Сергей Щипанов - По ту сторону
Я холодела от мысли, что предстоит, если придётся иметь дело с тяжёлыми ранами. Утешала себя историями из военно-полевой медицины, когда в партизанских отрядах ампутировали конечности при помощи ножовки, или делали кесарево сечение наточенной крышкой от консервной банки.
Работы пока было немного. Двое моих подопечных залечивали раны и ещё трое мучились животами.
Диарея вызывала озабоченность: как бы не дизентерия, или того пуще – холера. Тут я абсолютно бессильна – начнётся эпидемия и… страшно представить, что нас всех ждёт. По счастью, опасения, вроде бы, не подтверждались. Во всяком случае, явных признаков смертельно опасной заразы не наблюдалось. Я всё же настояла: отделить страдающих поносом от остальных. И лично следила, чтобы ели они из отдельной посуды.
Моряки посмеивались, но не перечили: им-то хорошо известно, к чему приводит эпидемия на судне. Рассказывали жуткие истории о кораблях с мёртвым экипажем, «летучих голландцах», носимых ветром по океанским просторам.
3
«Единорог» шёл в Нарву, где, оказывается, находилась база «флота» Роде.
Да, наш капитан командовал небольшим воинским соединением, куда, кроме флагманского корабля, входили четыре небольших судна, построенные на Белом море русскими поморами, и доставленные по суше на Балтику.
– Ладьи, наши, поморские, дюже вёрткие, – рассказывал Афоня Рябов, – куды ентим кораблям. Взять хоть «Единорог». Неуклюж, яко кит на мелкой воде, ишшо покамест развернётся. Ладья, даром что невелика, зато кусать горазда…
Моряки-поморы не уставали расхваливать привычные им ладьи, словно специально созданные для абордажа, излюбленного приёма пиратов всех времён и народов. Того же мнения придерживался и Роде, решив использовать преимущество лёгких увёртливых судёнышек в борьбе с мощными, но неповоротливыми кораблями шведов.
Сначала нам дул попутный ветер, и «Единорог» шёл резво, поглощая милю за милей. Натужно гудели снасти, и мачты поскрипывали, удерживая натянутые паруса. На флагштоке развевался датский флаг – свой Роде спустил, не желая «светиться» раньше времени.
В последнем рейде, я слышала, «Единорогу» сильно досталось: два «шведа» взяли его в клещи – корабль оказался под перекрёстным огнём. «Нашим» удалось поджечь одного из нападавших брандкугелями и уйти – второй не стал преследовать «Дикого вепря» (так корабль Роде окрестили шведы). Они, должно быть, посчитали: датчанин не скоро осмелится выйти опять «на охоту». Роде, во всяком случае, сильно рассчитывал, что его появление будет для всех полной неожиданностью.
На корабле дисциплина поддерживалась почти военная: стояли вахты строго по часам, водку, моряки называли её «горячим вином», выдавали раз в сутки – каждому члену команды по чарке грамм так на четыреста. Я от своей доли не отказывалась, но хлестать каждодневно такими дозами – это, как пить дашь, сопьёшься. Потому выпивала рюмку-другую, а остальное аккуратно сливала в свободную бутыль – пригодится.
Я постепенно осваивала судно – побывала во всех уголках. Корабль оказался вместительным, а с виду и не скажешь. Кроме верхней палубы, имелась ещё и нижняя, а под ней – трюм. Были ещё палубные надстройки, а в носовой части, там, где закреплён бушприт, место, которое хочешь не хочешь, а посещаешь по несколько раз в день – гальюн. Проще говоря, отхожее место. Сооружение для любителей экзотики и экстремалов. Когда, извиняюсь за подробность, сидишь со спущенными штанами прямо над водой, да ещё в качку – непередаваемые ощущения. Тебя то и дело обдаёт солёными брызгами и свежий ветерок обдувает снизу.
Ещё на корабле стояли двенадцать пушек – по шесть с каждого борта. Порох и боеприпасы держали в крюйт-камере.
Экипаж, вместе с капитаном – пятьдесят два человека. Отчаянные ребята. Проспиртованные и просоленные. Одно слово: пираты. В большинстве своём русские, соотечественники разных сословий: беглые крепостные, горожане, вольные казаки, и даже из захудалых дворян и священнослужителей-расстриг. А ещё немцы, ливонцы, голландцы, и один англичанин.
Всеми железной рукой управлял капитан-датчанин. На берегу это спокойный, я бы сказала, флегматичный человек. Но на судне Роде преображался: деятельный, строгий, если не сказать, суровый, ни себе, ни другим не дающий поблажек, одним словом, настоящий кэп – второй после Бога на корабле, как написано у англичан в морском уставе. В бою же, судя по рассказам братьев Рябовых, он и вовсе становился сущим дьяволом. Был у капитана Карстена грешок – дружил с зелёным змием. Ну, так на то и пират, да ещё с русской командой.
