Андрей Посняков - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (сборник)
И день-то какой выдался – солнечный, синеглазый, теплый! Словно нарочно к празднику подгадали боги. Зелена трава на Подоле, мягка, на такой траве поваляться – милое дело, у домов – плетень, да глина, да крыша из камыша – повытоптано, пыль лежит тяжелая, светло-желтая, в пыли той свиньи валяются, а где и утки, и куры, и гусаки. Домишки хоть и не приглядны – до половины в землю врытые – да зато вокруг красота какая! Сады яблоневые, грушевые, вишневые, край благодатный – уж если какой куст цветет, так уж так цветет, что северным-то его собратьям стыдно! В небе синем-синем ни облачка, с реки ветерок – легкий, бархатистый, нежный. Народу кругом – море, в основном молодежь, конечно.
– Вот и у нас за Волховом так же бывало, – снимая с плеч тяжелый плащ, со вздохом произнесла Ладислава. – Когда-то еще доберусь к родичам?
– Да уж скоро, я думаю, – с улыбкой заметил Никифор, сопровождавший девушку в городе. Молодой монах на этот раз был чисто выбрит и подстрижен, потому частенько ловил на себе заинтересованные девичьи взгляды – иногда вполне откровенные – при этом всякий раз воздевал глаза к небу и перебирал четки. Поначалу даже крестился, да быстро перестал, уж больно обидно смеялись вслед встреченные по пути девушки. Хельги-ярл с друзьями жили в Киеве уже около недели, остановившись на краю Копырева конца, в недавно выстроенном постоялом – или, как тут называли, «гостином» – дворе, принадлежавшем «копыревым людям» – то есть, их общине. Жители «конца» владели постоялым двором вскладчину, а прибыль делили поровну. Двор был выстроен от души – тенист, просторен – да и народу пока маловато, мало кто из гостей-купцов покуда и знал-то о нем. От лица общины двором управлял дедко Зверин – коренастый, не старый еще мужик, до самых глаз заросший буйной окладистой бородой. Может, с того и прозвали – Зверин? Зверин был вдовцом, жизнь прожил бурную, от всех перипетий которой осталась у него одна дочка, Любима, темноокая, с длинной черной косою. Держал ее Зверин в строгости, но, чувствовалось, – любил. Как раз сейчас Любима стояла посреди девичьего хоровода – босая, в простой, не расшитой рубашке, одна-одинешенька, уставив взор в землю. Остальные девушки ходили вокруг нее, пели песни и кланялись. Видно, дочка Зверина являлась центральной фигурой в намечавшемся действе. Грустной – а, вернее, тщательно притворявшейся грустной – она была одна. Остальные смеялись и пели, да приговаривали:
Кострома, Кострома!
Кострома, Кострома!
Не улыбался и князь Дирмунд. Согбенный, несмотря на молодость, в темном плаще и коротком варяжском кафтане, он стоял, опираясь на деревянный парапет угловой башни Детинца, и с ненавистью смотрел на веселящийся люд.
– Они не должны веселиться, – сжимая кулаки, глухо шептал он. – Там, где смех – там нет ни почтения, ни страха. Древние боги не любили смех – и правильно делали… Ничего, ничего. Скоро вы перестанете смеяться… Вот только устранить Хаскульда… Тиун! – Князь резко обернулся. – Покличь в мои покои Истому и того варяга, что с ним приперся. Некогда раньше было с ними говорить. Теперь – пришло время.
Выругавшись, Дирмунд шмыгнул носом и, дернув рыжеватой бороденкой, направился к лестнице. Тиун почтительно проводил его, на всякий случай показав кулак страже. Чтоб бдительней несли службу. Черная тень князя, упавшая на стену Детинца, напоминала тень ворона. Длинный обвисший нос – клюв, и похожий на горб плащ – крылья.
– Смейтесь, смейтесь, – спускаясь по лестнице, он снова обернулся на Подол, с которого по-прежнему доносился шум людского гулянья. – Посмотрим, кто будет смеяться последним.
А гулянье, между тем, продолжалось. Песни, хороводы и смех, казалось, захватили всех – ну, кроме, разумеется, темноокой Любимы, та, как стояла недвижно в центре девичьего круга, так и стояла. Правда, уже подняла голову, распрямила плечи – четыре девушки, оставив хоровод, подошли к Любиме и, поклонившись, подняли ее за руки, за ноги, аккуратно положив на широкую, специально припасенную доску.
– Кострома, Кострома, Костромища! – выкрикнули при этом они. Видимо, Любима и играла роль Костромы, хорошо хоть, сжигать ее никто не собирался. Заинтригованная, Ладислава подошла ближе. Девушки подняли доску с Любимой и запели песни.
– Пошли с нами, Ладислава, – кто-то шепнул на ухо. Девушка обернулась и узнала дочку бондаря, соседку по Копыреву концу, с которой пару раз сталкивалась на постоялом дворе. Девчонка – как ее зовут, Ладислава не знала – была словно солнышко: круглолицая, яркорыжая, веснушчатая, смешная.
