Александр Конторович - Реконструктор
Стрелять по своим? Ты хороший стрелок, Макс…
Но ведь и эти, ходящие внизу люди, тоже свои.
Очкастому Хорсту Фишману я помогал в работе, Франку показывал как удобнее держать оружие и целиться…
Для чего?
Чтобы он завтра стрелял по моим предкам?
Впрочем, нет.
Мой предок — вот он, лежит у моих ног. Он сделал все, что было в его силах, для того, чтобы я родился и жил.
Ага, и сейчас стоял тут, одетый в чужую военную форму… готовый стрелять по тем, кого он защищал.
Нет.
Не будет этого. Я, возможно, и не все сейчас вспомнил, но за эту страну я уже воевал. Не сегодня и не здесь. И не с этими солдатами в шинелях мышиного цвета. С другими. Которые иногда были одеты в такую же форму, что носили и мы сами. Но и там была война, лилась кровь и погибали мои товарищи.
Война не кончается.
Она иногда затихает — на время. Но приходит час — и снова берут оружие в руки молодые парни в военной форме, чтобы защитить свою страну от нового врага. Он может быть разным, этот враг. Может носить форму — и ходить в гражданской одежде. Может стрелять тебе в лицо — и трусливо жалить в спину. Ничего от этого не меняется. Он всегда будет врагом, желающим убить именно тебя, как солдата, защищающего целостность своей страны. Или трусливым, гадящим исподтишка, мерзавцем, желающим, чтобы «этой страны» не было в принципе.
Все возвращается на круги своя. И перед тобою — именно перед тобою! Встает во весь рост выбор — с кем ты? Можно уйти вместе с этими симпатичными и обаятельными простыми парнями, одетыми в фельдграу. За ними Европа и большая часть цивилизованного мира. Они несут «свет и процветание», обещают освобождение от тирании «несчастному, обездоленному русскому народу». Много чего они несут…
А можно — остаться здесь. Рядом с погибшим солдатом. Он навряд ли задавался возвышенными мыслями о прекрасном, лежа здесь, на сырой земле, с винтовкой в руках. Скорее всего, просто думал о своем доме. О молодой жене, которая ждет его в осажденном городе. О сыне, которого ему уже не суждено никогда увидеть. Да мало ли о чем думается в такие минуты? А может быть, просто подсчитывал в уме остатки патронов, прикидывая — насколько их хватит? Увы… подсчеты оказались неверными — не хватило. Не патронов — жизни. Вот с этим и вышла главная загвоздка…
Торопливо рублю ветки и сбрасываю вниз приличную охапку — пусть со стороны не возникает никаких подозрений относительно того, чего это я вдруг тут задержался. Ещё охапка… так, хватит пока.
Спускаюсь вниз. Раскидываю ветки по окопам — уже лучше. Сую топор за пояс и топаю к телеге.
— Что-то нужно, Макс? — интересуется фельдфебель. — Не забудь — через час у нас обед! Я уже распорядился согреть воды — будет горячий чай!
— Что ж я — враг своему желудку? Не забуду, ещё и раньше всех прибегу! Лопата мне нужна, надо слегка подсыпать земли, тогда ветки не будут так торчать во все стороны.
— А ты это правильно придумал! — уважительно кивает Мюртц. — Пожалуй, я кого-нибудь пришлю тебе на помощь, как закончат свою работу, разумеется…
Отказаться? Это будет выглядеть странно — среди нас мало желающих вкалывать в одиночку.
— Было бы неплохо… — удовлетворенно киваю ему. — Тогда я пока веток нарублю.
Возвратившись назад, первым делом лезу в кусты.
Пожалуй, лучшего места для могилы, чем этот окопчик, я уже не придумаю. Его только углубить слегка — и все.
Осторожно вытаскиваю тело бойца из окопчика. Кладу его рядом.
Так, зарубки — рост у него чуток меньше моего, сойдёт… Сбрасываю шинель и остервенело машу лопатой.
Двадцать минут — готово, на два штыка я эту ямку углубил. Нормально, никакое зверьё его теперь тут не достанет.
Вырубаю в кустах обрубок древесного ствола, обтесываю один конец, так он легче войдет в землю. На другом конце стесываю кору и делаю неширокую площадку — для надписи. Стук топора разносится над лесом — полное впечатление от активной работы.
Теперь штык в руки, вырезаем надпись.
«Боец Красовский Максим Андреевич. 1942 год».
— Макс! Что ты тут делаешь?
Резко оборачиваюсь — Фишке!
Вольдемар Фишке — наша взводная «партийная канцелярия». Единственный бывший член НСДАП, кроме ефрейтора в нашем отделении. Но Мюртц — нормальный мужик, он ни к кому не пристает со своими проповедями.
А вот Вольдемар… Ходят слухи, что он в дружбе с ГФП. Не знаю… но проверять это никому не хочется. Лучше его не задевать — спокойнее будет. Рано или поздно он тоже отстает, главное не слишком ему возражать.
Однако, что-то нужно ему отвечать!
— Могилу рою…
— Себе?
