Андрей Колганов - Жернова истории
Троцкий слушал, не прерывая, и лицо его отражало напряженную работу мысли. Он что-то обдумывал — просчитывал варианты, взвешивал шансы? Я продолжал:
— В результате вам нечего будет возразить против позиции ЦК, она получит поддержку партии, а вы будете официально осуждены, как разрушители партийного единства. Тем самым «тройка» убьет сразу двух зайцев: с одной стороны, они получат полное право рядиться в тогу сторонников партийной демократии, и становиться в позу борцов с бюрократизмом, а с другой — всех, кто будет рассуждать о необходимости развивать эту саму демократию и бороться с бюрократией, можно будет ославить «троцкистами», мелкобуржуазными перерожденцами, фракционерами, разрушителями партийной дисциплины и партийного единства. Вас всех политически уничтожат — именно потому, что боятся вашего действительно широкого влияния и высокого авторитета в партии. Против вас идут аппаратчики, а они знают только один вид победы — организационный, и потому политическую победу оппозиции они представляют себе единственным образом: нынешний аппарат лишается всех партийных постов и теряет нынешнее положение в партии. Поэтому в разыгравшемся конфликте будет вестись последовательная война на политическое уничтожение несогласных.
— Так что же вы предлагаете?! — не выдержал и вспылил Троцкий. — По вашему, и вести дискуссию бесполезно, и отказываться от нее уже поздно. Однако tertium non datur — третьего не дано! — Он зябко передергивает плечами. Да, его явно лихорадит.
А вот на этот его выпад не надо отвечать. Какой бы ответ я ни дал сейчас, Троцкий его не воспримет. Надо зайти с другого конца — ошеломить, обескуражить, — и только тогда можно будет попытаться окончательно дожать. Я издевательски ухмыльнулся (надеюсь, именно это выражение на лице у меня и получилось), и перешел на развязный, покровительственный тон. Ничего, выдержит, как только осмыслит, что именно я сейчас скажу. Ну, а если и это не поможет, тогда вообще — все зря.
— Вы, Лев Давидович, небось, пытаетесь вычислить, для кого из партийных вождей я веду сейчас с вами эту игру? А иначе с чего бы никому не ведомый Виктор Валентинович Осецкий принялся скармливать члену Политбюро уникальную секретную информацию, да к тому еще и поучать его насчет того, какую он должен вести политику? — ага, проняло, держится хорошо, но все же смутился малость. — Думаю, что в вашем досье на меня указано лишь на мои контакты с Красиным. И так же думаю, что вы не верите в способность Красина ввязаться в подобную игру, — и тут, похоже, тоже угадал. — Боюсь вас разочаровать: изо всей партийной верхушки я контактировал только с Уильямом Фреем.
Наслаждаюсь явным недоумением, проступающим на лице Троцкого. Ну, конечно же, в период первой русской революции отношения с Лениным у него были натянутые, поэтому никаких прямых конспиративных связей между ними не было, и этот псевдоним ему, понятное дело, вряд ли известен.
— Никогда не слышал, чтобы у Красина был такой… — начинает Лев Давидович со скептической миной на лице, но я тут же прерываю его. Не стоит затягивать интригу. Подпустив в голос немного досады, восклицаю:
— Причем вообще тут Красин?! Впрочем, вероятно, вы могли впервые узнать того человека, которого я имею в виду, в Лондоне, в 1902 году, как Якоба Рихтера. А сейчас вы обычно зовете его Стариком.
Вот теперь на лице Троцкого проступает понимание, затем сменяющееся удивлением, а потом и недоверием.
— Позвольте, — возмущенно, и даже с некоторым оттенком брезгливости бросает он, раздосадованный столь неумным враньем с моей стороны, — всем известно, что с 1909 года у вас с ним были очень натянутые отношения, а в 1912 вы окончательно расстались прямо-таки со скандалом.
Еще раз усмехаюсь, на этот раз покровительственно:
— Рад, что вам не известно ничего сверх этого, — и, наконец, поясняю. — Ссора была показной. Ему нужен был свой человек, находящийся вне всяких подозрений с точки зрения возможности общения с ним, который мог бы обеспечить ему аналитический взгляд на события, так сказать, со стороны, не из гущи партийных рядов. Единственный контакт обеспечивался через Никитича (Троцкий машинально кивнул с пониманием). Но Винтер не расскажет об этом ни слова, даже если представить, что он попал в руки Агранова в ГПУ. По простой причине — вся его роль сводилась к тому, чтобы передать от одного к другому какую-нибудь ничего не значащую на любой взгляд кодовую фразу. Ну, а дальше уже работала наша конспиративная механика…
Так, Троцкий уже явно заинтригован. Ну, что же, надо развивать успех:
— Для примера сошлюсь лишь на одну историю. Вы ведь помните, что Старик не поддержал ваше февральское предложение на Политбюро в 1920 году о прекращении продразверстки и переходе к продналогу? — Троцкий снова кивнул.