В работе, когда приходилось что-то тянуть, тащить или грести вёслами, мои соотечественники-моряки всегда пели «Дубинушку» – русский эквивалент знаменитого «Йо-хо-хо, и бутылка рома». Возможно, самый ранний вариант песни:
Эй, дубинушка ухнем.
Эй, зелёная сама пойдёт.
Подёрнем, подёрнем,
Да ухнем!
Меня всякий раз ностальгия одолевала: едва заслышу, моментально глаза на мокром месте оказывались, приходилось вид делать, дескать, соринка попала.
На третий день пути ветер переменился, и нам, чтобы продвигаться вперёд, пришлось лавировать. Ну, в этом я вообще ни черта не понимала. Казалось, мы просто ходим по кругу. Маячившей туманной полосой на горизонте берег, то сбоку оказывался, то прямо по курсу, то за кормой.
Раз едва не сели на мель: корабль содрогнулся и явственно скребанул килем по дну. Капитан, отдыхавший в каюте, мигом выскочил на палубу, злой, как сотня морских дьяволов. Отдал приказ матросам сделать что-то с парусами, сам встал за штурвал, прогнав вахтенного. Ругался на всех известных ему языках, используя и русские выражения.
Нам предстояло пройти Датскими проливами на Балтику – наиболее сложный и опасный, с военной точки зрения, участок пути. Насколько я поняла из разговоров моряков, между Данией и Швецией существовал договор о беспрепятственном прохождении судов обеих держав по всем проливам между Северным и Балтийским морями. Однако «Единорог», хоть он и шёл под датским флагом, шведы считали пиратским кораблём, находящимся вне закона. Могли напасть, и тогда… Что будет тогда, одному Богу известно.
Входя в пролив Каттегат, отделяющий Ютландию от Скандинавии, Роде жался к датскому берегу. Справа остался мыс Гренен, вытянувшийся узкой песчаной косой далеко в море. Сильное встречное течение сносило корабль на север, к Швеции. Пришлось, чтобы не попасть ненароком в лапы врага, опять буксировать корабль шлюпками.
Моряки от усталости с ног валились. Не спасала и «Дубинушка». Роде всё время сам стоял за штурвалом – здесь отмель на отмели, не ровен час засядешь – и пиши пропало. А слева, на горизонте, маячили паруса шведов. В любой момент их корабль мог подойти, дабы убедиться, что здесь действительно датское судно, а не какой-нибудь пират.
Оставив слева островок Лесё, мы пошли прямо на юг, дабы выйти на Балтику проливами Большой Бельт и Фемарн-Бельт. В другое время Роде, конечно, не преминул бы зайти в Копенгаген, но сейчас соваться в пролив Эресунн, тесный, как бутылочное горлышко, где до шведского берега рукой подать, всё равно что войти в клетку с голодными львами.
4
Солнце огромным оранжевым шаром проваливалось за горизонт, когда мы подошли к острову Фюн.
– Отдать якорь, – прохрипел капитан.
Здесь, на территории Датского Королевства, мы были в безопасности. Измотанный экипаж вместе с капитаном, помолясь (кто по-православному, кто по-лютерански, кто ещё как-то), сели трапезничать с обильными возлияниями в честь языческого бога Бахуса. Напились так, что лежали вповалку. Меня, в порядке исключения, назначили вахтенным – просто не спать и смотреть, как бы чего неординарного не приключилось.
Ночь выдалась тихая. Я сидела на юте, наслаждаясь одиночеством. Бездонное звёздное небо простиралось над головой от края до края. Внизу, за кормой, расстилалась тронутая лёгким волнением водная поверхность, соединяясь с небом. Как здорово, что есть море и небо, принадлежащие всем, и в то же время никому, возвышающиеся над людскими дрязгами и мерзостями; замечательно, что я могу, хотя бы на одну ночь, оторваться от мерзкого мира и слиться с водной и воздушной стихиями, воспарить…
На палубе раздался грохот и пьяная ругань, возвратив меня с небес на грешную землю. Это кто-то из пьянчуг-матросов, направляясь в гальюн, споткнулся и растянулся во весь рост.
Святые угодники! Как же всё надоело! Пятьдесят две грубых мужских рожи, позволяющих себе, в моем присутствии, делать всё, что вздумается. А ведь я женщина. Понимаете вы, скоты – женщина! А, да что там говорить, они и при дамах-то… С какой же стати им меня стесняться?
Стало грустно. Принялась тихонько напевать: «Под небом голубым есть город золотой…» Я не бывала в Иерусалиме, не собиралась и посещать этот странный город, который в оригинале стихотворения лежит не «под», а «над небом голубым». Сейчас же – не знаю, почему – мучительно захотелось попасть туда, побродить по его улочкам, увидеть своими глазами Голгофу и Гроб Господень… Хотя там сейчас, наверное, арабы всем заправляют, к ним соваться нет никакого резона. Здесь бы уцелеть, в христианской Европе…
