Александр Конторович - Реконструктор
Около шлагбаума прохаживается часовой. Из-под наброшенной на плечи плащ-палатки торчит только обтянутая матерчатым чехлом каска. Чехол тоже промок, и по нему стекают струйки воды. До моего слуха доносится хлюпанье сапог по грязи — дорога тоже напоминает собою болото. Дождь… он, наверное, никогда здесь не заканчивается. Блестящий под его струйками пулеметный ствол угрюмо уставился на дорогу. Я стою у пулемета, опершись о промокшие мешки. Нам всем давно уже обрыдло это место. До чертиков надоел окружающий пейзаж. Мы все дружно ненавидим местных жителей, это по их вине наше отделение безвылазно торчит в этой дыре. А они… Они иногда проезжают мимо нас. Те взгляды, которые на нас бросают, не преисполнены братской любви. В них отчетливо читается: «Эх, повстречаю я тебя темной ночью… когда ты будешь один и без оружия…»
Но среди нас нет дураков — выходить за пределы поста по ночам. Тем более — безоружным. Никто не строит иллюзий на этот счет.
И мы мстим местным. Провожаем их машины пулеметным стволом, подолгу мурыжим их у шлагбаума и демонстративно пощелкиваем предохранителем оружия. Это сильно нервирует аборигенов и глаза, только что горевшие злобой, становятся испуганными и неуверенными.
Но рано или поздно наступает ночь. Нормальные люди ночью спят — даже на войне. Однако, эта война — особенная. Здесь редко случаются открытые столкновения, чаще всего пули прилетают откуда-то издали, из кустов и густого леса. Никто не знает, насколько эффективен наш ответный огонь. Бывает, мы выкашиваем из пулеметов целые просеки, срубая тонкие ветви кустов и подстригая густую траву. Но редко когда кто-то из нас ходит в лес, для того, чтобы проверить результативность собственного огня. А вот стрелкам нет необходимости заглядывать к нам на пост, сарафанное радио работает исправно, оповещая их обо всех наших потерях и передвижениях.
Но иногда, крышу сносит и у них. И остервенелые бородачи лезут на наши посты с ножами в руках. Зевнул часовой, замешкался с открытием огня пулеметчик — все, можно списывать отделение. Попасть к ним в плен… Лучше уж рвануть кольцо на последней гранате. На наше счастье, такое бывает нечасто, их тоже не слишком много, и восполнять свои потери бородачам не так легко. Однако, в те моменты, когда к ним прибывает с инспекцией какое-то начальство, от налетчиков требуют предъявить товар лицом — напасть на пост, заложить мину, обстрелять патруль… И тогда снова летят пули из леса и огрызаются в ответ наши пулеметы.
Так и сегодня. Мы точно знаем — они нападут. Уже скоро. Откуда? Ну… Сарафанное радио ведь работает в две стороны. Кое-что успеваем узнавать и мы. Правда, не всегда вовремя, увы…
Вот на дороге появляется машина. Когда-то новенькая, сейчас она больше похожа на творение безумного автомеханика. Кабина от другого грузовика, кузов и вовсе сколочен из некрашеных досок. А что? Ездит же… Мы знаем этого водителя, он живет неподалеку. Молчаливый и нелюдимый, он часто возит мимо нас какие-то грузы. Но сегодня его грузовик пуст. Это хорошо видно, когда машина накреняется набок, объезжая очередную лужу.
Тем не менее, он едет не просто так. На длинном тросе за ним ползет еще одна машина. У той разбит мотор, нет капота и выбито лобовое стекло. На ремонт он ее тащит, надо полагать. Однако, кузов у этой машины цел и даже свежевыкрашен. Странно! Красить кузов машины с разбитым двигателем? Зачем? Не факт, что она вообще куда-то в будущем поедет. Хотя… кто их поймет, этих местных?
Поворачиваюсь влево — там, под навесом, сидит наш отделенный. Я совершенно точно знаю, что у меня с ним вполне дружеские отношения, но вот имени его, как ни стараюсь, вспомнить не могу.
— Смотри, — говорю я ему. — Он куда-то тащит эту развалину…
— И что? Пусть тащит, какое нам до этого дело?
Он прав, но какое-то нехорошее предчувствие не покидает меня.
А машины медленно подъезжают к посту. Часовой у шлагбаума выходит вперед и поднимает руку. Они останавливаются, и водитель передней автомашины послушно выходит на улицу.
— Не ты! — машет часовой. — Вон тот!
И он указывает на буксируемый автомобиль. Но оттуда уже спешит молодой парень, сидевший за рулем неисправного автомобиля. Он что-то объясняет, вытаскивает из-за отворота куртки какие-то бумаги…
— Проезжай! — дает отмашку часовой.
