Юрий Корчевский - Атаман. Гексалогия
После того, как грязная вода с меня стекла на пол, и кожа стала поскрипывать от чистоты, дышать, я улёгся на полку. Тут уж Дарья прошлась веничком, поддала жару. Я терпел, сколько мог, но когда волосы стали трещать на голове, заорал благим матом и, выскочив из бани на улицу, бросился в снег. Тело обожгло, я снова заорал и кинулся в предбанник. Вот где хорошо – ни холодно, ни жарко. Да ещё и квас свежий, холодный, прямо из погреба. Выпил здоровенный жбан, оделся в чистое, крикнул Дарье через дверь, чтобы заканчивала помывку, и пошёл в дом.
Здесь, в трапезной, уже был накрыт стол – мясо, овощи, печёное – жареное. Но есть не хотелось, слишком давно я не был с женщиной, соскучился. И не успела Дарья войти, розовая после бани, как я схватил её в охапку и понёс наверх, в спальню. И пусть меня простят, если я откажусь от дальнейшего рассказа.
Пару дней я отъедался и отсыпался, пока не почувствовал, что пришёл в норму. На кухне, сидя за столом, неожиданно для себя ляпнул – скоро Новый год, ёлку будем ставить? Дарья как‑то странно на меня посмотрела:
– Новый год уж четыре месяца как, с первого сентября.
Вот это я лопухнулся, совсем забыл, что только Петр I ввёл смену года с января, по западному образцу.
– Юра, а почему в церковь не ходишь? Уж два дня как приехал, надобно сходить.
М‑да, сходить надо. В церковь народ ходил регулярно, не стоило вызывать подозрения, тем более, что остался живым, без единой царапины. Стоило поставить свечку и поблагодарить Всевышнего.
– А где ближайшая церковь?
Дарья осуждающе покачала головой:
– Направо от дома, два квартала – и налево, от перекрёстка увидишь.
Я постоял в церкви, поставил свечку, помолился, как умел, чтобы Господь не оставил меня, всё‑таки я и мои люди из жестокой сечи живыми вернулись. Даже воздух, сама атмосфера в церкви были особые, легко дышалось и думалось. Просветлённый, погруженный в думы, вышел на улицу, и чуть не попал под коней. В последний момент успел ухватиться за оглоблю, меня немного протащило, и лошади встали. Из возка, поставленного на полозья, выглянул сухощавый мужчина в богатых одеждах – что, мол, за остановка. Кучер заматерился, пока я стоял в стороне, отряхивая от снега штаны и шубу, неожиданно перетянул меня кнутом. Больно не было – шуба смягчила удар, но было обидно: я не раб, свободный человек, а тут – кучер кнутом! Я мгновенно освободился от шубы, у неё всего одна застёжка была – на груди, взлетел на козлы, сбросил кучера на снег. Тот оказался проворным, пока я спрыгнул, он уже был на ногах и занёс руку с кнутом для удара. Резко пригнувшись, я подсёк его ногу; кучер упал, и из положения лёжа нанёс удар по ногам. Бёдра обожгло болью.
Ах ты, ублюдок! Пока я с татарами воевал, ты здесь важных господ возил, да кнутом по спинам охаживал. Ребром ладони я врезал по шее, противник закатил глаза и захрипел. Живой останется, не смертельный удар, но, может быть, наука будет.
Сзади раздалось:
– Ловок! Кучер мой не из последних бойцов будет, а ты его за два удара.
Я обернулся, сзади стоял вышедший из возка господин.
– Он первый ударил, я защищался.
– Я видел, – спокойно кивнул господин. – Ты где так драться научился? Я не видел таких приёмов, не у басурман ли?
– Басурман я в Ливнах жизни лишал, учиться у них мне нечему, пусть они поучатся.
– Ты посмотри, гордый какой. Гордыня – грех, у церкви стоишь. Так ты в Ливнах воевал? Слышал, слышал про Ливны, вчера гонец оттуда был, пергамент привёз с донесением. Упоминается там про московскую ватажку, зело помогли гости заезжие! Не про тебя ли пишут?
– Я донесение не читал, не знаю.
– Кто таков будешь?
– Свободный человек, именем Юрий.
– Вот что, Юрий, помоги‑ка кучера в возок положить, не дело слуге на снегу валяться, как шпыню ненадобному. Да сам оденься, холодно.
Я помог господину затащить беспамятного кучера в возок, подобрал и надел шубу и шапку.
– Ты вот что, человек Юрий, подойди завтра к Кремлю, спросишь меня – тебя проводят. Человек ты, как я смотрю, лихой да дерзкий, мне такие нужны.
– А кого спросить?
– Адашева, Алексея Адашева.
Я слегка поклонился, пошёл домой.
Зайдя в дом, не раздеваясь, спросил у Дарьи:
– Кто такой Адашев?
– Советник государев, ныне в большом почёте и уважении у царя‑батюшки.
