Талгат Сабденов - Чужой среди чужих
Во–вторых, Второй отдел начал очень серьезно под него копать. Если камеры и микрофоны по всей комнате не доставляли особых неудобств, то наступающие на пятки нервные во всех смыслах агенты в штатском с крупнокалиберными автоматами в как бы случайных кейсах и сумках серьезно действовали на нервы. Избавиться от них было возможно, но нельзя — его бы моментально из подозреваемых перевели в категорию смертников, и какое бы преимущество ему не давали психические способности, в одиночку противостоять армии прекрасно обученных головорезов с лучшей на планете технической поддержкой он не мог. Оставалось только стараться не оглядываться на них поминутно, отводя душу по вечерам с помощью дешевого магнитофона, с садистским удовлетворением заставляя слухачей "наслаждаться" полной дискографией группы "Carcass". Все–таки, надо было что–то сделать еще тогда, когда в первый раз встретил Цуруми в коридоре NERV, а теперь уже поздно куда–то вмешиваться — слишком много народу подключено к делу. Так что приходилось вести себя тише воды ниже травы, вести себя вежливо и по возможности — незаметно промывать мозги агентам, что бы не хватались за оружие чуть что.
Третьей и четвертой проблемами были Рей и Синдзи соответственно. Собственно, проблемой была даже не сама Рей, а ее требование (если не сказать приказ) помогать ей. Единственный на данный момент эпизод такой помощи обошелся Шуту в несколько часов предкоматозного состояния, пропущенный рабочий день, вычет из зарплаты и подскочивший на десяток пунктов градус паранойи у Цуруми. Между прочим, даже спасибо не удосужилась сказать, да что там спасибо — за три недели ни разу во сне не явилась. Ну да ладно, ночью работник физического труда должен спать, а не вести беседы с богинями планетарного масштаба. Сложность же с Синдзи была в том, что его запасы решительности, видимо, иссякли после вытребованного жалования. Пару недель после операции он ходил пришибленный, даже больше чем обычно. Когда Шут решил прочитать, а чем собственно дело, его ждал большой сюрприз. Который заключался вовсе не в том, что Синдзи чувствовал себя виноватым за промах первым выстрелом, вследствие чего пострадала Аянами ("Ангелочка тебе жалко, а меня не жалко, поганец…") а то, что она ему в тот вечер улыбнулась! Она! Ему! УЛЫБНУЛАСЬ! Когда Шут впервые увидел эту картинку в его памяти, то ближайшие пять минут боролся с соблазном побиться головой об стену. Следующие пять минут ему хотелось прыгать от радости — его план начал действовать без каких–либо усилий! Однако в скором времени ему уже хотелось выть на луну — предпринять какие–либо последующие действия Синдзи даже в голову не приходило. Когда же Шут в следующей беседе намекнул ему на возможные отношения с Рей, тот вовсе покраснел, смутился и перевел разговор на Кацураги и вечный свинарник в ее комнате. В любых других условиях Шут бы давно дал ему установку "я–не–боюсь-никого–и–ничего-я–самый–крутой-на–свете", но тут вмешивалась пятая проблема — Икари Юи, она же Ева‑01.
После уничтожения Рамиэля в общении с ней, до сих пор носившем несколько односторонний характер, начали проявляться какие–то подвижки. О высокоинтеллектуальных беседах речи не шло, но, по крайней мере, она стала отзываться на его мыслефразы едва заметными эмоциональными колебаниями. Вот только отзывы эти были далеко не благодушными, и хотя и не шли ни в какое сравнение с предвечной ненавистью Нулевого, но ментальное присутствие Шута ее явно раздражало. В полной мере возможности тела Евангелиона она использовать не могла, а потому после первой удачной "беседы" Шут отделался легкой головной болью. Похоже, никого кроме своего сына она признавать не желала, и подвижек на этом фронте ожидать не приходилось. Что, кстати, исключало возможность ментального воздействия на Синдзи, поскольку это оставляло в разуме реципиента определенный след, и Юи могла просто послать его, "почуяв" Шута. На сим было решено до поры до времени оставить бедную женщину в покое, пока не представится более удачный момент для конструктивного диалога.
Но самой главной своей проблемой Шут считал зачастившие в последнее время ночные кошмары. Они являлись каждую ночь, настолько яркие и реалистичные, что он просыпался среди ночи в холодном поту, судорожно стискивая в руках простыню. Как правило, после пробуждения от них оставались только неясные смутные видения, но иногда определенные моменты врезались в память, и тогда следующие дни было страшно просто ложиться спать.
