Другой глобус (СИ) - "kammerherr"
И, все-таки, больше всего поражало не это. Узкие улицы, маленькие двери, крылечки в одну-две ступеньки, дома, большинство которых были не выше трех этажей, создавало ощущение, что все это — не настоящее, что попав сюда, я и сам уменьшился в размерах, стал персонажем какого-то мультфильма и гуляю по нарисованному городу. Почти весь исторический центр был пешеходной зоной, поэтому тут не было шума большого города и были отчетливо слышны все звуки, раздававшиеся вокруг. Шаги прохожих, негромкая беседа встретившихся старушек, колокольчик, звякнувший на двери маленькой лавки, открываемое кем-то окошко, скрипка уличного музыканта за углом… Все эти звуки на узких, пешеходных улицах звучали, словно в квартире и это создавало впечатление камерности, интимности происходящего.
На самом кончике «ножки гриба», там, где автомобильные дороги, шедшие вдоль западного и восточного берега острова, сходились, образовывая маленькую круглую площадь с цветником, я набрел на маяк. Рядом стоял белый домик, похожий на сказочную избушку — очевидно, смотрителя. Вокруг, до самого горизонта — бликующая на солнце вода и голубое небо с легкими кучевыми облаками.
«Если рай существует, — подумал я, — наверняка он именно здесь».
Я развернулся, собираясь идти назад, к центру города. Но в этот момент из белого домика навстречу мне вышел старик. Он был высокого роста, со стройной, как у юноши, фигурой и густой, но абсолютно белой шевелюрой, обрамлявшей большую голову и спадавшей благородными прядями на высокий лоб. Я еще успел подумать, как нелепо выглядит такое морщинистое лицо в обрамлении такой роскошной шевелюры… Старик подошел ко мне и с извиняющейся улыбкой произнес:
— Тебе сюда пока рано, сынок. Выполнено только первое условие.
Странное дело, эта улыбка, вместо того, чтобы сделать морщины на его лице глубже и рельефнее, наоборот, разгладила их — словно растворила… Он пошел обратно, чтобы вернуться к своим обязанностям смотрителя маяка, но на ходу оглянулся и крикнул:
— Приходи с Барбароссой!
В тот же момент кто-то, совсем рядом, произнес: «Кажется, он жив»!
Я оглянулся. Было похоже, что кроме нас со смотрителем маяка из города вдруг исчезли все его жители. Впрочем, следом за ними исчезли и старик, и сам город.
Глава 1
— Когда очнувшись, ожидаешь увидеть рай, а видишь больницу — это очень воодушевляет!
Чехович продолжал рассказывать коту о своих приключениях.
— Первое, что я увидел, открыв глаза, была паутина. Которая через пару секунд оказалась трещинками на потолке над моей койкой. За те четыре дня, которые я пролежал почти неподвижно, глядя в потолок, я изучил эти трещинки, как вот эту нашу квартиру. Я даже придумал для себя, что это — «контурная карта» какой-то страны и стал «заполнять» ее: где — река, где — горная система…
Кот, за свой ярко-рыжий цвет и выдающийся ум получивший имя знаменитого германского короля, все это время сидел перед хозяином на его письменном столе, слушал внимательно, периодически выражая свое отношение недовольными «мррр!».
— Не ворчи! — сказал Чехович. Я тебя совсем избаловал, так что, полезно иногда побыть одному. Жрачку Надежда Александровна тебе давала регулярно, лоток меняла — чего еще?
При упоминании имени соседки, жившей в квартире напротив, кот с воплем спрыгнул на пол и, продолжая возмущенно мяукать, заходил взад-вперед перед Чеховичем.
Своими чередующимися короткими и длинными «мяу», Барбаросса, словно азбукой Морзе, передавал примерно следующее: «Робот бездушный твоя Надежда Александровна! Жра-ачку, лото-ок!… Пришла — ушла. Ласкового слова от нее не дождешься. Я уже не говорю о том, чтобы брюшко после обеда погладить!».
— Я подозреваю, задумчиво произнес Чехович, что тебе здесь одному, но на полном пансионе, все-таки было лучше, чем мне — там, в больнице, с продырявленной башкой.
Кажется, аргумент показался Барбароссе убедительным, и он, еще раз фыркнув напоследок для порядка, молча улегся на кресле и отвернулся.
