Герман Романов - Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»
– Недобитым монархистам мало Румынии, на которую они набросились два месяца назад озверелой сворой с трех сторон, они снова алчут новых завоеваний. Теперь к ним примкнули новые империалисты, желающие растерзать революционную Турцию – болгары уже вступили в восточную Фракию и заняли Андрианополь, а греки оккупировали Константинополь и Смирну со всем вилайетом. Вот так-то!
Троцкий остановился и с улыбкой триумфатора посмотрел на морально раздавленных оппонентов, отчетливо понимая, что добился сокрушительной победы. Но требовалось окончательно подавить главного противника, и он нанес добивающий, безжалостный удар:
– Товарищ Фрунзе просто не понял, что главную роль играет не военная, а политическая составляющая. Все наши силы без остатка должны быть брошены на запад. Россия лишь средство в достижении успеха, охапка соломы, брошенная в костер мировой революции!
Лица Фрунзе и Сталина во время столь выразительного спича понемногу вытягивались, и Троцкий видел, что идея принесения в жертву России им явно не понравилась.
«Квасные патриоты, а не большевики, жаль им своего Отечества. Ничего, эта дурь у них из голов быстро выветрится!» – Этими мыслями Лев Давыдович словно подвел черту, понимая, что победил, ведь Дзержинский и Ленин были на его стороне полностью, им, настоящим коммунистам, были чужды подобные предрассудки.
Лицо вождя раскраснелось, глаза заискрились весельем, словно у наркомана, получившего спасительное зелье. И куда только боль с усталостью делись – Владимир Ильич вскочил из кресла, словно ощутив, что вернулась молодость, шустро пробежался по кабинету, делая правой рукою какие-то непонятные пассы.
– Какое замечательное известие! Империалисты передерутся между собою, и нам останется только их добить! У русских царей всегда текли слюни при одном упоминании Проливов, и вот они решили их захапать, воспользовавшись моментом! Архиглупость! Но нужная для нас, хи-хи… Все силы нужно бросить на запад, там наша победа! Вы хитрец, батенька, недаром я вас иудушкой иной раз называл. Такое придумать, хе-хе, чудненько, теперь они на Кавказе надолго застрянут. Ведь так, товарищи?! Что скажешь, Коба, ты же у нас человек из тех мест?
Ленин гоголем пробежался по кабинету, остановившись напротив Сталина, и задорно тому подмигнул. Он редко кого называл по партийным псевдонимам, и лишь тех, к кому был искренне расположен.
– У нас говорят, что выстрелить легко, но потом долго идет перестрелка… Очень долго…
Сталин, как всегда, говорил медленно и очень осторожно. Он не был искусным политическим оратором, опытным трибуном, как признанные вожди партии, а потому всегда старательно подбирал слова, тщательно обдумывая каждую мысль.
– Одной Турцией дело не ограничится, Владимир Ильич, белые попытаются взять и Грузию.
– Архизамечательно! Пусть Церетели со своими меньшевиками получит наглядный урок соглашательства! А мы обратимся с воззванием к народам Закавказья и Востока, поддержим их в справедливой борьбе за свободу и полностью сорвем агрессивные замыслы царизма! Но чуть позже, не стоит преждевременно дразнить гусей… Сейчас нужно бросить все силы на запад и к лету советизировать Францию. Мы успеем, Лев Давыдович?
– Думаю, да, Владимир Ильич! Месяца, в худшем случае двух, хватит на переброску всех семи стрелковых дивизий и кавалерии. Нужно еще не менее сорока тысяч красноармейцев маршевыми ротами для восполнения потерь. С таким подкреплением Париж может быть взят к июню!
– Великолепно!
Вождь сделал несколько быстрых шагов и остановился у стола, потирая широкий лоб, покрытый капельками пота. Лицо приняло сосредоточенное выражение, и Троцкий моментально подобрался.
«Рановато еще списывать «Старика» со счетов – гениальный ум, он себя покажет, хоть и болезнь скрутила. Но годик протянет, а я там бразды и перейму. Здорово я их уделал, сидят, глаза поднять боятся!»
– Архиважно, товарищи, добиться победы в самый короткий срок. Но не только на западе, но и на нашем юге. А потому нужно провести мобилизацию партии и отправить на фронт каждого пятого… Нет, каждого третьего партийца. Увеличить паек красноармейцам и совслужащим, пусть все видят нашу заботу, и в июле крепенько ударить, всеми силами и европейскими интернационалистами, чтоб разом покончить с контрреволюцией!
– Владимир Ильич, у нас хлеба на три месяца осталось… – Сталин внимательно посмотрел на вождя, словно напоминая ему о какой-то прежней договоренности. Лицо Ленина сразу прояснилось, в глазах снова запрыгали веселые искорки.
