Николай Берг - Лёха
— А как оно — того? — переспросил молодцеватый патризан.
— Ну, я думал, что сам командир приговор зачитает. И лопаты мы с собой не взяли. И там всякие последние желания после казни. Или перед? Да и висит он как-то не так — взялся излагать свои сомнения Лёха.
— Висит он нормально. Так они его жертву повесили. Ворота невысокие, метра два, Тоже ногами доставала. А перед этим они ее и дочку старшую в избе растянули. Старшенькая-то бросилась маму защищать, ей как раз весной 16 исполнилось, только-только грудки стали наливаться. Вот ее по девичьим сисечкам — прикладом. А потом растянули. На двадцать мужиков. Моя бы воля — я бы этого капитана сраного как полено бы стругал — скрежетнул зубами Киргетов.
— А что не стругаешь? Тут же никого нет, а мы не против — удивился коренастый партизан.
— Нельзя. Нельзя человеческий облик терять. Мы — не они — твердо сказал разведчик.
— Ты как комиссар говоришь — осуждающе заметил его подчиненный.
— Комиссар — человек книжный, жизни не нюхал. Как и лейтенатик твой. Он, конечно, парень геройский — но много открытий ему еще предстоит — сказал Киргетов.
— В жизни все не так, как на самом деле — в очередной раз высказал совершеннейшую истину Лёха.
— Это точно — по — суховски вздохнул коренастый.
— Только я тебя не пойму — сказал разведчику старшина ВВС.
— Я — лесовик, мне гладко говорить сложно — пожал плечами браконьер.
— А не про изложение речь. Про то, что готов стругать — а нельзя почему-то.
— Что непонятного — я — человек. Мне на одну доску со зверьем бешеным вставать — нельзя. Видал я, как просто самому озвереть, это как в бездну шагнуть. И улетишь — не зацепишься. Потом среди людей жить невозможно.
— И опять не пойму — оно же вон мучается — кивнул Лёха на старательно соблюдающего вертикальное положение висельника.
— Девочке обещал, что этот тварь те же муки примет, на какие ее маму обрек.
— Наврал, выходит, не все муки — хмыкнул менеджер.
— Ну, если тебе охота гаду этому в задницу елочку всунуть — валяй. Что, кишка тонка?
Лёха вздохнул. Вообще-то да, в носу у него было не кругло вписаться в казнь.
— Вот я об этом. Горазды вы, городские, языком трепать. Да, ясно, что не полной меркой. Этой твари только за свою шкуру страшно. А у покойной жинки иначе было. Мне ж соседи рассказали, как она помирала. Жила себе хорошая гостеприимная добрая баба. Детей хороших нарожала, девчонки все красавицы и добрые тоже. И ни с того ни с сего ее опозорили, дочку при ней суродовали и потом на виселицу. Убивать! При детях и соседях! И дети сиротами остаются! Знаешь, как ей жутко умирать было — ни за что? Меня если вешать будут — так не то выйдет, есть за что, а бабу-то за какие грехи? Ты вот на себя примерь — как тебя в твоем же доме убивать вдруг примутся за просто так. Даже не за просто так, а за то, что доброе дело сделал? Страшно? — глянул внимательно разведчик.
Потомок медленно кивнул головой. Ему как-то вдруг померещилось, как вот так его вздергивают. И пробило ознобной изморозью по коже.
— Вижу, что прочувствовал. Вот и суди сам. И привыкай побыстрее, что тут книжки — не совсем то, что нужно. Тут житье и проще и сложнее, но прямое житье — руками делать все надо, не языком. И за сделанное ответ нести — полный. Шкурой своей. И хитрости видны сразу. Вон этот хитрый татарин, Абдуллин — думал что соорудить пообещает адскую машину с винтовочным затвором, а сам в виду имел, чтоб винтовку ему выдали. А то ему стыдно без оружия. Винтовку-то он портить не будет, себе оставит, а сделает другой взрыватель, без затвора, попроще и понадежнее. Ну, так и командир не лыком шит, сам хитрован первостатейный.
— Погоди, я ж видал, что Абдуллин был вчера уже с винтарем? — спросил Лёха.
— Так он представил начальству взрыватель самодельный — из гильзы и пружинки. Парень головастый оказался, и в своем взрывательном деле толк понимает. За то винтовку и получил. И с гонором парень — ему командир бает, что, дескать, после первого же успешного подрыва винтовку Манлихер на немецкий карабин заменят в порядке поощрения, так что дерзай, юлдаш, а Абдуллин в ответ — дескать после подрыва он насчет автомата сам расстарается — сообщил Киргетов.
— Взрывчатки нет — напомнил коренастый, пуская струю дыма в воздух.
— Через пару дней разживемся. О, гляди, обмочился, паскуда. Значит уже скоро сдохнет.
— И откуда вдруг разживемся?
— А немцы подарят.
