Андрей Колганов - Жернова истории
— Регламентами мы бюрократизм не поборем, — скептически бросает Феликс Эдмундович, — эта братия найдет, как любой регламент обойти.
С этим трудно не согласиться:
— Так регламенты здесь — лишь необходимое подспорье. Главное — заинтересовать рядовых работников в самостоятельном участии в решении хозяйственных вопросов. Как это сделать — я уже говорил. Тут все упирается в практическое продвижение выдвинутых предложений. Сумеем мы пробиться через бюрократические рогатки и шаг за шагом увлечь за собой рабочую массу — будет у нас социализм не на словах, а на деле. Не сумеем — получим нечто вроде государственного капитализма, в чем нас крайне левые не устают обвинять. Хотя сами они горазды только кричать о гибели революции, и дельного практически ничего не предлагают, но, к сожалению, главную опасность они чуют верно, — добавляю под конец.
— Эти любители революционной фразы годны только политическую трескотню разводить, — гневно бросает Дзержинский, — а практической работы от них не видно!
— Вот именно! — подхватываю эту мысль и выворачиваю ее по-своему. — А нам нужна неустанная практическая работа по вовлечению масс в самостоятельное решение вопросов социалистического строительства. Без этого нельзя решить проблему подбора и выдвижения кадров хозяйственников по деловым качествам. Нам важно не то, насколько рьяно тот или иной руководитель или специалист кричит о преданности генеральной линии партии, а как он решает практические вопросы развития хозяйства.
— Виктор Валентинович! — в сердцах восклицает председатель ВСНХ. — Да я за это воюю неустанно! Но у нас все больше политическую преданность ценят, да анкету, а не деловые качества. Спецов едва ли не всех держат под подозрением, как чуждый элемент, сколько я ни бьюсь против этого…
Феликс Эдмундович сделал паузу, потом негромко проговорил, как будто потеряв нить разговора:
— Ровно две недели тому, как Борис Савинков с собой покончил. Я его собирался взять на работу к нам, в ВСНХ, но наверху все никак не могли придти к единому мнению. Вот он и сорвался… Как был, так и остался позер и индивидуалист.
Мне сказать на это было нечего. Вряд ли этот недоучившийся юрист стал бы особо ценным приобретением. Борис Викторович, конечно, обладал кипучей энергией, личной смелостью, немалым обаянием, но его достижения на почве организаторской работы были весьма скромны. Все дела, за которые он брался, с треском провалились — начиная от отсутствия хотя бы одного удачного теракта, совершенного Боевой организацией эсеров в тот период, когда ее возглавил Савинков, через цепь сплошных неудач в его борьбе с большевиками, — что при Керенском, что в «Союзе защиты родины и свободы», что у Колчака, что у Булак-Балаховича, — и заканчивая его последним фатальным провалом…
Дзержинский как будто очнулся от каких-то своих потаенных мыслей и спросил:
— Я, кажется, прервал вас, Виктор Валентинович?
— Собственно, у меня все. Полагаю, что все затронутые нами проблемы, в совокупности, надо выносить на очередной съезд партии, чтобы съезд дал вполне определенные директивы по их решению, — вот, на этом действительно все
— Боюсь, что многих наших чинуш покоробит столь резкая постановка ряда вопросов, — задумчиво произносит мой визави. — И не сыграем ли мы на руку оппозиции, всем этим Шляпниковым, Сапроновым и прочим, кто любит ловить рыбку в мутной воде?
— Напротив! — немедленно восклицаю в ответ. — Если мы будем не топить вопрос в дискуссиях, и не просто стенать о наших недостатках, а прямо и открыто выставим конкретную программу борьбы по их преодолению в ходе развертывания социалистической реконструкции народного хозяйства, то оппозиция будет просто раздавлена этими целями. Разумеется, если мы не заболтаем выдвинутые задачи, а примемся работать, засучив рукава.
Время близится к обеду, и в окна кабинета председателя ВСНХ СССР начинают бить косые лучи яркого майского солнца. Председатель ВСНХ снова задумался. Теперь во всем его облике стал заметен след тяжкого груза забот, упавших на его плечи. Дзержинский встает и подходит к окну, смотрит некоторое время перед собой, туда, где высится здание ЦК на Старой площади. Через минуту он очнулся от своих дум, повернулся ко мне и промолвил:
— Повестка дня XIV съезда уже определена. Седьмым пунктом там поставлены очередные вопросы хозяйственного строительства, и докладчиком назначен товарищ Каменев… — Феликс Эдмундович на некоторое время замолчал, так и недосказав начатое, а затем продолжил:
— Каменев или не Каменев, а вопрос о перспективном плане социалистической реконструкции народного хозяйства СССР, думаю, можно будет в рамках этого вопроса поднять и обсудить. Лишь бы склоки на съезде не случилось, а то придется вместо деловых вопросов мозги вправлять… — он оборвал продолжение своей мысли, не желая вдаваться в объяснения по поводу своих опасений насчет партийной склоки.
