Царь Александр Грозный (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

В животных и птиц Санька переселяться не пробовал, ибо в его голове существовало предубеждение, что у животных нет души, и оно вызвало некий блок.

Однако сейчас выбора не было и Александр, зафиксировав взглядом епископа голубя, спозиционировал его ауру в ноосфере и отметил ещё две таких же точки. И мысленно похвалил себя за расторопность, так как голубей в этот солнечный майский день на капитолийском холме было много.

Не с первого, не со второго и не с третьего раза проникнуть в «душу» голубя у Саньки не получилось. Не получилось и с десятого, и с двадцатого. Не имелось у голубя души. И тонкий мир птицы был таким крошечным, что проникнуть в него у Саньки не получалось. Голуби разлетелись по трём разным направлениям и Санькино внимание разделилось.

Бестелесно следуя за птицами, он пытался осторожно материализоваться до такой степени, чтобы суметь коснуться её рукой, но постоянно срывался в падение. Он смеялся над собой почти в голос, представляя свои небесные выкрутасы со стороны.

— Вот так и возникают нездоровые сенсации, — подумал Александр. — Кто-нибудь ведь может увидеть, как я возникаю над Римом, падаю вниз и, не долетая до земли, исчезаю.

Он не прекращал своих попыток долго, и наконец, с той птицей, которая летела в Краков у него получилось. Совокупление (от слова объединение) произошло, Санька мысленно засмеялся, голубь испугался своего карканья и упал камнем вниз. Сердце птицы едва не разорвалось от испуга.

Глава 8

С почтовыми голубями Санька разобрался, дав им установку лететь на северо-восток, минуя Стамбул. И всего то лишь надо было вспомнить слова Азы о том, что в паутине каждому есть место и одновременно весь мир находится в паутине и в каждом человеке, а, значит, каждый человек находится в ней, а она в нём.

Вот он и нашёл «внутри себя» паутину, а в ней птиц. Это было несколько сложнее, чем, то, как он это делал раньше, зато теперь ему не надо было концентрироваться на верхней чакре и «переворачиваться», чтобы выйти в тонкий мир.

— Всё своё ношу с собой, — сказал, хмыкнув, Санька.

Однако, ему было совсем не до смеха. Он понимал, что задержкой писем лишь отсрочил войну с тёмными оборотнями, и совсем не понимал, как с ними бороться?

— Марта, — позвал он, и кикиморка вошла в его комнату. Она бы могла просто проявиться рядом с ним, но он попросил её этого не делать. По возможности.

— Беда у нас, ты в курсе? — спросил он.

— В курсе, князь. И ты прав, это настоящая беда для всех нас, и для людей, и для нелюдей. Волколаки, заклеймённые тёмным пламенем, это что-то с чем-то. Видеть нам таких не приходилось, но понимаю, что они порвут любого, у кого будет иметься хоть капля света. Как тьма, борется со светом, так и они…

— Это понятно, — перебил Санька. — Делать-то что?

— Ну, во-первых, собрать всех светлых оборотней и сообщить им о беде. Теперь все, кому ты отдал свой свет, — враги волколаков. Надо отправить их навстречу врагу. Мы знаем, место, где они появятся?

— Пока нет, но я постараюсь узнать.

Санька понял, что ему придётся отпустить голубя, который летел в Краков, чтобы увидеть того, кто отдаст команду волколакам.

— Позови Крока. Поговорю с ним.

Марта молча вышла. Санька откинулся на круглый подлокотник дивана. И подлокотник, и подушка со спинкой дивана были набиты конским волосом, подпружинены и комфортно держали тело. Как не странно, мягкую мебель здесь не делал до его никто. Да и теперь, кроме Мокшиных коломенских мастеров, никто не осилил. Без плоских змейчатых пружин нужная мягкость не получалась.

Он уже проведал с утра жену и новорождённого и поэтому был спокоен. Всё у них было хорошо. Александр и так знал про их здоровье больше, чем они сами, но не проведать роженицу с ребёнком, значит испортить ей настроение и обидеть, а что такое обиженная жена Санька знал не понаслышке, а по собственному богатейшему семейному опыту. Дополнительным бонусом для увеличения его рейтинга были принесённые и подаренные им жене полевые цветы, собранные тут же под стенами дворца. Цветы из себя ничего не представляли, но Аза приняла их с восторгом и благодарностью.