– Пошли, пошли! – еще шире улыбнулась она. – Весело будет, увидишь!
Взяв Ладиславу за руку, дочка бондаря потянула ее за собой.
– Эй, эй, ты куда? – забеспокоился Никифор. – Там же язычники… тьфу… впрочем, как и ты. Но все же это может быть опасно!
– Можешь пойти с нами, – уже приняв решение, лукаво улыбнулась Ладислава. – Но не советую. – Она обернулась к новой подруге: – Когда мы вернемся?
– К вечеру точно будем, – заверила та, просияв, словно начищенный ромейский солид.
– А, ладно, идите, – сдался Никифор. Ну, в самом-то деле, не водить же эту Ладиславу за собой на веревке? Пусть сходит с девками, развлечется игрищами – прости, Господи! – а то сидит целый день на постоялом дворе, смурная. Ярл с ней разговаривает мало – некогда, дел по горло: целый день и он сам, и Ирландец, и Снорри, рыскали по всему городу в поисках знакомых норманнов, коих нужно было тактично порасспросить о киевском князе, вернее, о князьях, которых тут, как выяснилось, было два: истинный правитель Хаскульд и его помощник, Дирмунд. Тот ли это Дирмунд – товарищ Хельги и Снорри по детским играм – тоже нужно было узнать. Пока викингам не везло – оба князя вели достаточно замкнутый образ жизни, и проникнуть к ним было не так-то просто. Вот и шастали с утра до вечера по городу и окрестностям, а предоставленная сама себе Ладислава скучала. И вот теперь представилась такая возможность развеяться!
Толпа поющих девушек в праздничных одеждах направилась вниз, к впадающей в Днепр речке Почайне. Четыре идущие впереди девушки, словно боевой стяг, несли на руках Кострому-Любиму. Следом, стараясь не отставать, шагали остальные, в том числе и Ладислава с веснушчатой дочкой бондаря. Горячее июньской солнце пряталось за детинцем, бросая от холма на Подол длинную черную тень.
– Кострома, Кострома, – пели девушки: – Костромища!
– Я недоволен вами! – сидя в резном кресле, резко выкрикнул Дирмунд. – Ни тобой, Истома Мозгляк, ни так нелепо сгинувшим Альбом. Вы ничего не добились, ничего!
Он с такой ненавистью взглянул на вошедшего Истому, что тот побледнел и, упав на колени, обхватил ноги князя.
– Не погуби, кормилец!
– Не погуби? – отпихнув Мозгляка, варяг гневно выругался. – Ты же так и не смог погубить этого выродка Хельги! Выходит, я зря посылал к вам волка?
– Волка мы повидали, княже, – валяясь на полу из толстых сосновых плашек, Истома незаметно вытер рукой выступившую на разбитой губе кровь. – И змей напустили, как ты и велел, да вот только не вышло. Не обессудь! Видно, этот выродок знает какое-то заклятье!
– Да, он не так прост, – чуть успокаиваясь, кивнул Дирмунд. – Но вы ж его совсем упустили! Где теперь Хельги-ярл? Что делает? Какие козни строит? А?
Истома уткнулся головой в пол, всем своим видом выражая полную покорность. Знал – пусть гневлив князь, но отходчив. Правда, и злопамятен. Да и что ж с того, что злопамятен? Знает – таких верных слуг, как Истома с Альбом, еще поискать – не найдешь. А Альва нет теперь, один он, Истома, остался, не считая молодого Лейва Копытной Лужи со слугой Трюмом. И на кого же, скажите на милость, полагаться Дирмунду-князю? Да полно, князю ли? Это Хаскульд – князь, а Дирмунд пока так, сбоку припека. У Хаскульда и старшая дружина, и окрестные племена именно ему подчиняются, не Дирмунду. Вот сейчас что-то рыпнулись, так Хаскульд с дружиной тут же выскочил улаживать конфликт самолично. Оставил в Киеве за себя Дирмунда и уехал. А Дирмунд что? Для Киева пока пустое место. А как дальше будет – поглядим. Тем более, что и свои проблемы вдруг появились нежданно-негаданно. Их бы тоже не мешало решить, вроде бы момент такой настал. Затих пока князь, прошел гнев.
– Греттир Бельмо, Хаскульда-князя боярин ближний, третьего дня чуть мне всю бороду не изорвал преобидно, – стукнувшись в пол лбом, громким шепотом поведал Истома. – Уж скорей бы один ты, отец родной, Киевом правил!
– Станешь тут с вами скорее. – Дирмунд нервно дернул правым веком. – Ничего поручить нельзя, даже самого простого дела! Этот твой приблудный варяг, Лейв, он верен?
– Проверенный человек, батюшка княже, уж будь спокоен! – заверил Истома.
– Тогда вот что. Да встань ты на ноги, не ползай. Сядь, вон, на лавку. И слушай, да запоминай! – Взяв прислоненный к креслу посох, Дирмунд со значением пристукнул им об пол. – Дам тебе еще верных людей, из своей челяди, под твое и варяга Лейва начало…