— В любом случае о пятилетнем плане социалистического строительства надо всерьез говорить на Политбюро… — энергично резюмировал Дзержинский, и, вставая, протянул мне руку:
— Озадачили вы меня, Виктор Валентинович, право слово, озадачили. Но, может быть, это и к лучшему. Похоже, наши болезни без хирургии не вылечить. Надо решаться.
Уже пожимая мне руку, он добавил:
— До свидания. Буду держать вас в курсе дела. Если решение будет принято, запрягу вас так, что еще пожалеете об этой своей записке, — и на губах Дзержинского мелькнула мимолетная улыбка.
Дойдя до своего кабинета, одной рукой продолжаю держать котенка, прижимая его к груди, а другой снимаю телефонную трубку и кручу ручку вызова. Ответившей мне телефонистке называю номер секретной части ГУВП и прошу к телефону инструктора Лидию Михайловну Осецкую.
— Это которая Лагутина, что ли? — переспрашивают на другом конце провода.
— Это которая была Лагутина, — уточняю в ответ.
Заполучив к телефону жену, договариваюсь с ней о встрече. Да, тир «Динамо» на сегодня отменяется: тащить в этот грохот и дым котенка было бы не лучшей идеей.
Лида, едва завидев у меня на руках серого полосатого нарушителя спокойствия Президиума ВСНХ, расплывается в улыбке. А после того, как ей была рассказана история появления котенка и в лицах изображен переполох, который тот устроил в высоком собрании, вообще долго не может остановить хохот.
Чтобы не мучить зверя в переполненном трамвае, берем извозчика и «с ветерком» катим до Гнездниковского. Жена, тут же отобравшая у меня котенка, всю дорогу пристает к нему со своими нежностями. Оказавшись дома, приходится все-таки перестраиваться на более серьезный лад:
— Лида, давай решать. Можем мы этого маленького хищника у себя оставить?
Моя половинка долго-долго молчит, и чем дольше тянется пауза, тем более грустным делается выражение на ее лице:
— Нас же большую часть дня дома нет. А за маленьким смотреть надо. Да и грустно ему одному будет… — с тяжелым вздохом произносит она наконец. Вот-вот — и она заплачет. Или мне так только кажется? В любом случае выход надо найти, ведь невозможно видеть слезы в любимых глазах.
— Слушай, а если… — вот, мелькнула мысль, надо ухватить ее за хвост («как кота!» — тут же пошутило мое сознание) и не упустить, — …если мы устроим котенка у Игнатьевны?
Лида чуть-чуть приободрилась, но, похоже, это предложение большой радости ей не доставило.
— Да-а… Это что же, отдавать его придется? — медленно проговорила она.
— И дома нельзя оставить, и отдавать тоже нельзя? — хмыкнул я.
— А вдруг твоя Игнатьевна брать не захочет? — видно, что решиться расставание с котенком моей подруге очень нелегко.
— Так давай и узнаем. Прямо сейчас съездим и проясним вопрос, — чего уж тянуть кота за хвост (что-то меня все на хвост заносит…), в самом-то деле?
Путешествие в вечернем трамвае, уже не переполненном публикой, наш найденыш пережил довольно спокойно, хотя несколько раз изъявлял желание переползти с рук Лиды куда-нибудь еще, вцепляясь в нее своими маленькими, но очень острыми коготками. Когда мы прибыли на место, Игнатьевна, вопреки опасениям (или надеждам?) моей жены, согласилась принять котенка почти без уговоров с моей стороны. Кота определили жить в мою комнату — теперь большую часть времени пустующую (но на всякий случай я продолжал исправно платить за нее). Придирчиво осмотрев и приведя в порядок свое жилище, чтобы не дать повод котенку учинить какой-нибудь беспорядок (будильник, графин, стакан и прочие мелкие предметы перекочевали в шкаф), приступаю к обустройству удобств для нового жильца. Подходящий по размерам ящичек, как и песок для него, удалось раздобыть у дворника. Эмалированную мисочку для еды и блюдечко для молока пожертвовала Игнатьевна.
