Александр Воронков - Искры завтрашних огней
Порох тот, кстати, мастерила театральная 'нечистая сила' то есть франт Стасек. Амплуа Главного Злодея труппы досталось ему, насколько я понимаю, исключительно из–за внешности. Так уж случилось, что театральный 'Сатанаил' появился на свет метисом. Матушка его в молодости стала жертвой похоти косоглазого монгольского завоевателя, так что ребёночек уродился желтокожим, скуластым и не по–славянски чернявым. С возрастом Стасека от кривоногих и в массе не слишком рослых 'чойбалсанов' отличала только густая всклокоченная борода да богатырская стать: в этом он удался в материнскую чешскую породу.
Кстати говоря, если глаза меня не обманывают, прикрученный к дереву исполосованный мужик — и есть тот самый Стасек, артист и алхимик–самоучка. И чёрт меня раздери, если он вот только что не пошевелился!
Худо жить на свете без нагана… А без пулемёта — ещё хужее. Был бы у меня сейчас в санях пулемёт — да хоть тот же машиненгевер, оставшийся в разрытом мной окопе, где двое неизвестных бойцов сдерживали немцев, рвавшихся к окружённому Паулюсу, мир бы не казался настолько уж угрожающим. А сейчас едем–едем, а зимнику всё конца–краю нету. Я уж извертелся весь на пятой точке: вот чувствует приближение неприятностей — и хоть ты что! Поговорить бы со спасённым нами артистом–алхимиком, да пока что это невозможно: когда Иван Верещага, встав на стременах, перерезал держащую его верёвку, Стасек был в совершенно не способен к вдумчивым беседам. Единственным ответом, которого мне удалось от него добиться на вопрос 'что случилось', были три слова: 'Дойчи. Хоругвь риттеров'. После чего несчастный впал в бессознательное состояние и сейчас едет в передних санях под приглядом возчика и брата Иеронима в качестве укутанного от мороза бессловесного тела. Не могу ничего сказать о способностях францисканца как медика, но в самом худшем случае монах сумеет провести обряд последнего причастия, что в здешнем насквозь религиозном мире — дело крайне важное. Артисту тут пришлось здорово помучиться, так пусть на том свете, если тот всё же существует, парень пройдёт через КПП с вечным дежурным святым Петром и поскучает в компании праведником, бренча на арфе и лопая нектар и манну, или что там ещё имеется в райском меню… Хотя, конечно, ежели помрёт Стасек — будет жаль: толковый мужик мне нравится, и, опять же, не так много в этом мире толковых актёров. Если такими темпами их вырезать — никого не останется.
Однако же, однако же… Если где–то здесь поблизости шарится хоругвь немецких рыцарей — это тревожно. Хоругвь, как я понимаю, это не знамя в данном случае, а целое воинское подразделение с этим самым знаменем. То есть всяко больше трёх–четырёх бойцов: взвод, а скорее — рота… Применительно к кавалерии, думаю, подойдёт термин 'эскадрон'. Выскочит сейчас этот самый эскадрон нам навстречу, и чем, спрашивается, будем отбиваться от нескольких десятков агрессивных всадников в кольчугах, а то и латах поверх, с мечами и длинными копьями? Видал я здесь уже такие: метра три с половиной в длину, каждое из цельного деревца толщиной в моё предплечье. Проткнут таким на скаку как жука булавкой — и всё, пишите письма мелким почерком… В одном из отцовских фотосборников про славный боевой путь 'непобедимой и легендарной' была репродукция плаката СС лихим будёновцем, насаживающим на пику, как шашлык на шампур карикатурные фигурки Деникина, Колчака, белопольского пана, ещё какой–то Антанты и гонящегося за Врангелем… Не, ребяты–октябряты, что–то не прельщает меня такая судьба!
Отбиваться же нам практически нечем: хоть и везёт наш обоз тайком арбалеты для готовящегося восстания, да только запрятано–закупорено всё так, чтобы ни одна вражья морда не догадалась, что мы — не совсем мирные поселяне да торговцы. Так что охраны формальной у нас — лишь двое увечных воинов–русичей: Иван Верещага, да Илейка Повала. Бывшие бойцы монгольского хашара, конечно, ветераны умелые, ничего не скажу, и ко мне, как к почти что земляку, да ещё и спасшему их из застенков — со всей душой. Да только двое их всего и драться с целым эскадроном дело заведомо гиблое. Все же остальные обозники, включая меня и святого отца — вояки аховые. Нет, сокирки да дубины, ясно, у каждого есть, но толк от них бывает только в схватке с обнаглевшими с зимней голодухи лесными шишами–разбойничками из ближайшей деревушки родом. А против одоспешенных воинов, с детства совершенствующихся в обращении с оружием, нам ловить совершенно нечего. Есть, правда, у меня, так сказать, козырь в рукаве, в виде единственного в этом мире двуствольного пистоля, но… Проверил я уже как–то этот 'козырь': чуть головы не лишился. Это вам не 'берета' или 'люгер', и даже не ментовской ПМ, которым хорошо пивные бутылки открывать… Это, блин, система ПВС, то бишь 'последний вздох самоубийцы': замок кремнёвый, причём достаточно кривой: рисовал я его схему для кузнеца исключительно по памяти, а память основывалась исключительно на картинках: ну не довелось покрутить в руках ни дуэльный–пушкинский, ни тем более пистоли Минина и Пожарского, которые по уровню технологии как бы к нынешним временам поближе. Порох… Дрянь, а не порох: горит так и тогда, когда чья–то левая пятка того возжелает. Мушка с целиком, правда, наличествуют, но дальше двадцати шагов они бесполезны: заряд картечи улетит куда угодно, и не обязательно, что в мишень. Да и отказал уже раз этот ПВС в схватке, так что подсознательно ему уже не доверяю…
Вот и сгорают тысячами нервные клетки, не подлежащие, как известно, восстановлению: пронесёт или не пронесёт?