– Обложить деревни дополнительной разверсткой, расстрелами выбить у кулачья зерно! А там… Каждый красноармеец будет сражаться, чтобы спасти от голодной смерти своих родных! И мы возьмем хлеб у белых, что вознамерились костлявой рукою голода задушить молодую Советскую республику! А любые соглашения с такими извергами не более чем клочок бумажки для сортира!
Страсбург
– Вот офицер, товарищ комполка! Остальных побили в бою, а двое раненых сейчас в лазарете!
Громкие голоса вывели Гудериана из тягостных размышлений, и он медленно приподнял голову. Перед ним стоял молодой военный в длиннополой кавалерийской шинели, в лихо заломленной фуражке.
Отважный вояка – шашка, на эфес которой русский положил ладонь, имела красный темляк, да пламенел на ней узнаваемый знак. Два таких же ордена, только на круглых красных розетках, были прикреплены на груди с левой стороны шинели.
Взгляд командира полка волевой, цепкий, но вместе с тем удивительно честный, а глаза как у ребенка – такой воин может быть жестоким, но не бесчеловечным, нет в нем лютости.
Майору хватило секунды, чтобы понять, кто сейчас будет решать его затянувшуюся судьбу, и он поднялся на ноги, небрежным движением ладоней отряхнув шинель. Вытянулся, застыв по стойке «смирно», но без всякого раболепства, этого в нем не было ни на пфенниг – нужно уметь проигрывать достойно, не скуля и не выпрашивая пощады, умереть солдатом, а не трусливой шавкой.
– Командир 27-го кавалерийского полка Рокоссовский!
Русский четко, без небрежности к поверженному врагу, приложил ладонь к помятой фуражке. От сказанных слов внутри похолодело еще больше, казалось, что сердце превратилось в кусок льда.
Этой встречи Хайнц жаждал, вот только представлялась ему совсем иной – роли в ней они должны были играть противоположные. Но что случилось, то случилось, и он, терзаемый досадой, что остался без такого же головного убора, в одном лишь грязном подшлемнике, да еще со свисающим с плеча оторванным серебряным погоном, вытянулся в струну, крепко прижимая руки к телу.
– Командир 6-го егерского батальона майор Гудериан! – Четко представившись, с кривой улыбкой, не дрогнув ни единым мускулом на почерневшем лице, произнес: – Я готов, господин полковник!
– К чему вы готовы, майор?
Брови русского офицера удивленно выгнулись, и Хайнц тут же пояснил, не пряча ухмылки:
– Отправиться в расход, как вы говорите. Или поехать в «Могилевскую губернию, в штаб генерала Духонина»! Хотя не имею чести его знать, но надеюсь познакомиться…
– Не торопитесь на тот свет, майор, можно и опоздать – такая задержка оправданна!
Русский неуклюже пошутил, его лицо оставалось ясным, и Гудериан понял, что расстреливать его пока не собираются. Но облегчения не испытал, а одно лишь тягостное недоумение.
– Но почему, господин полковник?!
– За что нам вас казнить? Почему вы не ушли во Францию, бросив все, – ведь такая возможность у вас имелась?!
– Один из их революционеров перед казнью сказал, что отечество на подошвах ботинок не унесешь… – Гудериан в горькой усмешке скривил губы. – Идти к злейшим врагам и просить у них милости?! Ваши могли перебить вчерашних врагов, однако послали сюда эшелоны с хлебом для наших голодающих детей, а они только грабят! А их помощь?
Хайнц не выдержал и в презрении харкнул на землю. Он сказал все, что хотел, и этим плевком как бы подвел черту.
– За что вы дрались? Вы фон-барон, у вас поместье, заводы, фабрики и пароходы. Почему вы остались со своими солдатами, майор, хотя офицерам жизнь при сдаче не обещали?
– Не имею чести быть аристократом, хотя усадьба имелась – ее полякам по мирному договору отдали. Все мое имущество на мне, а марок не хватит на заплесневелый сухарь…
Трапезунд
– Спустя четыре года мы снова здесь, Александр Васильевич! Я о таком прошлой зимой и помыслить не мог, когда от большевиков на Маныче и Дону с трудом отбивались!
Лицо старшего флагмана черноморской эскадры Михаила Александровича Кедрова дышало энергией, небольшие черные усики победно топорщились, глаза лучились знакомым восторженным огоньком, что так часто пылает в глазах молодых лейтенантов.
После успешной кампании против Румынии вице-адмирал впал в совершенно противоположную крайность и начал считать, что плохие времена для российской державы уже канули в прошлое и теперь везде и всюду будет ждать успех.
