Мария Смык - Полюбить и выжить (СИ)
Мария Смык - Полюбить и выжить (СИ) краткое содержание
Мария Смык
Полюбить и выжить
Замок Теймис, расположенный на огромном холме, когда-то представлял собой гигантское укрепленное сооружение с зубчатыми стенами и высокими башнями, и служил многие века домом не одному поколению герцогов Страдвей. Сейчас же случайный путник был бы поражен заброшенности и зловещему виду некогда радовавшегося жизни исполина, а чуть вглядевшись, заметил бы только копошащихся крестьян на снегу перед замковым рвом и еще узкие, с остатками ржавых решеток, окна, равнодушно взирающие на приютившуюся внизу деревушку. Правда, южная башня, скрытая от любопытных глаз, радовала огромными, блестящими в лучах зимнего солнца, чистыми окнами, очевидно установленными не так давно. Но, чуть позже, в вечерней мгле, напрасно было бы всматриваться в эти, укрытые дорогими занавесями, проемы. Там было темно. Небольшие огоньки факелов иногда можно было наблюдать в обветшалой восточной башне, они единственные указывали на то, что замок обитаем.
А если бы кому-то захотелось пройтись по нескончаемой анфиладе залов и комнат, этого огромного строения, полюбоваться на пышность и красоту убранства герцогских владений, то он обнаружил бы, к своему изумлению, огромные полупустые, а то и просто пустые покои. Давно не мытые окна почти не пропускали солнечного света. Голые стены, только в некоторых местах украшенные древними гербами, толстый слой пыли, свисающая паутина и мусор на полу, в котором можно было узнать остатки мебели, говорили о запустении и безлюдности. Замок никому не был нужен, а то, что имело хоть какую-то ценность, давно было увезено. Вот только разве южная башня…Но она демонстрировала только внимание кого-то могущественного, наведывавшегося сюда на непродолжительное время, разве только для проверок и для решения каких-то своих, личных дел.
В восточной башне, в угловой огромной комнате второго этажа в камине пылала целая поленница дров, выпуская вверх красноватые языки, а тусклые отсветы, метавшиеся по полу, выхватывали из полусумрака почти пустую комнату, старый деревянный стол с табуретом, прочный большой сундук возле стены, кровать с теплым, лоскутным одеялом, худую, изможденную фигуру девушки на ней, рядом сидящую женщину лет сорока, с черными, чуть с проседью волосами, натруженными руками и с усталым лицом.
Женщина, с тревогой и заботой всматриваясь в лицо больной, вытирала испарину с ее лба и слезы с глаз, бежавшие подобно весенним ручейкам, не переставая.
— Поплачь, дитятко, поплачь. Это хоть какие-то чувства и лучше, чем просто лежать да помирать. Боритесь, прошу вас, боритесь. Вы должны жить, вы остались одна из рода Страдвей, одна одинешенька. Вы не имеете право умереть. Этот медальон, что я повесила вам на грудь вчера, вашей матушки. Преграда, стоящая вокруг Западной башни и столько лет не пропускавшая внутрь никого, пала. Но вряд ли этим мародерам из деревеньки что-то обломится, все внутри заговорено вашим батюшкой. Только медальон я могла взять, принеся клятву портрету ее светлости. Как-то она говорила мне, что это очень древняя реликвия, связанная с духами семьи, она оберегает ваш род, может и сил дать, и излечить когда следует. Только на это и уповаю. Вон вчера вы и глаз открыть не могли, и чуть дышали, а сегодня и травки мои попили и плачете, наконец, за столько — то лет первый раз. Может поспите хоть капельку, не все ж в беспамятстве пребывать!
Она все гладила и гладила по темно-каштановым, спутавшимся волосам, всматривалась в бледное, почти белое девичье лицо, вслушивалась в хриплое, прерывистое дыхание и не хотела верить, что милая сиротка не жилец на этом свете.
Виталина
В тот страшный момент, сидя на заднем сидении автомобиля, она никак не могла понять откуда на пустынной дороге взялась эта неуправляемая фура. Время замедлилось, что бы люди, сидящие в приговоренном лексусе, могли в полной мере насладиться кошмаром и несправедливостью свершающегося. А ведь она была так уверена в муже! Он всегда был предельно внимателен и осторожен. Но происходящее сейчас абсолютно от него не зависело. Женщина протянула руки к переднему сидению рядом с водительским, желая защитить, прижать к себе единственного и любимого ребенка, и не успела, ни чего не успела. Визг покрышек, скрежет металла, несколько тяжелых переворотов и вот уже перед машины и крыша снесены куда-то в сторону, а она лежит вдавленная в сидение. Сознание не на миг не покидает ее и Вита видит оторванную голову мужа, лежащую на асфальте, рядом с половинкой того, кого она 12 лет назад родила, и все эти годы — любила, учила, оберегала, и чувствует, как вместе с кровью, вытекающей через проломленную грудную клетку, улетучивается и ее жизнь. А стоит ли вообще жить после увиденного?
