Герман Романов - Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни!
— Я люблю вашу дочь Машу, жить без нее не могу…
— Кхм, — притворно закашлялся Алехан и спросил, хотя великолепно знал ответ: — А ты с ней говорил?
— Да, ваша светлость. Мы хотели вместе упасть к вашим ногам…
— Это перебор, — чуть смущенно кашлянул Алехан, и его голос неожиданно помягчел. — Как отцу, твои слова мне греют душу. Я хоть завтра бы повенчал вас, но…
Орлов сознательно сделал долгую паузу, с мысленной усмешкой глядя, как вся гамма чувств отразилась на лице царевича — от радости до беспокойства. И голос князя тут же стал строгим:
— Но ты себе не принадлежишь, Коля. Разрешение на брак с моей дочерью ты должен спросить не у меня. Я как отец люблю ее, полюбил и тебя, но ты носишь титул его императорского высочества, а потому прошу тебя оставить этот разговор. Пойми, я сейчас говорю с тобой как отец твоей Маши, а не как наместник. На мне, как видишь, сейчас даже мундира нет.
— Ваша светлость…
— Оставь. Княжеский титул оставь, я имею в виду. Давай лучше о деле поговорим. Позволь мне тебя с майорским чином поздравить. Хороший чин, штаб-офицерский. Не на парадах и в петербургских гостиных выслуженный. А потому, сын мой, назначаю вас комендантом Ново-Архангельска. Вам все понятно, господин майор!
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
Алехан сдержал улыбку, стягивая лицо в строгую маску. Выразительным на растерявшемся лице царевича оказался переход от отеческой теплоты к экзерции и субординации.
— Через три дня я отбываю в Форт Росс. Там найдено золото, неподалеку, как ты знаешь. В огромном количестве, не меньше, чем на Юконе. Добыча уже налажена. Вот, плыву проверить, как там и что. На пару месяцев. Так что останешься здесь за главного…
— А граф Федор Григорьевич…
— Мой брат послезавтра отплывает на свои острова. Сейчас оставлять Гавайи без присмотра нам нельзя. Вот когда там постоянная база будет построена, поселенцы доставлены — тогда другое дело. А пока нельзя.
— Так ведь полковник Багговут…
— Он уже генерал-майор, к твоему сведению. Полученный приказ я завтра оглашу.
— Виноват!
— Генерал с адмиралом со мною отплывут. Мне еще с испанцами переговоры вести долгие. А владыко Сергий на Аляску отплывает, всю паству окормить хочет. К октябрю обратно к нам отправится. Так что военным губернатором будешь два месяца, даже не комендантом. Все в твоей власти — и порт, и форт, и церкви с приходами. Все ясно, майор?!
— Так точно, ваше высокопревосходительство! — отчеканил Николай и тут же спокойно спросил, но дрожь нетерпения слегка прорвалась: — А губернатором кого вы думаете назначить, Алексей Григорьевич?
— Петербург камергера Ремезова утвердил в сей должности. Молод, но дело знает. Так что вместе останетесь. Иди, Коленька, мне работать нужно, иди.
Алехан встал с кресла, обнял задумавшегося Николая за плечи и выпроводил из кабинета, притворив за ним дверь, усмехнулся.
— А мальчик умен. Это хорошо, что соображать быстро умеет. Теперь посмотрим, как насчет решительности и предприимчивости…
Константинополь
— Не ты, а только я сужу, достоин ли сей офицер награды! Мы отклонили все другие кандидатуры, все! Это наше единодушное решение!
Петр затравленно осмотрелся, лихорадочно подыскивая удобный повод утихомирить разбушевавшегося фельдмаршала. А тот, гневно встряхивая хохолком, чуть ли не совал под нос крепенький кулачок.
— Мне нет различия, кто передо мною — твой сын или выслужившийся солдат! Вся армия говорит о подвиге этих четырех офицеров, называя бой новым Фермопильским…
— Александр Васильевич, мой милый. — Петр решился, шагнул вперед и сграбастал Суворова в объятия, прижал к груди. — Я знаю твою щепетильность, просто посчитал, что не надо Константина крестом награждать. Все же он царский сын…
— А вот тебе, Петр Федорович, — Суворов ужом вывернулся из хватки, в который раз удивив, откуда в тщедушном теле такая сила и ловкость. Хорошо, что кукиша не показал, хотя, видно, хотел, но поправился, — мое слово! Я много служил, и тетушке твоей, государыне Елизавете Петровне, и тебе, государь-батюшка. Я хорошо знаю, что такое доблесть и храбрость! Мне судить о том надлежит! А раз так…
— Хорошо, хорошо. Я согласен! Виноват, прости. — Петр снова обнял фельдмаршала, и преуспел — тот не успел наговорить резкостей и остыл, оттаял, успокоился. Император облегченно вздохнул — фельдмаршал воин прямой, не без колкостей, и отношение у него к георгиевским наградам, как к святыне. Просто так никого не представит, даже царского сына.
