Диана Удовиченко - Знак Потрошителя
Сэр Чарльз мелко закивал, подергивая бороду.
– Да-да, конечно… – Выражение лица комиссара говорило: он предпочел бы, чтобы доктор Уотсон скрытничал и дальше. Улику сэру Чарльзу видеть совершенно не хотелось. – Теперь я не знаю, что делать. Это скандал, Холмс… Арестовать члена августейшей семьи?.. Наследника?.. Мой бог, и по какому позорному обвинению…
Дан мягко изложил то, что удалось узнать от королевского врача. Не желая подставлять беднягу, находившегося под «сывороткой правды», сказал, что все это слухи, источник которых он раскрыть не может. Сэр Чарльз окончательно приобрел бледный вид.
– Хорошо, Холмс, благодарю. Мы разберемся в этом. Могу я попросить о полной конфиденциальности?
– Сыщики не привыкли разглашать полученные сведения, – спокойно ответил Дан. – Слово джентльмена, вы можете положиться на мою скромность.
Сэр Чарльз откинулся на спинку кресла, устало провел ладонью по лицу:
– Это безумное дело, Холмс. На моей памяти ничего подобного не случалось. Сплошные странности и мистика. Все арестованные сознались в преступлении. И у каждого алиби на следующее убийство.
– Пока алиби нет у художника, – вставил Дан.
– Второе убийство – уже алиби, – уныло ответил комиссар. – Если произойдет еще одно…
– Возможно, Уолтер Сиккерт действует на пару с его высочеством.
– Возможно. Хотя история не знает случаев парной мании. Нет, думаю, Сиккерт просто безумец, как и все остальные. В этом деле вообще множество сумасшедших. Гораздо больше, чем нормальных людей. Вот, ознакомьтесь. – Сэр Чарльз передал через стол пухлую папку. – Протоколы допросов.
Дан раскрыл и принялся просматривать исписанные мелким неразборчивым почерком листы.
– Аарон Космински признался.
– Мы его уже давно выпустили, – махнул рукой комиссар. – Сразу после того, как было совершено второе преступление. Абсолютный безумец. Утверждал, что ему просто нравится убивать публичных женщин. Мол, его мать была такой, неизвестно от кого родила ребенка, а в детстве он натерпелся побоев. Однако не сумел внятно ответить, как убивал Мэри Энн Николз. И даже не смог описать внешность женщины. Повторял одно: был так возбужден, что ничего не помнит. Его забрали в лечебницу для душевнобольных.
Дан перевернул страницу:
– Признание доктора Майкла Острога.
– Этот особенно отличился. – Сэр Чарльз даже сумел усмехнуться. – Рассказал совершенно невероятную историю. Якобы он был послан тайной полицией России, чтобы возбуждать ненависть к еврейским эмигрантам.
Дану стало обидно за державу, он улыбнулся в ответ:
– Действительно, бредовая версия.
– Тем не менее она получила косвенное подтверждение, – вздохнул комиссар. – После убийства Кэтрин Эдоус мои люди обшарили весь Ист-Энд. После меня попросили приехать. На ближайшем к пристани дому нашли кровавую надпись: «Евреи – не те люди, которых можно обвинять ни за что». Возможно, меня кто-нибудь осудит, но я лично, своими руками, стер ее. Нельзя допустить волну неприязни к эмигрантам и народные волнения. Вы знаете, Холмс, как в последние годы велик наплыв приезжих.
– Вы уничтожили важнейшую улику, сэр Чарльз, – медленно, с расстановкой произнес Дан. – Такой специалист, как я, мог бы сличить надпись на стене с письмом Потрошителя, а также с образцами почерков подозреваемых.
– У всех подозреваемых алиби, – напомнил сэр Чарльз. – Но мы на всякий случай взяли образчик письма от каждого. Они там, дальше, в папке. Наши полицейские почерковеды не нашли ничего общего.
– Я заберу это, с вашего позволения. Сличу образцы и завтра верну. – Дан отыскал несколько листков, на которых разными руками было выведено по нескольку фраз из письма Потрошителя. Оригинал взял тоже.
– Да, конечно, – рассеянно проговорил комиссар. – Острог также отправлен из тюрьмы прямо в лечебницу. Кстати, в бутылочке из-под имбирного лимонада из его кабинета никаких следов чернил не было. Помимо сказки о том, что он агент царской полиции, доктор рассказывает невероятную историю о своем преображении. Говорит, что по ночам он обращается в монстра, который и заставляет его убивать. Из-за этого свойства именно его выбрали в тайные агенты. Охотно признался в преступлении, но не смог описать ни последовательность убийства, ни внешность жертвы. Утверждает, что, преображаясь в чудовище, теряет человеческую память, и наоборот, возвращаясь в привычное состояние, не помнит, что делало чудовище.
– Удобно, – согласился Дан. – А что художник?
