Лихие. Смотрящий (СИ) - Вязовский Алексей

— Можешь дышать в другую сторону? — процедила народная артистка. — И как в приличный дом таких алкашей пускают⁇!

— Я скоро протрезвею, а у тебя на всю жизнь ноги кривые! — ляпнул я и пожалел. Какой отборный мат выдала музыкальная барыня-боярыня! На пересылках такого не слышал. Богат, ох, богат русский язык…

— Вадик! — крикнула певица, когда мы вышли из подъезда. — Проучи этого пидораса!

Рядом с домом был припаркован черный 600-й Мерс. Именно на такой я положил глаз в салоне Логоваза. И уже был в двух минутах от покупки.

Из «кабана» начала вылезать «хряк» — здоровенный лохматый мужик в кожаной куртке и в черных очках. Ага, вот кому кричала «народная». Водитель, по совместительству охранник. Не дожидаясь, пока этот амбал начнет со мной махаться, я подскочил к нему и пыром вдарил ногой в пах «хряку». Тот тонко взвизгнул и схватился за причинное место. И тут же пропустил двоечку в челюсть. Справа и слева. Азы драки — закрывай руками голову. А он и не знает.

Сзади заверещала примадонна, водила покачнулся, но устоял на ногах. Силен. Я схватил шатающегося, скрюченного «хряка» за шиворот и, развернув, воткнул его головой в стекло пассажирской двери. Посыпались осколки, и вопли артистки еще больше усилились. Я повернулся к ней и наклонился вперед, прямо к самому лицу:

— Заткнись! Побереги голос для концертов. Или ты там под фанеру все исполняешь?

Артистка задохнулась от ярости, подбирая слова. А я продолжил:

— Будешь бычить дальше — спущу тебе к окошку с крыши ведерко тротила. Всосала⁈

Певица подавилась всеми добрыми и позитивными словами, что хотела мне озвучить.

— И где твоя квартира — я уже знаю. Не доводи до греха, стерва, мне твои песни никогда не нравились!

Я пнул по заднице стоявшего на карачках Вадика и пошел в сторону Тверской. Нет, вот же сука! Еще больше испортила и без того испорченное настроение.

Пока шел, размышлял над своей странной зависимостью от Ленки. И что делать с ее демаршем. Ясно было, что она обиделась всерьез. Мы и раньше ругались, но она никогда не съезжала от меня к родителям, считая, что все проблемы должны оставаться между нами. А вот если уехала, значит, это серьезно. Не такой она человек, чтобы блефовать так явно. Не про нее это. А еще у нее сегодня выходной. Эта чудачка все еще пашет в своем магазине, по простоте душевной не замечая, какой ужас внушает собственному хозяину, с которым я уже имел беседу на тему «а не продается ли ваш бутик». Хотел ей подарок на день рождения сделать. А тут она взяла и свалила. Почему? Не могу понять.

— Фельдмаршал! — набрал я номер по монструозных размеров мобильнику. — Ту-ту-ту-ту! Опять труба зовет. Мне срочно нужен симфонический оркестр. Записывай адрес! Деньги не проблема, соглашайся на любую сумму. А если не поедут, то скажи им, что я приеду за ними лично, и тогда они будут играть друг другу в соседних палатах Склифа! Вот так бы сразу! И пожарную машину со стрелой мне найди! Да мне плевать, где ты ее возьмешь! Сейчас все продается и покупается.

Закончив с прогулкой и немного продышавшись, я вернулся к дому.

Мой водитель терпеливо ждал, не проявляя эмоций. Обычно я, когда пьян, то бываю молчалив и хмур. Меня не веселит бухло, я его скорее опасаюсь. Опасаюсь лишнего сказать или сделать. А потому стараюсь пить, не теряя голову, и в такие моменты больше слушаю, чем говорю. Судя по каменной морде водилы, так я еще никогда не чудил. Мою перепалку у машины народной артистки он не слышал — зато застал разбитый Мерс и окровавленного Вадика. Последнего увезла скорая. Интересно, будет ли предъявлять певица? Думаю, нет — идея с ведром тротила ее явно впечатлила.

— В баню! — сказал я водителю. — В любую! Телефон возьмешь себе. Если позвонит Алексеев и скажет, во сколько приедет оркестр, сообщишь мне.

— Да, Сергей Дмитриевич! Тут недалеко есть одна. Вы просто заново родитесь, — с самым серьезным видом сказал водитель. И ведь даже не улыбнулся, сволочь такая.

