Гонщик (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич

— Что это такое, Вольдемар?! — театрально вскричала она, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что ее слышал сейчас весь пансион до последней служанки. — Что это такое, я тебя спрашиваю?

Из манеры обращения явно следовало, гостья была довольно близкой подругой моего предшественника. Не знаю, до какой стадии у них дошли отношения, но, судя по отсутствию соответствующих колец, вряд ли дело дошло даже до помолвки. Причем, могу дать голову на отсечение, что Володя Стриженов был готов засунуть свою шею в ярмо брачных уз в любую минуту, а вот дамочка под венец явно не торопилась. Как бы там ни было, я и в прошлой жизни не позволял так с собой обращаться, и сейчас позволять не собирался.

По моему опыту, разговаривать и, тем более, спорить с женщинами, находящимися в таком состоянии, совершенно бесполезно. Сперва надо их остудить, для чего дать вволю проругаться и выплакаться, и только потом обращаться к их разуму. До того они не способны воспринимать ровным счетом ничего. Вот только как разговаривать с абсолютно незнакомой девушкой, даже имени которой не знаешь? Придется в который раз импровизировать.

— Извольте объясниться, мадемуазель, — холодно ответил я, делая шаг назад: не люблю близкого контакта своего лица с газетами. — Что вы имеете в виду?

— Объясниться? Это ты мне должен объяснить! Ты что мне обещал? Ты вот на этом самом месте клялся! А что теперь? Теперь я узнаю, что ты довел-таки господина Маннера до того, что он вышвырнул тебя вон. И что ты теперь будешь делать? Что я теперь должна буду делать? Я поверила тебе, твоим обещаниям, а ты… Негодяй!

Как бы хороша ни была дамочка, а подобных наездов я терпеть не собирался. И в том мире, и в этом. Я заморозил интонацию до состояния льда:

— Мои отношения с господином Маннером вас, сударыня, волновать не должны.

— То есть, как это не должны?

Дамочка распалилась еще пуще прежнего, хотя, казалось бы, дальше уже было некуда.

— Ты ведь знал, ты знал, что меня пригласили на бал к баронессе Сердобиной. Боже, чего мне стоило получить это приглашение! Это шанс, который бывает лишь раз в жизни, а ты у меня его отнял. Подлец!

— И при чем здесь господин Маннер? — хмыкнул я, все еще не улавливая мысль девушки.

— Как это при чем? Мне же совершенно не в чем идти! А ты сам, сам пообещал мне новое платье. Бал состоится через неделю. И что я, по-твоему, должна делать?

Выплеснув на меня свой негатив, девушка рухнула на очень кстати оказавшийся рядом диван и закрыла лицо руками. Обтянутые шелком узенькие плечики мелко затряслись.

Вот теперь мне все стало ясно. Девушка решила въехать в рай на чужом горбу. Насколько я помню, бальные платья стоили бешеных денег, за них отдавали какие-то совершенно безумные тыщи. А надеть такое во второй раз считалось неприличным. И выходило, что дамы — вернее, их кавалеры по капризу своих дам — буквально выбрасывали на ветер состояния, лишь бы иметь возможность блеснуть на очередном балу и вызвать зависть у своих злейших подруг. Вот уж, действительно, ярмарка тщеславия. Но откуда тыщи у Володи Стриженова? Разве что он рассчитывал вчера, в день выплаты жалования, назанимать у всех, у кого только можно, а потом сидеть полгода без копейки, довольствуясь лишь кормежкой мадам Грижецкой и в очередной раз штопая носки да кальсоны, поскольку новые купить ему будет не на что. Это насколько же надо сойти с ума, чтобы по доброй воле ввергать себя в такие долги! Потом ведь пришлось бы покорно исполнять каждое указание Маннера, даже самое идиотское, только чтобы не случилось каких-нибудь штрафов. Ну нет, мы на такое не пойдем.

