Борис Мячин - Телевизор. Исповедь одного шпиона
сообщающая некоторые подробности об электрической силе
К. И. Д., в том виде, в котором я застал ее, являла собой зрелище чрезвычайной странности. По генеральному регламенту, заведенному еще Петром, все дела должны были решаться совместно, однако ж на практике регламент быстро стал способом ничего не делать. Большинство переводчиков и протоколистов в основном плевали в потолок и гоняли мух свернутым в трубочку нумером «Санктпитербурхских ведомостей». Главною задачей нашей было делать экстракты из реляций. Мы садились с утра за стол и начинали разбирать многочисленные и часто нелепые отзывы. Как при такой дипломатике Россия выигрывала войны и плела жестокие интриги, я до сих пор не могу уразуметь. Очевидно, в Польше, Швеции и Турции раздолбайства и тунеядства было еще больше нашего.
По регламенту в коллегии было четырнадцать экспедиций. Первая экспедиция занималась Персией, Китаем и Сибирью. Вторая – Турцией, Малороссией и Кавказом. Третья – европейскими делами. Четвертою командовал Франц Эпинус, здесь шифровали и расшифровывали; это был черный кабинет. Пятая экспедиция занималась французскими письмами. Шестая вела дела в Польше и Новой Сербии, часто неприятные. Седьмая занималась всею почтой. Восьмая – немцами. Девятая экспедиция была наша. Десятая занималась переводами с латинского языка. Одиннадцатая экспедиция снова занималась немцами, двенадцатая – французами. Тринадцатая – Данией, Голландией и Голштинией. Четырнадцатою были архивные юнкеры.
Начальником моим был Батурин. Как и вся наша экспедиция, он много пил, чревоугодничал и прелюбодействовал, однако ж последний грех был возведен им в абсолютный градус. Он старался не заводить романов с дворянским или крестьянским сословием; излюбленный предмет его страстей были гувернантки, унтер-офицерские жены и галантерейщицы. Батурин обыкновенно знакомился с дамами во время праздничных гуляний, либо, ежели дело было зимой, во время саночных катаний на Неве. Он выбирал зазнобу, а затем уговаривал прокатиться с горки на одних салазках; на пятой или шестой поездке дело заканчивалось поцелуем. Я стал его доверенным лицом и почтальоном.
Один раз Батурин послал меня с письмом к князю Несвицкому, сыну петербургского губернатора; приказ был передать письмо лично в руки. Когда я пришел, в доме был траур – скончался старый князь.
– Скажи Батурину на словах, что я не смогу сегодня прийти, – вздохнул Несвицкий, забирая у меня письмо. – Хлопот много уж больно. Памятник надо отцу сделать, а каменщика нет. Ирония фортуны! Во всем Петербурге каменщика днем с огнем не сыскать…
Мне временно дали комнату неподалеку, на Луговой, в доме Талызиной[109]; смесь зарубежной роскоши и русского быта составляла существо этого дистрикта; ювелирные магазины соседствовали здесь с полицейской управой, Английский клоб – с чухонскими бабами, торгующими мелочевкой вразнос.
– Василий Яковлевич, – однажды спросил я, – вот вы говорите, сила человеческой мысли. А какова она, эта сила? Как далеко простирается? Возможно ли измерить ее Невтоновой механикой?
– Я так думаю, – отвечал Батурин, закидывая ногу на ногу и раскуривая трубку с табаком, – что мысль человеческая есть электрическая сила. Знаешь, что такое лейденская банка?
Я сказал, что слышал о лейденских банках от одного приятеля.
– Банка соединяется со стеклянным шаром, который натирается прикосновением рук. Всякий раз, когда человек касается проволоки, его бьет искрой, похожей на удар молнии. А если несколько людей берутся за руки и касаются проволоки, молния бьет их единовременно, так что все в одно мгновение кричат и корчатся; мне приходилось наблюдать в Лейпциге до ста человек, взявшихся за руки; люди разных сословий и занятий, все они подчинились электрической власти.