Баня слегка привела меня в чувство, но именно что слегка. В голове ощутимо шумело, и тянуло набить кому-нибудь морду. Причем это желание было настолько сильным, что ощущалось окружающими на подсознательном уровне. По крайней мере, на лицах оркестрантов, отконвоированных сюда братвой прямо с репетиции, отражалась не радость по поводу получения ста баксов на рыло, а легкая растерянность, переходящая в неописуемый ужас.

— Что э-э-э… будем исполнять? — робко спросил у меня дирижёр. Худой мужик в своем смешном фраке выглядел во дворе дома как инопланетянин. Он был перепуган и смущенно отводил глаза, когда музыканты ели его взглядом, требуя хоть каких-то действий.

А я сидел на лавочке и тянул пиво из банки. Шпатен был теплым и противным, что совсем не улучшило моего настроения. Пиво должно быть холодным, и даже ледяным. Это просто подлость какая-то! На улице плюс тридцать, а дорогущее немецкое пиво напоминает мочу. Да что за день-то такой⁈

Вообще, купить пива было опрометчивым решением, потому что именно от него меня и развезло опять. А ведь из бани я вышел нормальным человеком и поехал сюда, почти что жалея о содеянном. Водятла заслуженной отпиздил. Надо же…

Оркестр привезли на автобусе, и музыканты робко рассаживались на раскладные стулья, которые предусмотрительный Фельдмаршал уже доставил на место. Из окон дома выглядывали злорадные старухи, которые ожидали привычного развлечения в виде похорон. Ну а зачем еще может быть оркестр во дворе? А злорадные у них лица были потому, что хоронили не их самих, а кого-то другого. Умри ты сегодня, а я завтра! Это девиз любой старушенции, изводящей участкового терапевта множеством болезней, смертельно опасных даже по одной. А у этих бабулек, переживших коллективизацию и войну, здоровья было столько, что каждая из них преспокойно выстаивала многочасовую очередь за талоном. Воистину, чтобы болеть в нашей стране, нужно иметь железное здоровье.

— Так что исполняем, Сергей Дмитриевич? — повторил свой вопрос дирижер, который изрядно нервничал. Он уже оценил внимание публики, которая потихоньку тянулась к подъезду, ожидая выноса тела.

— А я знаю? — задал я ему резонный вопрос, покручивая на пальце пистолет и этим пугая до ужаса музыкантов. — Скажи, что может понравиться не только воспитанной девушке из приличной семьи, но и местным бабкам? Не хочу, чтобы эти кошелки мусоров вызвали. Я и так на вас достаточно потратился.

— Можем исполнить Вивальди, — сказал, подумав, дирижер. — Времена года. У меня и партитура с собой. Если это кому-то не понравится, я этого человека своими руками готов…

— Но-но! — поморщился я, добивая вторую банку. — Давай только без мокрухи! Я со своей девушкой мирюсь!

— Брамса еще можно, — застеснялся этот чрезмерно агрессивный работник культуры. — Венгерские танцы. Это непревзойденный шедевр! Так что исполняем?

— Давай Вивальди и эти… немецкие танцы! — милостиво сказал я.- А потом Брамса. Я ее знаю, это надолго. Так что придется попотеть. Слушай, братан, а признайся честно, когда ты этой палкой машешь, то в натуре что-то своим лабухам обосновать можешь, или это просто голимый понт? Чтобы лохи в зале прониклись?

— В натуре, — отчаянно покраснев, ответил дирижер. — Можно, мы уже начнем, Сергей Дмитриевич? У нас концерт в семь вечера.

Я увидел, как во двор заруливает пожарная машина со стрелой.

— Жги, Шаляпин! — отсалютовал я ему пистолетом. — А если ей не понравится, пиздец вам всем, отвечаю!

И они зажгли. Хорошо так заиграли, душевно. Думаю, они и на премьере так не старались. И мне даже понравилось, несмотря на весьма своеобразную акустику во дворе, ограниченном высотными домами.

Ленка показалась на балконе минут через сорок. Я несколько раз замечал, как шевелится занавеска, и знал, что она стоит там и злится.

Я залез в люльку стрелы и принял у Алексеева большой букет роз. Народ вокруг ахнул, и под эти ахи меня начали поднимать к четвертому этажу дома.

Ленка не выдержала, вышла на балкон и сердито уставилась на меня.