— Ну, я пока ещё жив… Русскому.
— Кому?! — искренне удивляется Фишке.
— Вон лежит тело. Похоронная команда его попросту не заметила, он заполз в кусты, чтобы тут умереть, вот и пропустили. Нехорошо это — вот так лежать под дождем в лесу. Представь — а если бы это был наш солдат?
Отчего-то мне совсем не хочется рассказывать ему о том, как на самом деле погиб мой прадед. Как здешние немцы относятся к снайперам?
— Макс! Ты что? Совсем двинулся умом? Это не наше дело! Доложи Мюртцу, тот передаст по команде и…
— И никто сюда не придет. Завтра-послезавтра командир полка проедет мимо, и про этот участок дороги все снова позабудут. Тело так и будет тут лежать.
— И что? — недоумевает наш партиец. — Пусть гниет! Это же недочеловеки! Ничуть не лучше обезьяны! Нет, ты точно повредился умом, а не только память потерял… Хорошо, что ефрейтор отослал меня тебе помочь, а то бы тут так с ним и возился бы! Сбрось его в яму — и все тут! Хотя…
Он обходит тело и присаживается на корточки. Вытаскивает из ножен штык.
— Ого! Да у русского золотой зуб!
— И что? — не понимаю его я. — Тебе-то какое дело?
— Не скажи… — покачивает Вольдемар головой. — Был бы стальной — другое дело! Это же золото, думкопф!
— Ты хочешь его выломать? — понимаю я.
— Ну, раз уж этого не сделал ты… а руки я потом отмою, вон в той ямке есть вода…
И что теперь?
Я буду хладнокровно смотреть на то, как эта сволочь выламывает коронки у мертвого бойца? Да и будь он не моим прадедом — такого нельзя допускать!
— Фишке! Это… это — недостойно истинного немца!
— Неужто? Расскажи это кому-нибудь из ГФП — то-то они станут смеяться!
Точно — он с ними в дружбе.
— И вообще, Макс, — поворачивается он ко мне. — Что-то ты неправильно себя ведёшь… смотри…
Р-раз!
Лопаты у нас хорошие. Прочные и остро заточенные.
И каски у Вольдемара нет… да и не сильно она бы ему помогла…
Я же не только голыми руками драться могу.
М-м-да…
Положеньице…
И что теперь делать?
Минут через пятнадцать всех позовут на обед. Тогда-то нас и хватятся. И как далеко я успею за это время убежать? Без еды, с одной винтовкой и тремя патронами?
Найдут.
И быстро — Мюртц служил лесником, умеет находить следы и ходить по лесу.
Ну, троих-то я завалю… а дальше? Прижмут огнем и гранатами забросают — не хочу.
Значит — надо чтобы не нашли.
Значит — ефрейтора валим первого. Ага, если я его увижу — он-то ведь тоже не лопух.
И прадеда не похороню по-человечески… обоих нас не похоронят.
Что делать-то?
— Извини, дед Максим, — наклоняюсь я к нему. — Обожди ещё чуток, лады? Ведь больше же ждал…
Скатился с края ямы комок земли, толкнул руку погибшего бойца. Словно дернулась она в успокаивающем жесте — мол, не переживай, дождемся!
Снимаю с его пояса ножны со штыком. Хороший штык у СВТ — широкий, ножевой. В рукопашке — самое то. А вот на винтовке… Лучше бы старый, тот удобнее. Ну да ладно, у меня еще один есть — на поясе висит. Да ещё топор! И лопата — её же нельзя в лесу оставлять, непорядок! Не поймет меня хозяйственный ефрейтор. Правда, я навьюченный буду… не как верблюд, но, около того. Ну и ладно, меньше подозрений вызову.
Народ уже собрался у повозки и нетерпеливо притоптывал ногами, ожидая последних подходящих. Орднунг — есть все должны сесть одновременно. И одновременно же — закончить.
— Макс! — окликает меня ефрейтор. — А где Фишке? И что это ты сюда приволок?
Винтовка лежит у меня на плече неправильно, прикладом вверх, таким образом, что вперед торчит тускло поблескивающий штык.
— Там в кустах валяется убитый русский! — кивком указываю направление. — Вот это я у него забрал — она с оптическим прицелом!
— Да? Ну, а Вольдемар куда запропал?
— Он что-то там нашёл… ну, у этого русского. Вот и задержался немного. Сказал, что сейчас прибежит.
Мюртц хмурится, видимо, знает об этой привычке нашего партийца.
— Ну, тем хуже для него! Поздно приходящим — кости! Начинайте, парни!
Подхожу к телеге. Все уже столпились возле неё, тянут руки к нарезанному хлебу и исходящему паром котлу с чаем. Все без оружия — винтовки стоят в козлах метрах в пяти от телеги. Только Мюртц не выпускает из рук автомат. И в десяти метрах от нас прохаживается часовой. У него оружие за плечом — как и положено по уставу. Слава Богу, что показанный мною «альпийский хват» пока у нас не прижился. Было бы существенно хуже, перехватить оружие из этого положения — пара пустяков.