– А возможно ли такое, – как бы невзначай уточнил я, – чтобы некоторые люди были наделены электрической силой больше остальных? И могли бы видеть и чувствовать больше других…
– Ну, это сложный вопрос, – сказал Батурин. – Достоверно измерить электрическую силу еще никому не удавалось. Пытался сделать сие покойный академик Рихман, который привязывал к источнику электрической силы шелковую нить, чтобы по отклонению нити вычислить градус напряжения. Однако ж, летом пятьдесят третьего, во время грозы, когда Рихман стоял рядом со своим прибором и записывал показания, из прибора выскочил лиловый огненный шар. Раздался удар, подобный пушечному выстрелу, и Рихман упал мертвый, а находившийся тут же гравер Иван Соколов был повален на пол и временно потерял сознание. Позже гравер пришел в себя и увидел на лбу погибшего профессора вишневое пятно; электрическая сила пробила Рихману всё тело и ушла из ног в половицы; ноги и пальцы сини, башмак разорван, а не прожжен… Такая история, брат! С электрической силой шутки плохи…
Об Эмине и таинственном дьячке на набережной Фонтанки я с ним больше не говорил. Однажды только, когда во время обеда я сидел и читал краткое описание древнейшего и новейшего состояния Оттоманской Порты, Батурин, увидев, какую книгу я читаю, взял ее в руки, перевернул пару страниц и, печально вздохнув, вернул.
Глава семнадцатая,
именуемая Валтасаров пир
Президент К. И. Д. граф Никита Иваныч Панин очень любил пространные, ни к чему не обязывающие философские беседы и рассуждения о внешней политике, непременно за едою; в целом он был, конечно же, простым учителем, волею судьбы ставшим министром иностранных дел.
Заветная идея Панина сводилась к тому, что России не нужно дружить с Францией и Австрией, но союзничать с Англией, Пруссией и Швецией; за несколько лет Панин переиначил под русскую рубашку всю карту в Европе. На польский трон был посажен любовник Екатерины Понятовский. В Швеции к власти пришли «колпачники»[110]; французский посол был так возмущен переворотом, что чуть было не поперхнулся от злости. Дании была обещана Голштиния. И, наконец, Панин облюбезничал Старого Фрица, до такой степени, что Фридрих спал и видел себя союзником России.
У Панина был меткий глаз на людей; он умел находить умных и преданных сотрудников; самых верных и трудолюбивых он регулярно одаривал различными бенефициями, нередко отрывая кусок из своего собственного жалованья.
– Все копят злато; деньгами только и живут, – сказал как-то раз президент, – а я собираю людей; все лучшие люди – у меня; люди – вот главное богатство. Нет людей верных – и богатства, и власти нет. На том стоял и стоять будет белый свет, и кто не понимает этой истины, тот глупец; когда придет Судный день, те, кто копил злато, будут гореть в геенне огненной, а я, цепляясь по рукам верных друзей, к Богу выберусь; и скажу ему: «Господи, я сберег для тебя душу человеческую»…
Он держал в доме несколько искусных поваров, по одному от каждой народности, и на ужин, как правило, собиралась большая разномастная толпа, после остававшаяся играть в карты; как-то раз Батурин взял на Валтасаров пир и меня; были всё проверенные панинские собеседники: Фонвизин, Батурин, Талызина, главный шифровальщик коллегии Франц Эпинус, фейерверкер Штелин.
– Ну что ж, братцы, закусим, чем бог послал. Так, что у нас? Кулебяка с красною рыбой; Денис, это тебе, ты у нас любитель по пяти пирогов жрать за раз…
– Никита Иваныч…
– А потом жалуешься, что голова болит…
– Потому и жру, что болит, – виновато улыбается Фонвизин. – Я всё в желудок, чтобы перевесить, так сказать, боль, с северного полушария – на южное.
Денис Иваныч был большой модник; каждый месяц он менял костюмы; не было на моей памяти человека, который так сильно любил бы гулять по Гостиному двору и Суконной линии в поисках обновки. Управлять своими деньгами и своим имуществом Фонвизин не умел совершенно, а вдобавок ко всему еще и часто проигрывался в карты. При всем том он долго и неустанно молился; уже тогда в его больной голове созрела мысль, что все беды современных людей от безнравственности; ему казалось, что в истории России был золотой век, а теперь, за падением нравственности, утрачена и некая духовная сила, составляющая жизнь каждой нации; более всего он мечтал вернуться в патриархальную утопию, где люди счастливы, потому что верно служат государству и блюдут моральные обычаи, mores maiorum[111]; в общем, при всей натянутости отношений с Иваном Перфильевичем он оставался его верным учеником.
– Опять ваши шванки, Денис-Иоганн, – возмущается Эпинус, обильно заливая чесночную колбасу дюссельдорфской горчицей. – Всем хорошо известно, что на юге должен быть материк; ежели бы все земли были на севере, а все океаны – на юге, земля перевернулась бы; физика!
– Погодите-ка, любезный профессор, – смеется Батурин, – вы же сами недавно расшифровали секретный доклад британского Адмиралтейства о путешествии в южные моря капитана Джеймса Кука; из сего доклада следует, что Австралия и Новая Зеландия не являются частью южного материка…
