Николай Берг - Лёха
Надо заметить, что он правильно оценил поведение своих товарищей — Жанаев действительно чувствовал себя отлично. Его накормили, и никто не трогал. Но вот чего не представлял себе наблюдательный Семенов, так это то, что Жанаеву было хорошо, только хотелось ему обратно воевать. Не потому что он любил воевать, просто он знал, что пока война не кончится, он не поедет к своей Сэсэг. А кончиться война может, если они победят. А для этого ему, Жанаеву, надо идти и воевать. Потому ему было хорошо, но хотелось поскорее вернуться на войну. Чтобы вернуться домой. И Евграф Филиппович, ветеран империалистической, тоже думал не вполне так, как предполагал молодой еще Семенов. Не любил Евграф Филиппович Советскую власть, хотя и не сказать, чтобы сильно от нее потерпел. Однако, мыслей чтоб не пустить или сдать германцам вояк — и в голову не пришло. Да и как сказать сдать — германцам! Это ж дело такое, что красные али белые — это одно, а германцы — они всегда германцы! Свои, бывало, зверствовали и почище, да все одно — те — германцы… И все тут!
Потому мысли у Евграфа Филипповича были совсем другие — как бы уговорить этих крепких молодых мужиков не искать ходу до своих, а остаться тут. И работа, и защита, да и бабы, опять же, вон как смотрят… В этом Семенов — как крестьянин — угадал верно. Но и тут старик немного глядел иначе. Семенов ожидал подсознательно, что дед обратится к нему. Но для старика Семенов был не той фигурой — в знаках различия старый солдат разбирался неплохо и потому сразу решил для себя, что старший здесь — летчик. С ним говорить и надо. Но напрямую Евграф сказать все не решался — вон, старшой-то их, из этих, что на еропланах летают — сидит себе молча, ни слова не говорит. Умный, значит, командир, хоть и молодой.
А с умным торопиться не след.
Да и помнил Евграф Филиппович насчет воинского долга и прочего, вспоминать не любил, да и не забудешь — что с иными за отказ воевать было. Потому решил отложить это на потом. Пока решил послушать, что заливает тут солдатик с городскими ухватками. И слушал.
Семенов тоже слушал и немного удивлялся тому, что его городской приятель, в общем-то, даже и не привирает. Что особенно удивило — в общем, простецкие ситуации в изложении языкатого черта Петрова становились красочнее и впечатлительнее, что ли. И первый налет ревущих дурниной самолетов и бесконечное окапывание, и трупы на дорогах и вонь горящей техники, и первый бой — все это становилось не просто обыденной жизнью сотни мужиков, а прямо кино каким-то. И тем более — сам Семенов мог бы вспомнить особенно тяжелые моменты только какими-то кусками, словно смотрел в трубку. А Петров — гляди-ка — засек такие детали и нюансы, какие и Семенов не увидел. Вроде на одно смотрели, а видели разное. Да и рассказать бы все это так цветасто, как токарь — Семенов точно бы не смог. А если бы и изложил — получилось бы очень сухо и сдержанно. Да и не стал бы многое рассказывать, ни к чему. Ну вот, например, зачем говорить посторонним людям, что когда серо-синий немецкий танк остановился совсем близко и стал разворачивать башенку в сторону ячейки, где в этот момент Семенов судорожно пытался заменить пулеметный диск, но его заело и никак не получалось оторвать тяжеленный стальной блин, так вот жизнь перед глазами не проносилась. А тоска свинцовая одолела, впору выть было от злости, когда коротенький стволик танковой пушки неудержимо накатывался черной дыркой прямо в живую душу пулеметчику. И Семенов оплошал, испугался и не нашел ничего лучшего, как присесть в своей тесной вертикальной ячейке, которая в тот момент показалась вертикальной могилкой. И даже на молитвы не хватило времени, когда над головой тошно и оглушающее жахнуло и по спине тяжко ударило, прерывая дыхание. Кому это важно и интересно? Только себя позорить. Семенов с неудовольствием вспомнил, как не мог разогнуться, и страшно стало, что так и будет медленно умирать на дне своей ячейки. Скрюченным, бессильным, нюхая до последнего момента оставшейся жизни кислую вонь сгоревшего пороха из наваленных на дне стреляных гильз. Не сразу понял, что это не позвоночник перебило, а просто свалился сверху сбитый взрывом покореженный пулемет. И кому это интересно? Да никому, и рассказывать такое стыдно и не нужно. Надо же — опытный обученный красноармеец, а не сообразил пулемет с собой захватить в ячейку, на бруствере бросил. У Петрова же все получалось картинно и героически, но при том не вызвало скуки, как высокопарные газетные статьи про героизм.
— Тут Габайдуллин нагреб гранат из ящика, свернул из них связку — четыре ручки в одну сторону, пятая — в другую, потом вторую такую же проводом обмотал — и как уж — прямо скользнул в траву. Смотрю, а он уже около этого танка, рукой махнул — полетела связка. Да неудачно. Железяка эта довернула — и на него. А его видать взрывом уже повредило, смотрю — возится, да слабо так. Когда почти наехала — он так рукой еле — еле пошевелил, да вторую связку и сунул прямо под гусеницу. Как долбануло! Габайдуллина отшвырнуло метров на пять, а гусеницу порвало, аж траки в разные стороны полетели, причем здоровенное колесо ведущее в щепки разнесло! Колесо вполовину человеческого роста, огромное — а вдрызг снесло. Напрочь! Танк перекосило, стрелять перестал, а наш взводный это увидел и орет: «Раз назад нам нельзя — а ну все вперед, кто меня слышит! За мной!» Ну и кто живой был — поднялись и за ним…
— Страсти — то какие — ужаснулась соседка Лёхи, зазывно на него поглядывая.
