. Такой вкусной еды он никогда не пробовал: мясо в подливке было нежным и сочным, сало медленно таяло во рту, макароны — простые макароны — показались ему чем-то необыкновенным, почти неземным. Но особенно ему приглянулся помидор — он жадно вонзил зубы в его матовый бочок и только тут, подняв на мгновение глаза, понял, что нарушает инструкцию, предписывающую «есть осторожно, нежадно, а по возможности отказываться от пищи».
Жильцы глядели на него с удивлением и жалостью, тетя Маша даже отвернулась и украдкой вытерла набежавшую слезу. У Иноненко то ли от стыда, то ли от злости покраснели уши.
Архип кашлянул и положил помидор в миску.
— Спасибо большое, — сказал он. — Я сыт.
— Может, еще подливочки? — спросила тетя Маша, гремя кастрюлей. — А то у…
— Нет, благодарю, — грубовато отрезал Архип, собираясь в дальнейшем жестко придерживаться инструкции.
Замолчали. Максим Петрович ел, гремя ложкой.
— А что, Архип, в Москве у дяди работать будешь? — спросил Прыковский.
— А то где же? — жуя, проговорил Иноненко. — Коль дядя шофер?
— Верно, Максим Петрович, — заговорила женщина с бородавкой на верхней губе. — Нужно детям помогать. Кому они, если не нам, нужны?
Краснолицый мужик, должно быть ее муж, толкнул ее локтем, и женщина замолчала. После этого разговоры в кухне сошли на нет, и жильцы разбрелись по комнатам.
Максим Петрович выудил из миски последнюю макаронину, быстро сполоснул посуду над раковиной.
— Пойдем, Архип, — сказал он, подмигнув. — Помидор-то возьми…
Комната Иноненко уже была погружена во мрак и, завесив окно шторой, агент включил свет.
— Постелю себе на полу, а ты ложись на диван.
Архип запротестовал, но Максим Петрович был непреклонен. Он достал из шкафа старый матрас, свернутый в толстую трубку.
«Уже не раз встречал лаборантов, — подумал Архип. — Наверно, и Кирилл спал на этом диване».
Иноненко тем временем снял с дивана засаленное покрывало и переложил его на матрас, а на диван постелил клетчатое байковое одеяло.
— Ну вот, Архип… — немного смущаясь, сказал он. — Чем богаты…
— Спасибо.
Архип медленно опустился на диван — ему показалось, что он лег в гроб. Максим Петрович выключил свет. Через пару минут послышалось его свистящее дыхание. Должно быть, заснул.
«Странный человек, — подумал Архип. — Участвует в покушении на своего вождя и так спокоен. Что им движет? Да, он же указал на Ленина… Но откуда ему знать про завещание? Просто догадался, читая ленинские книги? Идейный… Ну, а я? Что движет мной? Премия по итогам квартала? Нет, конечно. Честолюбие! Конечно, мое проклятое честолюбие».
Архип иногда бывал честным с самим собой и в такие минуты, послав взгляд внутрь своей души, он находил там жажду славы — архаизма человеческой цивилизации. Подозревал он, что и Кирилл с Ярополком рискуют жизнями не ради поощрительной грамоты.
— Архип.
Хриплый шепот Иноненко заставил Архипа вздрогнуть.
— Да?
— А как там, у вас, хорошо живется?
Архип на секунду задумался, пытаясь сконцентрировать свои ощущения на этом вопросе.
— Нет, — честно признался он.
Максим Петрович тяжело вздохнул, пробурчал что-то сквозь зубы и, повернувшись головой к стене, захрапел.
Нет, там было не лучше, Архип уже в этом не сомневался: диктат информации ничем не лучше диктата человека, и то и другое направлено на порабощение человеческой души, хотя и разными путями. Если ты досконально информирован — это еще не значит, что ты свободен. В конечном итоге всеобщая информированность привела к невысказанному запрету необходимых для душ меньшинства знаний. Так произошло с поэзией, искусством, религией — большинство съело меньшинство, но счастливее от этого, конечно, не стало.
Ходили и слухи об информационных пытках, совершаемых в недрах Интеллектуальной Библиотеки, о репрессированных РОСИИНОМ — Российским Искусственным Интеллектом — писателях, поэтах, ученых, скульпторах, художниках и просто ненадежных.
«Однако Сталин проливает кровь и за это достоин казни» — решил Архип, словно оправдываясь перед кем-то.
После этого сон медленно завладел им: снился не Сталин или РОСИИН, а Надя из лаборатории, с задумчивым видом она смотрела на Архипа, виновато улыбаясь, говорила что-то. Он силился понять, что же она говорит — но никак не мог догадаться и от этого нервно вздрагивал во сне.
* * *Солнце кинулось к Архипу, принялось тереть ему щеки, покалывать глаза под веками, но окончательно разбудил его лишь бодрый голос:
— Подъем, племяш.
Архип сел на диване, не сразу поняв, где он находится.
— Нам песня строить и жить помогает, — пел Максим Петрович, приседая. После каждого приседания он залихватски похлопывал себя по бедрам.
— Что вы делаете? — удивился Архип.
— А ты не знаешь? — удивился Иноненко. — Эх ты, деревенщина! Зарядка!