Вот ёшкин кот! Вот всегда у меня так. Запросто могли сейчас меня в кандалы заковать. Хоть и оборонялся, но начальство всегда право по праву сильного, это я ещё по своей прежней жизни знал. Я разделся, присел к столу. Дарья подошла сзади, положила руки на плечи:
– А что случилось? Зачем ты об Адашеве спросил?
Я рассказал ей о случае рядом с церковью. Дарья заохала, запричитала:
– Худо ведь могло случиться, кучер сей – Митька Косорылый, наглый больно. Да боец изрядный, в кулачном бою мало кто против него устоит. Неужто его уложил?
Я кивнул. Дарья оценивающе меня оглядела:
– Да, ты можешь, не зря я глаз на тебя положила. К Адашеву пойдёшь ли завтра?
– Схожу, коли человек пригласил. Коли в кандалы заковать хотел, уже бы сделал, а если приглашает – нужда у него ко мне есть.
Утром следующего дня я натопил баньку, помылся не спеша; неудобно ведь, к начальству приглашён, как я успел уже узнать – серый кардинал этот Адашев, без его совета Иван IV никаких решений не принимает, считай, второй человек в государстве. После бани слегка перекусил, неизвестно, сколько я у Адашева пробуду. Надел новую рубашку, штаны, накинул суконный кафтан, поверх него – бобровую шубу. Оружия никакого решил не брать, даже ножа, вряд ли меня с железом в кремлёвские палаты пустят.
Пока дошёл до Кремля, успел в шубе изрядно вспотеть. Плохо, что у меня нет лошади и саней, или, ещё лучше – возка. Ехал бы себе сейчас, закрыв ноги какой‑нибудь шкурой, разглядывая прохожих. А теперь топаю по рыхлому снегу, вперемешку с конским навозом. Нечего сказать, презентабельный вид у меня будет в грязных сапогах.
У ворот Кремля тщательно обтёр сапоги снегом, внутрь Кремля на лошадях не пускали, снег был чище. Прямиком направился в сторону дворца, что рядом с колокольней Ивана Великого. Стражники у дверей посмеялись, указали на другой, более скромный вход в пристройке. У этих дверей даже охраны не было. Вошёл. Навстречу выскочил дьяк в суконном кафтане.
– Мне к Алексею Адашеву назначено.
Дьяк попросил подождать в комнате, исчез за дверью. Выйдя, поманил за собой, переходами провёл в небольшую светлицу, усадил на скамью. После непродолжительного ожидания дверь резко распахнулась, порывисто вошёл Адашев. Одет он был довольно скромно, без изысков, только пальцы были унизаны перстнями.
– А, бретёр! – с легким французским прононсом проговорил Алексей. – Всё‑таки решился прийти. Вот что, Юрий, не хочешь ли послужить государю и Отечеству?
– Делать‑то что?
Адашев садиться не стал, ходил по комнате, похоже, нервничал.
– Мне нужны верность, умение держать язык за зубами и ловкость, даже дерзость. Насчёт ловкости и дерзости – это я уже видел. Как с остальным?
– И с остальным всё в порядке.
Адашев хихикнул:
– Будет не в порядке – попадёшь в подвал, к палачу.
По спине пробежал холодок: а может – ну их, кремлёвских жителей? От политиков во все времена ничего хорошего ждать не приходится.
Он уловил в моих глазах искорку сомнения.
– Успокойся, будешь держать язык за зубами – всё будет хорошо.
– Хорошо, это сколько серебром?
Адашев засмеялся:
– Ловок, палец в рот не клади, я тебя таким и представлял. Тебя случайно не атаманом кличут? Из донесения ливенского – сегодня опять перечёл.
Я кивнул.
– Да ты герой просто. А велика ли у тебя ватажка?
– Кроме меня – трое ещё.
– Да‑да, в донесении так и написано.
Я понял, что он меня проверяет. Тоже, НКВД нашёлся. Может, ты и хитёр, да я из двадцать первого века, знаем, проходили. Такие уловки хороши для недалёкого и необразованного, к коим я себя не относил.
– Ладно, – что‑то решил для себя Адашев, – есть такой князь – Владимир Старицкий, его подворье на стрелке Москвы‑реки и Яузы. Дальний родственник государя нашего, пусть будут долгими его годы. Так вот, есть подозрение, что сношается сей князь с ливонцами. Ты грамотен ли?
Я кивнул.
– Смотри‑ка! – удивился Адашев. – Так вот, в путевом дворце князя, что по смоленской дороге, думается мне, пергаменты важные от ливонцев должны быть.
Я не выдержал, перебил:
– Коли пергаменты важные, здесь, в Москве их хранить будет.
Адашев внимательно на меня посмотрел:
– Ещё и умён, похвально. Так вот, документов этих в московских хоромах нет, за это ручаюсь. Возьмешься ли за это дело?