Миг темноты. Но миг ли? И она уже чувствует совсем другую боль. Желудок и кишечник пылают огнем, на некоторое время чудесный напиток, поданный заботливой женщиной, усмиряет эти болезненные ощущения, но потом они с новой силой начинают терзать тело. Где она? Что с ней?
Она слышала слова этой причитающей и желающей выговориться, понимала их и это было дико и непонятно. Вите хотелось встать, закричать, ударить кулаком по столу, потребовать окончания этого ужасного эксперимента. Но сил не было даже на то, что бы поднять голову. Ужас и растерянность, безысходность и безумная ненависть к себе и случившемуся истязали ее душу. Эмоции искали выход и они нашли его — пролившись обильными слезами.
— Пить! — только и смогла она вымолвить.
И волшебная жидкость погасила костер внутри, а спасительный сон дал возможность хоть на немного спрятаться от этого кошмара.
Очнулась она от громкого, возмущенного голоса.
— Да, что б этой Фиште, в самый мороз голяком до самых Береженек ползти, да что б….
— Жакоб, потише, пожалуйста, Пусть девочка еще хоть чуть-чуть поспит.
Но мужчина не унимался, правда понизив свой бас до вполне различимого шепота.
— И как во время Берта заболела, что бы эта дочь гнилой кобылицы и смердючего осла на месте оказалась. Как вовремя подсуетилась! Точно ее этот трухлявый пень, наш нынешний хозяин, науськал.
— Хорошо, хорошо. Принеси сейчас еще немного дров, а потом еще — на ночь. Девочка мерзнет.
— Не сомневайся, обязательно принесу. Пусть сколько угодно эта Фишта ругается, что дрова не понятно куда исчезают, принесу сколько надо. Аманда наша настоящая хозяйка, а не этот кусок….
— Жакоб, герцогине не следует даже слышать такие слова.
— А я чего? — возмутился мужчина. — Я же самую настоящую правду говорю. Трухлявый пень для него самое ласковое прозвище будет.
Послышались шаркающие шаги, женщина приоткрыла глаза и увидела напротив пожилого мужчину в овчинном полушубке, на ногах которого было что-то, похожее на валенки.
И тут воспоминания с новой силой нахлынули на нее, сердце сжалось от невыносимой боли. Только вот телесная не спешила возвращаться, лишь только вернулось ощущение полного бессилия да осознание беспомощности.
Мужчина стоял и смотрел, а встретившись с огромными, так выделяющимися на исхудавшем лице, зелеными глазами, полными боли и отчаянья, не выдержал. Подойдя поближе, вытер руку о штаны и погладил заскорузлой, огромной ладонью волосы лежащей.
— Вы, это, ваша светлость, не серчайте. Мало преданных вам людей осталось в замке, всех этот… аспид удалил. Я, да Гледис, — он кивнул в сторону женщины. — да еще разве Мануэлла. А ты глянь, уже — глазки осмысленные, — он оглянулся на женщину возле камина. — А боль-то какая в них стоит! Видно поняла, что одна — одинешенька, да еще и продали ее, как есть — продали этому Черному барону. А может не все, что про этого, ейного жениха рассказывают, правда? Кто же этих людей знает, язык — то без костей! А тут ей все равно — только помирать остается.
Он было порывался что-то еще сказать, но женщина вывела его за руку за порог и Вита уже не видела ничего. Вернувшись, Гледис подошла к кровати, взяла неестественно бледную с синеватыми лунками ногтей, руку девушки, поцеловала ладонь и прижала к щеке.
— Простите меня. Я свою вину вижу, не отрицаю. Какое скажете наказание приму. Нельзя мне было вас одну оставлять. Эта старая грымза специально вас компотом из плодов сорги напоила, хотя всем ведомо, что на эти ягоды у вас аллергия. Только и дочка у меня единственная, замуж ее отдавала. Хорошо хоть в село, что находится на землях теперь принадлежащих мужу дочери вашего опекуна. А он в столице у короля в фаворе и добрый человек, поговаривают. Так что «трухлявый пень» до нее не доберется.
Увидев руку, Вита поняла, что это не ее тело. Длинные, почти прозрачные тонкие пальцы с обгрызенными ногтями, в отличии от тех, что она помнила, ее собственных — чуть полноватых, загорелых, коротких, с хорошим «французским» маникюром. Теперь она только слушала, стараясь отрешиться от всего того, что ее волновало, что бы понять что происходит. А служанка, взяв тарелку и ложку со стола, начала кормить ее да приговаривать.