Ещё раз осмотрев ребёнка, как снаружи, так и изнутри, Санька вспомнил сказку Пушкина: «Родила царица в ночь ни-то сына, ни-то дочь…». Он опасался, что сын родился особенным и будет таким же разумным, как и он сам при рождении, но младенец кряхтел, исправно сосал грудь и пялился в мир белёсыми глазами. Малыш ничем, кроме своего богатырского размера, от обычного младенца не отличался. Поданные отцом указательные пальцы сын проигнорировал, а Санька вспомнил, как он, будучи новорожденным, принял палец Мокши за огромную копчёную сосиску.

Воспоминания прервались приходом старосты эстонских оборотней Крока. Александр показал оборотню на большой дерюжный мешок, плотно набитый тем же волосом, что и диван. Оборотни, почему-то, сидеть в креслах не любили. Они, либо присаживались на корточки, либо предпочитали табурет или чурбан. Ни того, ни другого в царских покоях не имелось. А мешок, принимающий форму тела, Александру нравился тоже.

— Есть информация, — начал Санька, когда Крок уселся в «гнездо» и принял выжидательное выражение лица, — что подобные вам, оборотням, сущности, заклеймённые символом тёмного пламени, вскоре нападут на территории, на которых остались твои родичи. Будут ли они убивать только нелюдей, или и людей тоже, я не знаю. Но, похоже, что их отправят убивать всех.

— Кто отправит? — с интересом спросил Крок.

— Как тебе сказать? Братия, что всегда организовывала на вас охоту: епископы, монахи ордена.

— Странно… Откуда у них тёмный огонь? Они же молятся свету?

— А вот, — сказал Санька, разводя руки и пожимая плечами. — Вероятно, света у них не хватило.

Санька на самом деле не особо понимал отличие света и тьмы, так, как тьмы своей душой не касался. Так ему казалось. Вернее, он надеялся на то, что в него при рождении влился свет. Так воспринимали его силу темные: гарпия, леший, кикиморки. Они и назвали его Князь Света. И то, что он пошёл с ними на сделку, разрешив отправлять людские души богу Тьмы Аиду, Саньку не сильно коробило.

Санька ничего не понимал в иерархии богов. Раньше он иногда ходил в церковь, иногда молился, как христианин, иногда переставал. Снова начинал. Иногда в лесном одиночестве он представлял себя буддистом и изучал йогу. Родившись здесь и почувствовав в себе свет, а потом узрев в себе особый мир, он стал молиться свету. Потом уверовал в него ещё больше, повстречавшись с представителями тёмного мира. Он и Христу здесь молился искренне, как представителю Света.

А то, что души убитых оборотнями или кикиморами уходят к Аиду… А куда им ещё уходить? Для Саньки Аид был богом мира мёртвых, куда уходят все души, независимо от того, в кого верили их носители.

— «Все умершие уходят в мир мёртвых, — думал Санька, — а дальше каждому воздастся по делам его вере».

Очень важно, во что верит человек, полагал Санька, но важно и то, насколько его вера соответствует тому, что он делает. Когда-то Санька прочитал, что Бог одаривает человека жизнью, а человек одаривает бога тем, как он её проживает. Поэтому Санька не особо заморачивался, тем, как боги будут делить души. Пусть сами разбираются, а у него, у Саньки и своих дел хватает.

Ещё Санька знал точно, что многие души не принимаются Аидом и остаются неприкаянными или становятся тёмными сущностями и начинают вредить людям, типа кикимор, леших и домовых. А тут Санькины воины отправляли их прямиком по адресу дальнейшего обитания, без задержек.

— «И не я придумал войну», — в который уже раз оправдывался не понятно перед кем Санька. — «И я не могу её остановить!»

— С клеймом Тёмного Пламени они будут намного сильнее нас, — спокойно прервал Санькины размышления Крок. — Для людей они что с клеймом, что без… Всё равно. Ну… В смысле… Людям и так с ними простым оружием не справиться. Что с клеймом, что без клейма, им один путь — в мир мёртвых. А вот мы отправимся к нашему отцу, Князю Тьмы.