Меня хлопают по плечу, пришла смена. Можно отойти от пулемета и попить горячего чаю. Но отчего-то я не спешу согреться, иду к шлагбауму. Головная машина, тем временем уже приезжает его и, влекомый тросом, мимо меня проползает полуразвалившийся грузовик. Что-то позвякивает у него внизу. Он как раз проезжает мимо меня, и я внезапно вижу лицо его водителя. Он торжествует! На его лице написана какая-то отчаянная радость — парня буквально распирает! А с чего бы это ему вдруг торжествовать? Их радость — зачастую, наше горе! На знаю, что толкает меня под руку, но в два прыжка я догоняю автомобиль и, распахнув дверь, рывком выдергиваю парня из кабины. От неожиданности он не успевает ничего сделать и кубарем катится по земле. Оставшаяся без управления машина, виляет носом и правым колесом попадает в яму.
Ш-ш-шух!
С кнутобойным щелчком лопается трос. Передний грузовик, громко взвыв мотором, неожиданно прибавляет ходу. Впрочем, ненадолго. Мотор затихает, хлопает дверца и к застрявшей машине бежит водитель буксира. Он спешит, с его места хорошо видно лежащего на земле парня. Часовой предостерегающе ему кричит, поднимает оружие, собираясь дать очередь в воздух.
Гах!
Гах!
Сухо щелкают выстрелы.
В руке у водителя пистолет.
Часовой делает два неуверенных шага, роняет автомат и оседает на землю. А водитель, не снижая скорости, бежит вперед, на ходу что-то доставая из-за пазухи.
Ду-ду-ду-дут!
Гулко бьет пулемет бронетранспортера, и у водителя подламываются ноги. От его головы и плеч летят какие-то ошметки. Крупнокалиберный пулемет, да почти в упор… тут ловить нечего.
Визг!
Словно кнутом стеганули по ушам.
Парень вскакивает на ноги. В его руке зажат кинжал — неслабых таких размеров ножичек. И эту самую железяку он явно намерен воткнуть мне под ребро! Вот уж обрадовал…
Бронетранспортер не стреляет — на одной линии с парнем сейчас находятся наши ребята. А пулемету на посту мешаю стрелять я, точнее, моя спина.
И мой противник это понимает. Ему не уйти — шаг в сторону, и от его головы тоже полетят брызги.
Вот он и старается двигаться так, чтобы пулеметы не могли стрелять.
— Макс! — кричит мне кто-то. — Макс, ложись!
Поздно.
Сверкающий клинок кинжала уже слишком близко. Его хищный блеск гипнотизирует и завораживает.
Всех.
Но не меня. Задолго до армии я уже бывал в таких ситуациях, видел блестящую сталь перед своим лицом. И теперь это — привычное для меня зрелище. Не настолько, чтобы поплевывать через губу, при виде такого противника, но и не настолько, чтобы меня прошибал холодный пот.
И я не ложусь. Не бегу и не прыгаю в сторону, чего явно ожидает мой противник. Делаю шаг ему навстречу, широко раздвинув безоружные руки.
Уж и не знаю, чего он там подумал. Усмехнулся ли в душе над внезапно спятившим солдатом, или, наоборот, воспринял это как само собою разумеющееся дело. Мы видели наших ребят, попавших в плен — им хладнокровно перерезали горло. Наверное, такие же, как и этот парень. Можете быть, даже он сам и резал. Запрокидывал голову пленного назад и широким взмахом полосовал его своим кинжалом. Он привык к тому, что пленные (надежно связанные по рукам и ногам) не сопротивляются, попросту не могут уже. Не ждет он сопротивления и сейчас.
Взмах клинка!
Он не замахивается им как саблей — наносит колющий удар.
Но за долю секунды перед этим, я проворачиваюсь на левой пятке, его удар ныряет в пустоту. Я успел заметить, как остановились его глаза, и понял — бить будет вот так…
Хлоп! И моя левая рука бьет его по предплечью, сбивая в сторону кинжал. А кулак правой смачно въезжает ему в переносицу. На обратном ходе захватываю его кисть. Доворот…
Явственный хруст костей!
Плевать!
Давлю на руку, выворачивая ее из плеча.
Вскрик — парень роняет кинжал.
Толчок — и хозяин оружия летит на землю.
Секунда — кинжал в моей руке.
Замах!
И теплая кровь, толчками выбиваясь из широкой раны, стекает по моей ладони…
После осмотра застрявшей автомашины, мы нашли там около шестидесяти килограммов взрывчатки. Шашки были уложены внутри рамы и прикреплены к ней проволокой. А провода от электродетонатора находились в кабине водителя, тот даже батарею к одному из них успел прикрутить…
Выслушав мой рассказ, лейтенант какое-то время молчит. Потом достает из сумки лист бумаги и карандаш.
— Нарисуй грузовики, Макс.
Из меня неважный художник, но кое-что получается. Рисую грузовик, тот, которых был заряжён взрывчаткой, кинжал, голову своего отделенного командира в кепи. Пытаюсь нарисовать горы, но это получается не особенно хорошо. Рисую часового в каске и плащ-палатке.