— Ленин сделал это вовсе не из ослепления принципами «военного коммунизма». У него в сейфе лежала моя аналитическая записка. В ней я показывал, что пока мы еще не держим прочно основные хлебопроизводящие районы и не восстановили там хозяйство настолько, чтобы иметь основания хотя бы для некоторого оживления местного оборота, отказ от продразверстки — авантюра. Надо кормить города и хлебопотребляющие регионы, которые пока еще не могут дать продукцию в обмен на крестьянский хлеб. Текстильные районы Центра простаивают из-за отсутствия среднеазиатского хлопка, Бакинская нефть нам недоступна, шахты Донбасса затоплены, металлургическая промышленность Урала и Юга Украины в полном расстройстве, и не может обеспечить заводы Центра и Петрограда сырьем. Посему, принципиально соглашаясь с вашей идеей, я советовал ему опробовать эту политику только осенью, как раз под кампанию заготовок урожая яровых. — Перевожу дух после этой длинной тирады и слегка наслаждаюсь напряженным вниманием на лице Троцкого. Впрочем, там не только это. Там и крупные капли пота, которые он машинально вытирает рукой.
— Старик, однако, запоздал. Первоначальные тезисы по этому вопросу он начал готовить только в ноябре. К тому же он считал, что такие крутые перемены надо выносить на съезд партии. В результате промедления мы получили антоновщину и Кронштадт.
— Зачем вы мне все это рассказываете? — при всем при том, что Троцкий был немало удивлен моим рассказом, в его тоне по-прежнему сквозило недоверие.
— По уговору с Лениным, я не мог входить в контакт с кем-либо из руководителей большевиков, и уж тем более не имел права знакомить никого со своими аналитическими выкладками, которые готовил по его поручениям. Но сейчас передо мной безвыходная ситуация. Если бы не его железная воля, Старика уже не было бы с нами сразу после первого приступа. Колоссальным, сверхчеловеческим напряжением ему удавалось возвращаться к работе. Даже сейчас он пытается восстановить работоспособность. Но никакая воля не может справиться с хрупкостью кровеносных сосудов головного мозга. Это наследственное. Его отец, Илья Николаевич, умер от той же болезни. Вряд ли Ильич доживет до нового года. Будет чудо, если он протянет еще две-три недели после этого срока. На большее надежды нет. Никакой. Что бы ни говорили врачи.
— Что, действительно, никакой надежды? — Троцкий не скрывает своей тревоги, и, похоже, теперь он склонен мне поверить.
— В том-то и дело! — вынужден огорчить я его. — Я в тупике. Мне не с кем поделиться своими выкладками о ситуации в партии и в Коминтерне. А ситуация крайне тревожная. Происходит то, чего Ильич боялся перед приступом болезни больше всего — раскол, бонапартистское перерождение партии и утрата ее пролетарского характера.
— Ну вот, — взрывается Лев, — а вы мне перед лицом явной угрозы развития событий именно в этом направлении советуете черт знает что!
— Для начала: я вам пока ничего не советовал!
Так, не надо срываться. Отвечай жестко, но спокойно. Не раздражайся, но будь убедительным.
— Не советовал, но посоветую. Вы сейчас — ключевая фигура, вокруг которой завязался узел противоречий в руководящем слое коммунистов. Поэтому я и обращаюсь именно к вам.
По существу критики вы правы. Но что вы будете делать с этой правотой? Переубедить противников в ЦК и в Политбюро вам не удастся. Они — не случайные приверженцы чиновничьих методов руководства партией, а лишь выражение уже фактически свершившейся бюрократизации партии и государства. Значит, остается лишь совершить внутрипартийный переворот, прогнать нынешнее большинство и занять его место. Шансов на это практически нет, и к тому же — готовы ли вы поступить подобным образом? Выставить Зиновьева, Каменева, Калинина, Рыкова, Сталина, Куйбышева, Орджоникидзе, Молотова и прочих, вместе со всеми их активными приверженцами со всех их партийных постов и фактически основать обновленную партию? Но ведь реальность такова, что победить вам, скорее всего, не удастся. И ваши противники не станут терпеть оппозицию, которая будет постоянно нападать на них «слева». Либо вас раздавят организационно и политически, либо вам придется встать на путь создания «второй партии». Но ведь, судя по всему, вы и к этому не готовы, не так ли?