Так, а что сейчас было? Если холодно и отстраненно проанализировать действия девушки, то выходит классический вариант манипуляции: сперва вывести объект воздействия из душевного равновесия, потом сделать виноватым, а потом безотказным женским оружием — слезами — окончательно отключить мозги и заставить сделать все, что нужно. В данном случае — оплатить бальную. Да-а, попал Володя Стриженов, как есть попал. К счастью, эта хищница даже не особо маскируется. Видимо, настолько уверена в его лошарости и в своей хитрости. Вот только рассчитывала она дурить совсем другого человека. До крайности мягкого и наверняка по уши в нее влюбленного. Со мной же такие фокусы и раньше-то не проходили, а нынче и подавно не пройдут. Правда, придется немного блефовать, но риск ведь дело благородное, не так ли?

Я принялся расхаживать по комнате и размышлять вслух:

— Что мы имеем? Имеем молодую красивую девушку, которая, прекрасно осознавая свои внешние данные, и то, какой эффект они производят на некоего Владимира Стриженова, поощряла ухаживания за ней, говорила о своих чувствах, позволяла себя целовать…

— Только в щечку! — донеслось с дивана. — И только один раз.

Ага, значит, меня слушают. Я развернулся в обратную сторону и прошествовал к двери, мимоходом глянув на незваную гостью. Она отняла руки от лица и следила за мной со все еще сердитым выражением лица. Глаза ее были абсолютно сухими. Что ж, продолжим:

— Третьего дня тот самый известный ей Владимир Стриженов, участвуя в гонках, попал в тяжелую аварию и едва не погиб. Об этом была огромная статья в «Ведомостях», и девушка не могла об этом не знать. И что же, она прибежала помочь симпатичному ей человеку? Или она хотя бы справилась о его здоровье? Нет, нет и нет. И при этом она смеет утверждать, что испытывает к упомянутому человеку какие-то чувства. Интересно знать, какие. Снисходительная жалость к недотепе, имевшему неосторожность увлечься интересной барышней? Чувство власти над безответно влюбленным дурачком, на котором можно оттачивать приемы соблазнения и за счет которого самоутверждаться? Прагматичная заботливость о безотказном источнике средств? Скорее, все вместе, но последнее — из перечисленного является главным. Ведь едва возникла угроза поступлению очередной суммы, как она примчалась спозаранку, разыграла безобразную сцену и во всеуслышание обвинила своего ухажера во всех смертных грехах, неоднократно оскорбила… Ах да, я совсем забыл: женщина не может нанести оскорбление, женщина может только обидеть.

Я остановился и в упор взглянул на незваную гостью. Судя по выражению ее лица, она уже поняла, что нынче не прокатит, и теперь лихорадочно прикидывала, как может добиться своего иным способом.

— Так вот: вы обидели меня до глубины души. Настолько, насколько ветренная кокетка может обидеть искренне влюбленного в нее человека. А посему отныне я не хочу иметь с вами, сударыня, ничего общего. Извольте покинуть мой дом и более не возвращаться в него.

Девушка медленно поднялась с дивана. Очевидно, она все-таки выбрала себе новую роль. Устремленные на меня голубые глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами в один момент наполнились влагой. Изящная ручка тут же поднесла к уголку глаза надушенный кружевной платочек.

— Наверное, я действительно виновата перед тобой, Вальдемар. Пойми, я… Я просто не могла… Но вспомни, как хорошо нам было вместе!

Кружевной платочек промокнул другой глаз. Наверное, прежний Володя Стриженов уже растаял бы, и побежал занимать деньги, где только можно. Но я — не он. Барышня хороша, спору нет. Вот только я не испытываю к ней ни малейшей сердечной склонности.

— Я все помню, сударыня, но денег моих вы не получите. Тем более, в обмен на притворные улыбки и фальшивые слезы. Кстати, с кем вы идете на бал?

— Это вас не касается! — мгновенно отреагировала барышня.

— Вот, значит, как! Выходит, я должен оплатить ваш вечер с другим мужчиной. Я так похож на идиота?

По моему глубокому убеждению, прежний Вольдемар Стриженов как раз и был клиническим идиотом. Не видеть, как тебя откровенно и без тени смущения динамят — это надо постараться. И выражение лица девушки говорило примерно о том же: она именно что держала его, а, значит, меня за дурачка и безжалостно доила. Не удивлюсь, если две трети жалования гонщика уходили именно в эту прорву. А теперь она не могла понять, что же произошло, почему прежде безотказные приемчики раз за разом дают осечку. Теперь надо ей это объяснить, причем так, чтобы у нее не осталось возможностей возразить.