Кстати, — вспомнил хозяин, — еще одна достопримечательность этого города — обилие в нем рыжих котов. Это бросается в глаза, потому что их видишь на каждом шагу — в витринах магазинов, в припаркованных автомобилях, на балконах… Некоторые просто гуляют по улицам — одни, и совершенно не боясь людей.
Кот неопределенно хмыкнул в кресле, но даже головы не поднял.
— Да, замечательный город — продолжал Чехович после небольшой паузы — просто сказочный. Но интересно, почему я попал именно в него? Почему вообще люди, находящиеся в состоянии клинической смерти, попадают в разные места, и где это решается, кто куда должен попасть?
Уши кота, остававшегося неподвижно лежать на кресле, настороженно поднялись — поворот мыслей хозяина его явно заинтересовал.
— Ясно одно — продолжал Эдвард — кто бы это не решал, он точно не учитывает профессиональный фактор. Иначе, почему бы меня, историка-медиевиста, не отправить в какой-нибудь средневековый город, а? В Париж или в Прагу. Ну, раз уж вышла такая оказия? Было бы что-то вроде производственной практики.
Он закрыл глаза — и тут же почувствовал какую-то перемену вокруг себя. А когда открыл их, обнаружил, что стоит на какой-то большой и почти пустой площади. В сумерках редкие прохожие, одетые как-то странно, торопясь проходили мимо, не обращая на него внимания, потом проехал всадник, как показалось Чеховичу, в рыцарских доспехах…
Первая его мысль была: «Надо срочно проснуться!».
Вторая: «Кино снимают, что ли?».
Придя в себя и осмотревшись, Эдвард понял, что это не сон и не кино. В следующий момент он понял, где находится, потому что на противоположной стороне площади увидел здание, которое не мог не узнать, несмотря на то, что его вид намного отличался от того, к которому все привыкли. Это был Тынский храм в Праге.
Он почувствовал себя так, как чувствовал пару раз во сне, когда ему снилось, что он на улице и совершенно голый. Потому что оказаться здесь в футболке, трениках и шлепанцах на босу ногу, было все равно, что стоять голым.
Третья мысль Чеховича была уже несколько длиннее и более конкретной: «Сожгут к чертям собачьим, прямо здесь, не сходя с места!».
Но профессиональное любопытство даже в такой ситуации победило страх, он еще раз взглянул на недостроенный храм, теперь уже внимательно, оценивающе, словно покупатель недвижимости. Оглянулся, зная, что за спиной должно быть здание ратуши, увидел на стене часы с одинокой стрелкой… Решил: «Начало 15-го века. Не позднее десятого года»…
Так как прятаться было негде, Эдварду захотелось замуроваться в стену или, на худой конец, провалиться сквозь землю. Словно надеясь, что его желание осуществится, он прижался к стене дома, чтобы меньше привлекать к себе внимания. Слава богу, с его телосложением и ростом это было не трудно.
«А вернуться-то можно? — подумал Чехович беспомощно. — Я хочу домой, мне кота кормить надо»…
Барбаросса ругался матом.
Неистовые вопли, вылетавшие из его оскаленной пасти, не могли быть ничем иным, кроме матерных ругательств — наверняка самых отборных, «многоступенчатых». Речь его была длинной, но ее смысл можно было выразить одним словом, причем, вполне печатным: «Опя-а-ть»?!
Какое-то время хозяин не обращал внимания на его ругань — ровно столько, сколько потребовалось, чтобы осознать, что он снова дома. Осознав, наконец, это и испытав огромное облегчение, Чехович погладил Барбароссу по спине — кот при этом попытался увернуться и ударить лапой ласкающую руку, но Эдвард успел отдернуть ее.
— Что за лексикон, Барбаросса, откуда? — сказал он. — Я взял тебя из интеллигентной профессорской семьи, не от Надежды же Александровны ты это слышал!
Кот перебил его длинным, жалобным воем, в конце которого Чеховичу послышалась даже вопросительная интонация.
— Я тебя понимаю — сказал хозяин. Наверное, жутковато было наблюдать, как я исчезаю из своего кресла и растворяюсь в воздухе. Хотя, теперь, боюсь, мне время от времени придется повторять это. Успокойся, я не стал привидением. Пошли кормиться — пока ты будешь есть, я тебе все объясню.
