Варди Соларстейн - Финская руна
Викторов остановился в дверях. Внешний вид для него в нынешних условиях напрямую отражал вероятность попадания на глаза представителей органов. Следовало прибарахлиться по максимуму, что бы не вызывать подозрений. Скрюченный дед Михей показал ему дом, где жила названная Люська Феклова и поначалу наотрез отказался составить компанию выпроваживаемому гостю, сославшись на немочь. Слава пошел на открытый подкуп, и, предложив еще один казначейский билет в качестве гонорара, обзавелся самым качественным и ушлым консультантом в этих краях. Как искренне любящий внук, он помог дедушке добраться до искомой избы. Хозяйка, возраст которой лежал чуть за семьдесят, маху не дала, и, поняв запросы, сразу заломила космическую цену. По ее понятиям, просто запредельную.
Слава, для которого все эти деньги являлись пока просто разрисованными фантиками, согласился сразу, не торгуясь — он горел желанием заплатить эту, явно завышенную, цену за предметы гардероба, будто банкноты ему жгли руки. Нет, он конечно знал цену деньгам, и отдавал должное, но только из своего мира, из своего времени, местную же валюту он пока серьезно не воспринимал, рассчитывая свалить отсюда как можно быстрее.
И тут в процесс торга вклинился оживший дедушка, которому стало стыдно за своего клиента. О то ж — деньги взял, а консультировать не стал, поэтому с жаром накинулся на свою ровесницу, обвиняя ее чуть ли не в том, что эту лишнюю одежду она сняла с чертей, поймав их у колодца. Та в ответ обвинила «старого хрыча», что в девятьсот четырнадцатом тот разбил шкалик с водкой, безрогий крокодил. Викторов с интересом и даже некоторым благоговением внимал оборотам речи, которые он никогда до этого даже и не слышал. Занимательная мысль пришла ему в голову…
Кроме полного комплекта одежды, оставшегося у ней после мужа и убитого на гражданской старшего сына, хронодиверсант благодаря горячему посредничеству своего финансового советника также задешево купил у бабки три карандаша и две тетради разной степени обгрызенности и истрепанности. Карандашами, каким-то полушаманским способом, местные пользовались для определения качества меда и прочих хитрых сакральных крестьянских дел, поэтому их продали с такой помпезностью, как будто Викторов покупал «паркер» в «Гостином дворе» на Невском проспекте. Тетради оказались частично исписанными, но для нового замысла Славки это даже приходилось в плюс.
Неожиданно разрешился вопрос со средством передвижения. Выйдя из пределов пятистенной избы, распаленный дед Михей, как молодой, скинул кепку на землю и с силой топнул по ней ногой.
— Итить твое ешка! — закричал он на всю деревню тоненьким голоском. — Как жениха снарядим! Поедешь! Слышь, паря! Не пехом отправим — на телеге!
— Так у вас лошадей и коней нет? — удивился Слава. — Сами что-ли впрягаться будем?
— Для нужного дела и мышата — кони, а васька — кучер! — выдал очередную бессмертную сентенцию оживший на глазах старичок. Викторов с удивлением заметил, как в процессе общения, скрученный немощью, дед Михей распрямился, стал ходить по деревне грудь колесом, а из под залатанной фуражки с поломанным козырьком, франтом выбился, пусть седой и жидкий, но не менее от этого залихватский чубчик. Ни дать ни взять — казак лихой.
Оживший на глазах деревенский старожил решил запрячь в телегу корову! И при помощи гостя уложился в полчаса, ловко и смекалисто подогнав хитрую крестьянскую упряжь на несчастном животном. Они сели на видавшую виды телегу, и поскрипывая на все село не смазанными осями, на вихляющихся колесах, покатили по главной и единственной улице деревни. На околице, около сруба с хитрой конструкцией сверху, дед Михей притормозил, слез с повозки, споро выбил чеки из колес и заставил Славу набрать при помощи «журавля» воды из колодца. Размочив ссохшиеся чеки, крестьянин вбил их обратно, а заодно водой полил оси. Телега, как по мановению волшебной палочки, перестала скрипеть и выдавать двойную морскую, килевую и бортовую качку, от которой пассажиров начало мутить. Без рессор, конечно, спина ощущала каждую колдобину на разбитой дороге, и даже два пука сена не могло сгладить эти неровности общения с поверхностью лесного тракта.
Ехали недолго, дедушка, как и сговаривались, подбросил приодетого странника до сельского центра, и там, после трогательного прощания, они расстались довольные друг другом. Дед Михей, вместо того чтоб повернуть обратно в родные пенаты, триумфально проехал по одной из главных улиц крупного поселка, привлекая всеобщее внимание и вызывая неподдельное любопытство. За сиянием этого события, никто и не заметил серую личность, которую он высадил у первого дома поселения.