– Тоже признается, – уныло произнес сэр Чарльз. – Объясняет тем, что постигает романтику смерти. Говорит, убивать – такое же искусство, как писать картины. Якобы после каждого убийства в его творениях становится больше экспрессии и выразительности. Свидетели подтверждают: Сиккерт живо интересовался преступлениями Потрошителя. При обыске в его мастерской были найдены картины… Впрочем, вам лучше самому на это посмотреть.
Сэр Чарльз поднялся, прошел к шкафу, вытащил из-за него плоский холщовый сверток. Дан принял его, откинул ткань – в руках его оказалась небольшая картина. Художник изобразил окровавленный расчлененный труп женщины – руки и ноги были отрезаны, на шее багровела широкая рана. Лицо несчастной, изуродованное то ли кровоподтеками, то ли трупными синяками, выражало страдание и ужас. Глаза были выпучены, рот приоткрыт в немом крике. Четвертованная женщина лежала на широком столе. Рядом с нею лежали ножи и пилы.
– Вот такие художества, – развел руками сэр Чарльз. – Сиккерт часто посещал морги и покойницкие при работных домах, писал там с натуры.
– Это еще не доказательство вины, – неуверенно пробормотал Дан.
Полотно и на него произвело впечатление: было в этом что-то бесстыдно-уродливое, непотребное. Слишком уж откровенно и правдоподобно была изображена смерть – во всей неприглядности, грязи и необратимости.
– Еще на одной из картин изображена, как мы предполагаем, Элизабет Страйд. Трудно сказать наверняка, но ее товарки опознали женщину. К тому же они утверждают, что Сиккерт не раз нанимал Длинную Лиз в качестве натурщицы. Да и сам он не отрицает.
История складывалась убедительная: Сиккерт явно был психопатом. Его интересовала смерть, кровь. Сначала присмотрелся к женщине, написал ее портрет, а потом разделался. Типичное поведение маньяка. Только вот как объяснить, что в то же время на пристани происходило второе убийство?
– Мы допрашиваем Сиккерта по поводу сообщника, – отвечая на мысли Дана, проговорил сэр Чарльз. – Но он молчит. Настаивает на том, что обеих женщин убил сам. Говорит, воспользовался кебом. Однако опрос извозчиков, работавших в ту ночь, ничего не дал. Мы показывали потрет Сиккерта, никто не узнал в нем своего пассажира.
Кебмены – народ наблюдательный, подумал Дан. А художника вряд ли можно забыть. Нервный, шумный, странный человек. Скорее всего, припомнили бы. С другой стороны, полностью полагаться на показания извозчиков нельзя. Мало ли, что произошло. Сиккерт мог хорошо переплатить за молчание, а кебмен – после смены отправиться в трактир и напиться там до полного беспамятства.
– В любом случае, Сиккерта мы не выпустим, – пообещал комиссар. – Надеюсь, он именно тот, кого мы искали. Рано или поздно он заговорит, хотя бы потому, что не может обходиться без кокаина. Тюремный врач утверждает, что Сиккерт употребляет наркотики.
Дан кивнул: еще бы. Ему казалось, что без допинга такие картины, как у Сиккерта, писать невозможно. Вполне вероятно, Холмс тоже употреблял кокаин, чтобы подстегнуть воображение и дедуктивные способности. Жаль, подобные эксперименты всегда заканчиваются плачевно. Он сумел справиться с тяжелой ломкой, но тяга к наркотикам осталась, память же сыщика продолжала дремать.
– То, что вы рассказали, чудовищно, Холмс, – вздохнул комиссар. – Разумеется, полиция будет работать в этом направлении. Но вы понимаете: наследник – не парикмахер и не художник, его просто так на допрос не вызовешь и не арестуешь. Придется действовать долго, скрытно и очень осторожно.
– Разумеется. Вы можете располагать мной и быть уверенным в моей скромности.
Откланявшись, Дан покинул кабинет сэра Чарльза.
Настя
Настя снова сражалась с обедом. Картошка пригорела, седло барашка не хотело прожариваться, и даже пудинг получился каким-то скособоченным.
– Да как же это надоело! – бурчала она под нос. – Один преступления расследует, другой ему помогает, а я, видите ли, в кухарках подвизаюсь!
Жизнь в ипостаси миссис Хадсон казалась ей пресной и скучной. В предыдущих мирах, как бы ни было трудно, Настя была вовлечена в гущу событий. Там она чувствовала: хоть что-то от нее зависит. Пусть была монахиней в средневековом Равенсбурге, которую все хотели принести в жертву Повелителю мух, – зато она убегала, сопротивлялась, дралась. Роль из будущего и вообще была прекрасна: наемница, охотница за головами, которая преследовала самых опасных преступников. Даже в Японии эпохи Токугава, в теле бесправной гейши, Настя умудрялась бороться с обстоятельствами.