Ну, что тут скажешь? Пронесло… почти. На немецкую рыцарскую хоругвь мы не наткнулись, зато ухитрились выехать аккурат на следы их пребывания в этих краях… Недавно на вершине этого холма стоял бревенчатый… нельзя сказать, что замок: так, фольварк из панского дома, конюшни и прочих хозпостроек, выстроенных в форме замкнутого прямоугольника, окружённого сосновым тыном, венчающим невысокий вал вокруг. Землю для вала явно брали тут де, одновременно выкапывая ров по периметру. Впрочем, какой это ров? Так, слёзы: ширина, правда, метра два с небольшим, но вот глубины ему, судя по валу, явно недостаёт. Похоже, вся эта ирригация промёрзла до самого дна, поскольку в нескольких местах лёд истоптан и поколот конскими подковами, но нигде не только не проломлен: нет даже приличной трещины. Тут явно побывал приличный кавалерийский отряд: снег испещрён следами, особенно густо — с того склона холма, что спускается к берегу с вытащенными под навесы длинными перевёрнутыми лодками и куцыми мостками, доходящими до речной проруби. Створка выходящих на эту сторону ворот сиротливо распахнута, брёвна тына местами выдернуты наружу, — так получается, если всадники захлёстывают верхушку арканами и гонят коней прочь, — местами обгорели. Сам фольварк тоже сожжён, но не до конца: крыш и рам со ставнями нет совсем, но брёвна стен хоть и растрескались угольными квадратиками, но ещё стоят. Не слышно ни человечьего голоса, ни мычания и блеянья скота, ни гусиного гогота, хоть фольварк и стоит совсем близко от реки. Только резкое карканье серых падальщиков и хлопанье их сильных крыльев нарушают вот уж действительно — мёртвую тишину.
На заснеженном лесном льду явственно различимы следы копыт, санных полозьев и отпечатки полутора–двух десятков людских ног разного размера: от достаточно крупных до явно детских. Следов сапог с каблуками всего две пары, все остальные — от постолов простолюдинов. Характерно, что не видать отметин от босых ступнёй: те, кто увёл с собой местных обитателей, явно не желали, чтобы пленники обезножили от обморожения или изрезали ноги острыми кромками наста. Откровенно говоря, заезжать на развалины фольварка не хотелось, тем более, что мы планировали за оставшийся до сумерек час с небольшим проехать ещё мили с полторы. Если бы не задержались на месте нападения на актёрскую повозку, хороня погибшего старосту франтили и возясь со спасённым Стасеком, то и сюда добрались бы скорее. И поторопись мы, а напавшие на фольварк задержись тут подольше — мало ли, какие у них могут быть причины? — то рандеву с конницей лично мне не доставило бы совершенно никакой радости. Парни, жгущие мирные усадьбы и уводящие с собой местных жителей, не кажутся как–то хорошей компанией.
Однако в данном случае от нашего нежелания заезжать на пепелище ничего не зависело. Как–никак, судя по многочисленным птицам–падальщикам, здесь произошло душегубство и жертвы так и остались лежать незахороненными. Так что отказать им в христианском погребении, да ещё имея в своём обозе святого отца, — никак невозможно. Тут вам не перенаселённый и во многом утративший нравственные идеалы мир двадцать первого столетия. В здешнем мире ещё искренне веруют в силы небесные, а не во всемогущество долларовых бумажек и к спасению душ относятся куда серьёзней, чем в спасение их телесной оболочки. Местный пан рыцарь способен за свою жизнь убить и искалечить несколько десятков, а то и пару сотен людей, но ежедневно с утра или перед отходом ко сну усердно молит Вседержителя за упокой душ своих жертв; за многое, в нашем мире тянущее на проступок, глупую шутку или — по максимуму - 'на пятнадцать суток' здесь вполне законно казнят на городских площадях или перед замковыми воротами. Но каждому, даже отъявленному преступнику перед тем, как его вздёрнут в петле высоко и коротко либо, к примеру, четвертуют, всегда будет предоставлен священник или монах для исповеди, предсмертного причастия и прочих процедур, сопровождающих души грешников на тот свет.
