Александр Руджа - Бесконечное лето: Эксперимент (СИ)
***
Глава 8
Петр Иванович — Приступ — Почти вся правда — Концерт — Нежность
Мне казалось, что директор лагеря будет какой-то необычной личностью. Ну там, киборгом, скажем, или юным порочным красавцем, наподобие Дориана Грея, или вообще женщиной средних лет в викторианском платье. Это органично бы вписалось в общую картину наблюдаемых здесь странностей, чудес и диковинок. И чтобы находился он где-нибудь глубоко в подземном бункере, или наоборот — в невидимой летающей капсуле, заброшенной в стратосферу на случай ядерной войны с загнивающим капитализмом. Нет, правда, это было бы ничуть не удивительнее «мы хотим починить реальность и построить рай на земле, для чего бесконтрольно накачиваем химией пятерых подростков и ждем, что из этого выйдет».
Но ничего такого не было. Админкорпус оказался простым серым зданием типовой унылой постройки, раскаленным на солнце и практически пустым. Меня провели в кабинет с неразборчивой табличкой на двери, где работал старый вентилятор с коричневыми резиновыми лопастями, и распрыскивал во все стороны водяную пыль массивный увлажнитель воздуха.
Директор оказался крепким, сухощавым лысоватым дяденькой лет пятидесяти. Его легко было представить каким-нибудь старшим инженером, с карандашом за ухом, стоящим у кульмана, или учителем геометрии в школе, объясняющим особо каверзную теорему.
На главу научно-фантастического секретного проекта он был совсем не похож.
— Привет-привет! — подскочил он, когда мы в Виолой вошли. — А вот и товарищ Ключ собственной персоной. Здравствуй, рад встрече.
Он вел себя так, будто мы были уже сто лет знакомы. Но, в общем, понятно — наверняка они за мной наблюдали все это время, так что знакомы мы были фактически давно, только заочно и несколько односторонне.
Виола мило улыбнулась, кашлянула и вышла из кабинета. И из директора сразу как будто вытащили его Батарейку Дружелюбия 80 уровня. Улыбка погасла, взгляд сделался тяжелым.
— Ладно, Александр, — сказал он. — Чего притворяться, давай уже без вежливостей, строго по делу.
— Давайте без вежливостей, — согласился я. А то что-то затянулись наши ужасающие разоблачения, как мне кажется.
— Виола… — он проглотил окончание, — уже рассказала тебе о наших… организационных трудностях?
— Это про то, что вас закрывают? — прикинул я. — Да, рассказала.
— Нас закрывают, — подчеркнул Петр Иванович скрипучим голосом. — Всех нас. Все это… — он обвел рукой пыльный тесный кабинет, имея в виду, наверное, мирный, залитый солнцем лагерь.
Я выразил лицом понимание и сожаление.
— Впервые за последние десять лет ключ зашел так далеко, — скучно сказал директор. — Установил позитивные отношения со всеми якорями и одновременно выяснил собственную функцию и цель всего проекта. Понимаешь, о чем я?
— Вы надеетесь, что я справлюсь до конца, и система «Звезда» наконец заработает, — сообразил я. — И ваш проект не закроют.
— Да к черту проект, — Петр Иванович глядел мрачно. — Людей жалко. За все годы сколько людей тут… побывало, работало, трудилось, надеялось, верило… Что все не зря. Что мы делаем правильное, нужное дело. Как там говорил лысый когда-то: «еще нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Но это так, пустышка… Наша цель — еще нынешнее поколение должно — должно, понимаешь? — жить в лучшем мире. И ты можешь — а значит, должен — помочь нам этого добиться.
С фанатиками вообще лучше не спорить. Я понятливо кивнул.
— Сделаю все возможное и невозможное, Петр Иванович, не сомневайтесь.
— Сомнения тут ни при чем, — сухо сказал директор, не похожий на директора. — Нужно использовать лучший шанс, который нам выпал. Ты сегодня вечером будешь выступать на сцене со своими девчонками.
— Ну, у нас там вроде как смотр художественной самодеятельности там…
— Музыка — мощный катализатор, она сможет создать нужное настроение для ребят… Для всех ребят. Она может направить их способности, усиленные кортексифаном, в конструктивное русло… Или уничтожить их навсегда. Музыка — особенно в сочетании с препаратом, как в твоем случае — великая сила. Сегодня вечером система «Звезда» и вправду может заработать. По крайней мере, так говорят наши специалисты.