«Заслужил, значит, Костик. И за дело! Молоток! Хотя я сам перепугался, да и Суворов вроде как разозлился — недаром в шатре с ним наедине говорил! О чем? И почему у Кости ухо стало багровым?! Но парень заслужил, такой же, как и я, в драке безбашенный и решительный… дурак!»
— Ты уж прости меня, но я подумал, что не дело царскому сыну в бою шпагой махать…
— Не дело, государь, — покладисто согласился Суворов, и такая уступчивость сразу насторожила Петра, — только напомни мне, старому дурню, кто это под Кагулом в драку с янычарами ввязался, да каску на нем надвое развалили! И на Гостилицком поле что-то подобное было, если я не запамятовал.
— Все, все, хватит. Меня сегодня все эти орденские истории вымотали в сто раз больше, чем военные хлопоты за месяц. Хватит! Адмиралы из-за крестов волками друг на друга смотрят.
— Так никому не давай, обид тогда не будет. И мне не обидно, раз опоздал, — и такая тоска прозвучала в голосе фельдмаршала, что Петра передернуло — Суворов жаждал получить первую степень, а взятие Константинополя такое награждение сулило. А тут афронт!
— Не опоздал еще! Слушай меня. — Петр склонился над картою и повел по ней карандашом. — Примешь командование всей армией у Кутузова. До ноября нужно дойти тебе до Белграда и дальше — все православные земли под покровительство наше возьмешь.
— В Боснии цезарцы могут вмешаться, они добивать поверженных любят, — Суворов переменился за секунду, глаза цепко держали карту будущих походов и боев.
— Набей им сопатку да вышвырни падальщиков пинками. Потом извинись за ошибку. Православные наши, и нечего им на них зариться. До ноября управишься, а зима там поздно наступает, то откроешь эту шкатулку. Там для тебя подарок, и даже больше!
Петр поставил перед Суворовым маленькую резную шкатулку. Протянул от нее ключ. Фельдмаршал его принял, мотнул головою.
— Управлюсь, царь-батюшка, потому взад не верну, не надейся. Разреши идти, дела воинские вершить!
— Сына только оставь, у тебя он воевать научился, пусть другому делу теперь поучится. Иди, мой друг! Только дай я тебя обниму!
Петр прижал к груди фельдмаршала на секунду и тут же оттолкнул. Тот в нетерпении, прихрамывая, стремительно вырвался из большого зала, где раньше заседал великий визирь. А император прошептал вслед:
— Хорошо иметь под рукою такого фельдмаршала…
Стокгольм
— Но кто это сделал?! Кто же?! — посол Семен Романович вот уже несколько часов не находил себе места, сидя за письменным столом.
Все эти годы, он, как ткет трудолюбивый паук свою паутину, создавал не только в Стокгольме, но и по всей Швеции серьезную сеть агентуры. И чего греха таить — она здорово помогла в эти суматошные дни, когда стало ясно, что король намерен объявить войну России.
Воронцов сразу стал готовить покушение на сумасбродного монарха — не столь безнадежное предприятие, как может показаться. Слишком многие в столице были недовольны решением Карла, и этим было не грех воспользоваться. Что он и сделал!
Но вся штука в том, что все его усилия оказались пропавшими втуне — Армфельт со своими людьми даже не приблизился к монарху. Не струсили или отказались — просто не успели. И финнам с «Вальгаллы» не удалось — их оттерли в сторону.
Час назад баронесса (он называл женщину только по титулу, даже находясь наедине с собою) сообщила, что заговорщики из гвардии также не добились успеха, чем ее любовник, подполковник Якоб Анкарстрем, вызвавшийся нанести смертельный удар, был очень недоволен!
— Так что написать императору?
Воронцов потер лоб — приписывать себе чужие успехи он не желал категорически, прекрасно понимая, что при первом же разговоре Петр Федорович выведет его на чистую воду. И вздохнул, приняв решение написать правду — ведь так и так государь-батюшка оценит его старания, тем паче что победителей не судят.
И награда будет желанной, хотя граф никогда не жаловался на полученную от монарха ласку. Помня о его сестре, что была возлюбленной, и об отце, Петр Федорович всегда выделял Воронцова. А полномочный посол не посланник какой-нибудь, генеральского ранга чин. И лент кавалерских у него две — не всякий «сапог» таким похвастаться может.