— С чего это? — спросил Лёха, отводя взгляд от борющегося за жизнь капитана. По дрожащим ногам висельника и впрямь стекало… всякое…
— Это целая история. Наш общий знакомый, что фрицев дохлой свинятиной кормит, на барахолке знамя прикупил. Не военное, а какое-то пионерское. Но богатое — бархат, вышивка, лозунги, все такое.
— Странно, что такое на рынке продавалось. Платье бы из него пошили, или пару наволочек — заметил деловито коренастый.
— А оно драное было, в дырах, как сито. И грязное. В общем — за пустяк купил. А фриц, что старшим у караульных на складах этих, аж загорелся. Вроде отпуск он за такое знамя может получить или еще что. Их к тому же менять будут скоро. Вот они с нашим знакомым и договорились — наш прохиндей ему знамя, а фрицы ночью из караулки вылезать не будут, и мы несколько подвод можем вывезти спокойно. Ну, немцы не знают, что все партизанам пойдет, считают, что местным мужикам в хозяйство. Это они понимают, сами деревенские. Им еще прохиндей пообещал рыбки свежей. Так — то ловлю немцы не одобряют, бумаги какие-то в управе выправлять вроде надо, а он намекнул, что глушить будет в глухомани.
— Зря это он натеял — неприязненно заявил до того молчавший молодой разведчик.
— Почему? — удивился Киргетов.
— Знамя врагу отдавать — не дело — уверенно сказал молодой.
— Может ты и прав. Только вот в обмен на тряпицу мы получим еще патронов и тол с детонаторами. И этот флаг немцам рыгнется сторицей. Что нам сейчас важнее — флаг не пойми чей — или патроны и мины? То-то. Потому я и говорю — жизнь — штука и простая и сложная.
— Готова падла, смякла — заметил куривший партизан, глядя на обвисшее на веревке тело.
— А ненадолго его хватило — отозвался Киргетов, кивнул второму парню, тот понял с ходу. Отвязали веревку, подтянули труп повыше, завязали веревку по новой, сплюнули и, не тратя времени, пошли обратно в лагерь. Лёха глянул на медленно вращающееся вокруг своей оси тело, и поспешил за ними.
— Слушай, разведка, а что у нас так с вооружением убого? — спросил просто чтобы не молчать потомок.
Коренастый глянул искоса, хмыкнул.
Лёха продолжил свою мысль:
— Ведь вот такой момент: в лесах должно быть много всего армейского как брошенного, так и на убитых красноармейцах. Выходили, или пытались, группами и в одиночку, больные и раненые. Вот как мы. Искать надо, много чего по лесам должно всякого полезного быть!
Тут Лёхе вспомнился фильм по телевизору и он воодушевленно закончил:
— Многие тащили на себе то, что вывозили на машинах, которые пришлось бросить из-за того, что немцы оседлали дороги, либо из-за того, что горючка кончилась. Или банальных поломок и невозможности починить. Не все уничтожали то, что не могли унести. Ведь надеялись вернуться, надеялись что это временные неудачи. Что не сегодня — завтра фронт покатится назад. Мы сами такое видели не раз!
— Экий сообразительный! — без всякого одобрения буркнул коренастый разведчик.
— А что, разве я не прав? — возмутился Лёха, у которого зубной порошок уже вышел с неделю тому назад, а мыло — слава скряге Семенову — еще осталось, хоть и в мизерном количестве.
— Ага, много можно найти — усмехнулся Киргетов и продолжил:
— Можно еще наш расхераченый полевой аэродром найти, на котором две сгоревших «Чайки» и раскуроченные до остова полуторки. Чем скажешь там поживиться? Вот еще батарею с разбитыми пушками нашли, сами пушки в хлам расквашены, но там хоть можно поживиться оставшимися и засыпанными землей снарядами, из которых тол можно выплавить. Только я без спеца туда не сунусь, мне взлететь на воздух по дурости не охота. Много чего находили. Разные вариации на тему «нашли, а там хер ночевал».
Молодцеватый партизан продолжил:
— Сбитый юнкерс видали. Хвост торчит в лесном озере, пытались двумя лошадками на берег вытянуть — только веревка лопнула. Крепко в дно воткнулся, скалой стоит.
— А нырнуть? — ляпнул Лёха.
— Так и ныряли. Там метров пять глубины, а потом ил слоем. Ну и что ты оттуда выдернешь?
— Была еще и немецкая колонна, разбитая твоей летающей братией. Так немцы оружие собрали, своих похоронили, какие в ремонт пригодные машины утащили, а остальное столкнули на обочину. На тоби, небоже, шо мини негоже. Только мы и подобрали, что ранец пригорелый. Война — это когда из доброго и дельного делают мусор. А ты тут толкуешь, что на этой помойке валяется куча всякого ценного. А найти на помойке можно только отбросы, да отсевки и прочую хренотень. Потому как и без нас тут ловкачей полно. Решай сам, что тут подобрать можно.