Эти сны были разнообразны по содержанию и сюжету. Где–то Шуту виделась ледяная пещера, скудно освещенная лишь странным белесым сиянием, и царивший в ней холод буквально вымораживал кровь. Иногда ему являлась странная емкость, заполненная желтоватой жидкостью, которая заполняла рот и легкие, и тогда он просыпался, чувствуя, что захлебывается. Пару раз он видел темноту, раздираемую лишь воем сирены, и чуял острый, тошнотворны и притягательный запах крови. Однажды ему привиделся заброшенный дом, заваленный окровавленными телами подростков, которых он одновременно знал и не знал. Как–то он видел даже погребенный под снегом полуразрушенный лагерь; дул шквальный ветер и страшно болело полуразорванное неудачно упавшим обломком балки тело, а над горизонтом медленно раскрывались четыре сияющих неземным светом крыла. И так далее, без конца. Кошмары были разнообразны, но заканчивались всегда одинаково, превращаясь в два горящих ненавистью глаза и руки, изо всех сил стискивающих горло. И спустя мгновение Шут спросонья окидывал свою комнатушку расширившимся от ужаса глазами, раз за разом переживая предсмертную агонию Аянами Рей. И поделать ничего с этим не получалось, успокоительное и снотворное просто не оказывали на измененный организм псайкера никакого эффекта. А когда наступало утро, наваливались вялость и мигрень. Винил Шут в таком положении вещей исключительно Рей, затащившую его в самое пекло боя с Рамиэлем. Винить самого себя за то, что он добровольно принял на себя основной удар, было ему не с руки.
По ангару разнесся гудок, возвещающий конец смены. Шут с облегчением выключил поломойку, загрузил швабры на тележку и поволок все свое хозяйство к подсобке. Избавившись от рабочего инвентаря, он уже на выходе мельком глянул на слегка сдвинутую половую плитку в углу, где покоилось его оружие, и отправился в раздевалку.
Одевался Шут аккуратно, что бы ничего не заподозрили вездесущие камеры. Дело было в том, что без привычной тяжести пистолета в кармане или хотя бы ножа за плечом Шут чувствовал себя… ну не то что бы голым, но неуютно. Пару дней он еще сопротивлялся этому чувству, но под конец извечная паранойя взяла верх и теперь его карманы и рукава были наполнены самыми прозаичными предметами, которые при желании превращались во вполне себе орудия упокоения ближнего своего. Во внутреннем кармане куртки лежала толстая гитарная струна, купленная в музыкальном магазине, концы которой привязаны к ручкам от детской скакалки — при правильном набрасывании петли на шею даже не душит жертву, а буквально разрезает плоть. В подкладке каждого рукава было спрятано по заостренной точильным бруском короткой велосипедной спице. Пусть их металл был довольно мягким, но на один удар в глаз или горло их бы хватило, а большего и не требовалось. Еще один карман был занят небольшим мешочком с шариковыми подшипниками. Замечательная вещь, если нужно оперативно разорвать дистанцию с недружелюбными преследователями. Так же Шут завел привычку всюду носить с собой стеклянную бутылку с колой. Пить он ее не собирался — здоровье не казенное — но зато она легким движением руки об асфальт превращалась в годное подобие ножа. Всего этого внушительного арсенала не хватило бы что бы отбиться от нескольких противников с огнестрелом, но зато появлялась возможность отбиться от случайного хулиганья без применения пси–сил — их Шут, после того как узнал про "АТ-поле в фиолетовом спектре", старался без крайней нужды не использовать.
Потирая тихо ноющую с левой стороны голову, он, наконец, выбрался на улицу. Уже без удивления засек в паре сотен метров от выхода агента. Невольно он даже пожалел мужика. Столько лет корячиться в полиции, со времен стажировки забыть слова "выходной" и "отпуск", а потом угодить под сокращение и, что бы дочь не вылетела за неуплату из престижного колледжа — продаться с потрохами в эту паршивую контору, выполнять грязную и нудную работу, с которой справится даже дрессированная овчарка. Шут тряхнул головой. Определенно творилось что–то странное. Раньше его предел чувствительности был намного ниже. Он закрыл глаза, осторожно "вглядываясь" в мерцание психических огней. Те выглядели куда ярче обычного, и их было больше, намного больше. В поле зрения теперь попадали все, кто был ближе пятисот метров, не меньше. А стоило Шут немного напрячь слух, как в мозг хлынул настоящий хор психических голосов, принадлежащих окружающим людям, пока еще тихих, но уже неостановимых. Означать это могло лишь одно — его силы стали возрастать.