«Музыка нас связала, тайною нашей стала»…
Я вежливо улыбнулся.
— Получается, играя, я смогу управлять настроением, управлять ребятами, вкладывать в них нужные мысли и идеи?.. И если сыграть «убей меня, убей себя, ты не изменишь ничего» — все погрузятся в депрессию. А сыграй я «Люби себя, наплюй на всех» — и общество расколется и погибнет. «Donʼt worry — be happy» — и люди заживут беззаботно и весело… и недолго.
— Примерно так, — согласился Петр Иванович. — Все зависит от музыканта. От человека с гитарой.
Бррр… ответственность.
— Не люблю ответственность, — пробормотал я.
— А ты, дорогой друг, тут и оказался потому, что ее не любишь, — сказал директор, и от его слов повеяло мерзлым космосом и колючими звездами. — Ты всю свою жизнь от нее бегал, скрывался, не хотел брать на себя. Ни в чем! Никогда! Что ж, у меня для тебя плохие новости: за этот конкретный поступок тебе придется ответить.
— Эммм… что? — как всегда удачно отреагировал я.
— Сегодня вы выступаете. Это твой шанс. Выбирай любую песню, ты помнишь их сотни. Пой ее — ты споешь как никогда раньше не пел. Ты сыграешь, как не играл никогда в жизни. Но не забудь — любая твоя песня может стать новой реальностью. Люди будут жить так, как ты скажешь им. Возможно, поначалу лишь ребята из лагеря, но в случае успеха — все люди нашей необъятной страны, а может, и мира. Помни. Думай. Выбирай.
И пой.
***
Спой, птичка, не стыдись!..
Что за чушь мне рассказал этот стремный Петр Иваныч? Какие еще шансы для всего человечества? Какая музыка-катализатор, что он выдумал? Странный дядька. И Виола, которая меня сопровождает зачем-то, тоже странная.
В который раз уже проходим мимо центральной площади. Бетонный Геннадий, кажется, хочет расплавиться от жары и стечь в подвалы бесформенной липкой массой. Жарко сегодня. Собственно, каждый день жарко. Видимо, кому-то в лагере очень нравится такая именно температура. С холодного севера, по всей вероятности, приехали.
На постаменте памятника сидит давешняя серая кошка с оранжевыми глазами. Умывает свою аккуратную мордочку, и при этом внимательно следит за нами.
— Это кто? — киваю на животину.
— Секретный дата-кот, киборг, сработанный еще в начале девяностых, — равнодушно говорит Виола. — Записывает видеоинформацию на сверхкомпактный носитель, после чего передает в центр. Оказалось дешевле и незаметнее, чем вешать кругом камеры.
Смотрю на нее долгим взглядом, чувствуя, что начинаю по-настоящему сходить с ума.
— Шутка, — поясняет Виола. — И по-моему, смешная, видел бы ты свое лицо. Это Юлька, местный, можно сказать, талисман. Совенка поймать и приручить так и не вышло, так что пришлось обойтись вот этой нахалкой. Успокойся, Ружичка, иногда кошка — это просто кошка.
И уходит, помахивая полами своего халата на легком ветерке. Интересно, у скольких ключей съехала крыша от слишком активного ее рассматривания?
Из аллейки рядом слышно бренчание гитары. А ведь и верно! Со всеми этими заботами намертво забыл про своих девчонок. Зря я так — забывать про девчонок никак нельзя, они не для этого предназначены. Чувствую гордость какую-то за себя и за них. Командующего нет, захворал, понимаете, командующий, а они все тренируются. Питомцы гнезда Ружичкова, лейб-гвардия фактически.
Гвардия замечает меня, музыка прекращается.
— Внезапный Ружичка, — комментирует Алиса. — Явился и не запылился. А мы тебя вчера ждали, репетировали все вместе — неплохо получается, кстати! — а ты взял, да и не пришел. Говорят, тебя раненого в лесу нашли, но врут же наверняка. А ты, небось, просто напился в стельку, да так и уснул в кустах пьяный?