— Не могли гранаты так железное колесо разнести — твердо и уверенно сказал Евграф Филиппович. Не то, чтобы осадить говоруна-рассказчика захотел, а скорее для порядку. Чтобы не очень заливал тут бабенкам. Танк с деревянными колесами, как же. Тут хотя и деревня, а про танки наслышаны.
Петров осекся на полуслове. Семенов с одной стороны порадовался, что вот опять горожанина в лужу посадили. С другой стороны нехорошо получалось — все-таки токарь — сослуживец и товарищ, а его раз — и срезали. Тем более, что Семенов не видел сам-то как Габайдуллин танк подбил, но когда этот самый Петров выдернул его за шкирку из ячейки и поволок в атаку, то и порванный труп Габайдуллина и перекосившийся танк — без переднего здоровенного колеса, кстати, сам своими глазами Семенов видел. Но вот разлетелось ли колесо в щепки — этого он сказать не мог.
Совершенно неожиданно на выручку токарю пришел потомок, решительно допивший самогон из стакана и, косясь на глядящую обожающим взглядом соседку, твердым, хотя и немного гнусавым голосом отчеканил:
— Если это был французский танк Рено ФТ-17 или как его называли немцы Pz.Kpfw.18R 730(f), то вполне возможно, что ведущее колесо разлетелось в щепки — на ряде машин оно было из дерева с обтяжкой железом. Несмотря на противопульную броню, танк превосходил ряд образцов немецких панцерваффе и потому использовался в количестве нескольких сотен штук.
— Кхм! — внятно сказал Семенов. Потомок уловил намек и заткнулся. Он, честно говоря, и сам не понял, что это вдруг его понесло вспоминать случайно прочитанное на форуме игры «Ворлд оф танкс». Не иначе самогон, да еще упругое круглое бедро соседки, которым она, то и дело словно случайно касалась его ноги.
— Вот он как раз и был — с места в карьер продолжил свое повествование Петров. А Евграф Филиппович неожиданно спросил:
— А вы, значит, в том бою не вместе бились?
— Откуда! Мы же пехота — царица полей, а он — залетный — несколько с намеком ляпнул Петров.
— Понятно, понятно — успокоился Евграф Филиппович. Для него это было как раз хорошо — раз артель сбродная — значит, уговорить остаться их будет проще.
— А як так вышлось, что танк французский, а за немцев? — по-прежнему зазывно поглядывая на образованного соседа, волнующим голосом спросила прижавшаяся бедром к Лехиной ноге женщина.
— Это-то понятно — отозвался Евграф Филиппович — Франции сейчас нет, а все ее добро германцам в наследство досталось. Да и от других стран тоже добра мусить перепало немало. Европа ж!
Петров кивнул и продолжил заливаться — как они по лощинке выскочили прямо на нескольких немцев и свалили их стрельбой в упор и штыками, а потом их героический взводный сунулся лицом в траву, и его пришлось тащить с собой, тяжелораненого. Но вот — сумели оторваться. И теперь они тут.
Другая из сидевших за столом женщин, пожилая, спросила — и Семенов понял, хотя язык и не был привычным русским — куда делся взводный, а после разъяснений взгрустнула и предложила выпить за упокой души всех павших. После этого уже Семенова сильно разморило, и он кивнул своим товарищам, что пора бы и честь знать. Застолье закончилось, поблагодарили радушных хозяев и отправились на боковую — на сеновал.
И даже не караулили этой ночью, расслабились.
Менеджер Лёха.Все-таки жизнь прекрасна — подумал Лёха, когда после парилки приходил в себя, сидя в предбаннике маленькой баньки. И позавтракали по-человечески, и пообедали добротно — нельзя сказать, чтобы изысканно, но плотно и вполне человеческой пищей — каша со шкварками вполне по душе пришлась. И даже злобный этот Петров после вчерашнего уже не так глядел. Уже не злобно, скорее — озадаченно. Сам Лёха не мог внятно себе ответить — с чего вдруг отверз уста свои и изрек важное, выручая злобного токаря. А хорошо получилось. Всего-то вспомнил, что на форуме ВоТ прочел. А как здорово получилось! Ну, и немножко еще то помогло, что в помянутой игре у него этот несуразный танк был одним из любимчиков — хитрый Лёха прокачал по максимуму экипаж, поставил на танк самую лучшую пушку, оснастил всякими прибамбасами — и потому, играя в «песочнице», где обычно возились именно такие слабосильные машинки и новички — рвал противника свирепо своим экипажем мастеров. Кто б мог подумать, что пригодится! А — пригодилось. Значит не все потеряно, может оказаться, что знания окажутся важными не только для этих трех пехотинцев. На всякий случай Лёха стал вспоминать тактико-технические данные других танков из игры и неожиданно убедился, что помнит довольно много. Беда только в том, что не может отличить те машины, которые в войне участвовали от экспериментальных, типа Мышонка пресловутого. Но все равно — не так уж все и плохо.
