Николай Берг - Лёха
— Да что за черт? — удивились внизу.
— Сам не знаю, они все зачуханные какие-то, одна другой краше — ответил потомок, принимая от своих помошников следующую винтовку — словно измазанную лихо коричневой краской и с задубелым ремнем. Попытался передернуть затвор — ладонь с ручки сорвалась безрезультатно, только испачкал сочившейся из ранки кровью шарик. Понял, что за краска, передал факельщикам, сердито сопя носом.
— Почему затор? Мы так неделю копаться будем! — раздался нетерпеливый голос пышноусого.
Внизу разноголосо отозвались, показывая увечные винтовки.
— Ну и шо? Кладите сюдой!
— Дык ломаные же!
— Машеров! Из трех неисправных винтарей одну исправную собрать можно? — крикнул кому-то командир отряда.
— Проще пареной репы! Во втором вагоне станки, видать фрицы везли для железки оборудование для ремонтной мастерской. И винтовки где-то попятили у военных — неликвид, металлолом, в разумении починить и себе прибрать. У тех, кто в охране был — тоже наши винтовки оказались — отозвался неторопливый рассудительный голос.
— Так мы и сами с усами или как? — уже повеселев, откликнулся командир.
— Еще с какими! — рассмеялся кто-то из взводных и стоявшие у вагона хохотнули дружно.
— Тоди давайте, выхребайте, времени у нас мало!
Лёха тем временем нашел приклеенную бумажку на коробке и при убогом освещении все же сумел прочитать, благо буквы были крупные:
— Борщ из сыросушеных овощей, концентрат в брикетах! Это что? — спросил он молокососов и потряс ящик, ожидая постукивания кончсервных банок. Но никакого бряканья не услышал, так, шелест бумажный. Молокососы переглянулись и пожали плечами.
— Это здорово! Если не врешь, конечно! — отозвались снизу недоверчиво. И нетерпеливо поторопили:
— Кидай, давай!
Потомок не стал кидать, потому что не нужно убивать своих товарищей даже и случайно, а бережно передал факельщикам тяжелую коробку. Те аккуратно передали стоящим ниже.
— И много там этого такого? — с надеждой спросили снизу.
— Да весь вагон. И винтовок еще десятка три- четыре!
Внизу обрадовано зашумели. Суповые брикеты! Концентраты! А Лёха с теплотой вспомнил гороховый суп в котелках, которые предусмотрительно уволок Жанаев. Говорили же ребята — что из концентратов тоже. И опять удивился — с чего воняет селедкой?
Балансируя на куче перемешанных с винтовками коробок, стали передавать вниз и то и это, стараясь действовать побыстрее, благо снизу порыкивал командир, которому очень не хотелось задерживаться на дороге этой. Сам Лёха тоже опасался — вот припрется сейчас другой поезд, хотя бы и с отпускниками — и будет вместо победы тяжкая драка. Отпускнички-то у немцев и с касками и с оружием своим ездят, читал давным — давно про такого менеджер.
Сунул в протянутые снизу руки очередную коробку, повернулся схватить, что подадут, но увидел, что затор — очередная винтовка зацепилась за что-то в куче и молокосос свирепо ее дергал, а она не хотела и на сантиметр подаваться. Рванул сильнее.
Лёха обалдел. Выстрел, хоть и в открытом вагоне, а оглушил. Выстрел с моментальным мясным чваком- стуком. Точно, как тогда, когда у машины Лёха фрица стрельнул. Как раньше — с Петровым. И когда пленных достреливали. В кино такое не показывали, а в реале пуля, влетая в человечье мясо издавала отлично слышимый звук.
Салобон выпустил из рук ствол неподатливой винтовки, сказал еле слышно:
— Маманя…
И сел на коробки, схватившись обеими руками за грудь. На спине у него отчетливо видимое в неверном факельном свете тут же стало стремительно расползаться словно чернильное пятно. Черное, только чуточку с красным отливом.
— Немцы!
— Чичас гранатой!
— Стой, идиот!
— Де німці? Де?
Внизу нарастал кипеш, публика занервничала всерьез, и потому менеджер, отчаянно труся, что кто-нибудь горячий и впрямь гранату сюда швырнет, высунулся и завопил:
— Нет тут немцев, винтовка зацепилась! И стрельнула сама! Раненый у нас!
Снизу донесся вздох облегчения и тут же ворох матюков и прочей, меньшего калибра брани, на тему безголовых придурков, которые и подтереться не могут сами.
Те, кто принимал коробки снаружи, залезли в вагон, куча народу столпилась вокруг раненого — и остановилась, не зная, что делать.
— Вниз его давайте, там перевязывать надо! — распорядился старшина ВВС, на которого, как на самого старшего, оглядывались выжидающе, не пойми зачем влезшие в тесный вагон, люди.
— А ну, взяли аккуратно за руки — за ноги и вниз давайте! — рявкнул Лёха, громче, чем надо и опасаясь, что не послушают. Послушали, ухватили стонущего неудачника и, мешая в тесноте друг другу, потянули к перекошенному проему.
— Маманя… кхе…кхе… кхе…
Как обычно бывает при внезапной беде — публика в основной массе зачем-то прибежала и столпилась, хотя как оказалось сразу — без толку. Лёха мигом вспомнил виденные им аварии, только в будущем все еще и фотографировали на мобилы, а так — те же бестолковые зеваки, с мальчишки сдернули рубаху. Откуда-то взялась фляжка, из которой стали зачем-то поливать водой обнаженную грудь сопляка, спереди дырочка совсем была маленькой, но кровь из нее текла пугающе густо. К счастью, через публику продрались Семенов с Бендеберей, спрыгнувший с тендера паровоза Берёзкин заорал на толпу, чтоб делом занимались, а не пялились, командир отряда, словно проснувшись, рявкнул не хуже и куча зевак рассосалась мигом. Большая часть кинулась продолжать выгрузку, хотя и не без опаски. Осталось совсем немного — командир с лейтенантом, да пара матерых, которые тут же вытянули откуда-то из недр своих гимнастерок по индпакету, достаточно умело пришлепнули на пузырившиеся раны резиновые обертки чистой, внутренней стороной и потом принялись мотать поперек тщедушной мальчишеской груди ленты бинтов. Малец кашлял, звал маму и был, совершенно очевидно, напуган до беспамятства почти.
Злобный ефрейтор гудел что-то неразборчивое, но утешающе — убедительное и надо заметить, что оба мужика бинтовали довольно уверенно — без шика, неторопливо, но надежно.
Опомнившийся командир смущенно зыркнул на подчиненных, торопливо разгладил усы и тут же велел делать носилки. Погнал подвернувшегося под руку Гнидо (у того, как заметил менеджер, на поясе был теперь вполне себе кожаный ремень — и с подсумком, а на плече тяжело висели две винтовки), чтобы заменил разведчика Стукалова в секрете, и чтоб помянутый разведчик сюда бегом бежал. Переглянулся с лейтенантом и Берёзкин тут же упорхнул в хвост состава, где гремели железом и что-то шумно сыпалось.
Простреленный навылет салабон стал совсем маленьким, словно шарик сдулся, дите — дитем.
— Боляче… Пече… — жалобно пролепетал раненый.
Он дрожал всем телом как промокший щенок и смотрел круглыми, молящими глазами. Прям лемур какой-то, а не человек, как подумалось Лёхе. И чувствовал себя Лёха крайне неловко. Вроде как надо что-то делать, а что — не ясно. В общем это чувство у него тут часто возникало, только сейчас стало острее.
Тяжело топоча, прикатился Стукалов, с места в карьер кинулся осматривать пацана.
Одобрительно кивнул, оглядев повязку. Обругал того, кто тут зачем-то воду лил, спросил про кашель, хмуро кивнул.
— Ну, что? — спросил комиссар.
— Профессора звать надо. Хирургия тут — мрачно ответил разведчик.
— А ты не сможешь? — поинтересовался помрачневший командир отряда.
— Нет. Я ж только курсы красных лекпомов закончил, а тут послойно шить, да и легкое задето, пневмоторакс. В лагерь его надо — уверенно ответил Стукалов.
— Тааак… Сам потащишь?
— Куда деваться. А, вот и носилки!
Лёха словно проснулся, и выдал, немного неожиданно даже для себя:
— На тот бок его класть надо. На раненый бок!
— С чего это? — удивились присутствовавшие.
— Нам врач говорил. Про Нельсона рассказывал, дескать, с раной в легкое нельзя на здоровый бок класть — дышать не сможет, давит это, сердце и кровища на единственное легкое, вот Нельсон и помер — несколько растопырено и торопливо доложил менеджер.
— Какой еще нельсон? — удивился Стукалов.
— Адмирал английского флота, погиб в Трафальгарском сражении — сказал всезнайка комиссар.
— А, я-то про борьбу подумал. Одиночный нельсон, двойной. Ну ладно, давай его на бок аккуратненько, на бок, да, на тот, где дырка. Писарь дело сказал, вполне логично выходит!
— Боляче! — охнул мальчишка.
— Терпи, казак, атаманом станешь — очень привычно выдал Стукалов. Тут подошедший Бендеберя накрыл скорчившгося мальца незнакомым кителем темно-синего сукна. Лёха с удивлением увидел на рукаве нашитый канителью золотой паровоз.
— Зёма, ты пригляди за кительком, чтоб не попятили — попросил ефрейтор.