И хотя Слава заявил, что держит путь в город, он тихо обогнул за огородами и поленницами это село и двинул по дороге прямиком на север. К вечеру, смертельно уставший, но полностью спокойный за сохранность полного инкогнито своего пути, сменив несколько раз подводы на лодку, Викторов прибыл в село Лепсари. Самое главное, у него в голове находился четкий план, как ему лечь на дно, чтобы переосмыслить текущее положение дел. О переходе границы наземным способом не могло быть речи. Его пасли сразу, как он предложил взятку председателю. Может и прокатило бы, но он сделал это при свидетелях, которые видели, как он заходил к Михалычу в кабинет с тремя тюками, при этом явно что-то выпрашивая, а вышел с двумя! У председателя явно не оставалось выбора, кто-нибудь да заложил бы или проболтался, и наверняка это сделала первой та слохоотливая толстуха в углу актового зала.
Слава неторопясь шел по главной улице крупной деревни, вытянувшегося вдоль широкого ручья поселка. Вокруг населенного пункта стояли низкорослые хвойные кущи, плотно окруженные болотистыми полями. Само место навевало определенные гнетущие ассоциации. Хотя строились в этой деревне много, Викторов навскидку насчитал почти шесть десятков дворов. Большинство домов стояло некрашеными, черными пятнами старой древесины, выделяясь на темно- и светло-зеленом фоне окружающей природы. Увидел он и избу, над которой висел добела выцветший и сильно обветшалый транспарант со скорее угадываемой, чем читаемой надписью «Красный Труд».
Он заметил склоненную сгорбленную спину за одним из палисадников и не мешкая обратился:
— Здравствуйте! Я журналист, пишу книгу о сказаниях Ленинградской области. Записываю сказки, песни, былины, предания. Вы не подскажете, к кому мне лучше всего обратиться, заодно у кого на постой можно остановиться, пока материалы собираю?
Бабка, над чем-то копошащаяся в огороде, с трудом распрямила спину, уперев руку в хребет и с внеземным удивлением воззрилась на спрашивающего.
— Иди ка ты обратно к лемболо!
— Что?! — Слава обомлел. Откуда эта старуха догадалась, что он был сегодня в Лемболово?!
— Шел бы ты к черту, говорю! Иди работай, нечего языком чесать! Нечего у меня пить, все выпили!
Викторов понял, что его приняли за кого-то другого. Тунеядца. И в этом был плюс — всяко лучше быть перепутанным, чем его воспримут чужим и потом снова заложат. Фокус с переодеванием в гражданскую одежду сработал.
— Бабушка! Это недоразумение. Мне действительно нужны сказки и сказания. Кто их в вашей деревне может мне рассказать?
— Это тебе к Дёчун Маше, надоть! Третий дом от следующего поворота по этой стороне. К ней зайди! — и старуха, про себя прошепетав что то вроде «кобелина и по осени кобель» махнув рукой, вернулась к своей работе, показав тем самым что аудиенция окончена. Видимо Слава настолько выглядел по-местному, что не воспринимался всерьез. Его, похоже приняли за парня из другой деревни, пришедшего в село по своим амурным делам, и пытающегося это все замаскировать мифическим интересом к древним сказаниям. Бабка даже не посмотрела во след. Викторов споро нашел указанный дом и, войдя в ветхую калитку, постучал в дверь. Пока он слышал шаркающие шаги, из головы никак не лезла мысль о том, откуда такое звучное и сочное японское имя появилось в карельской глуши.
Дверь отворилась и Слава чуть было не свалился с потемневшего крыльца, невольно оступившись. Такого испуга он не испытывал давно. Из темного проема в дом, прямо на него стояла и смотрела высокая худая старуха с некрасивыми, будто высеченными из камня, чертами лица. Спутанные седые космы торчали от головы во все стороны. Но самым страшным оказались ее глаза, своими огромными бельмами они притягивали взгляд, и отвести его от этого явно потустороннего слепого взора, не хватало силы воли.
— Что тебе, коробейник? Нет у меня ничего для тебя! Иди мимо, куда шел! — неожиданно сильным голосом заявила эта самая настоящая по виду средневековая ведьма.
Потерявший дар речи Слава что-то неуверенно хрюкнул, горло попыталось издать ломаный визг. Возмутившись своим недостойным поведением, он прокашлялся и как мог бодро озвучил легенду:
