Илья Варшавский - Под ногами Земля (Сборник фантастики)
Как жить дальше?
Отвергнутый любимой, осужденный товарищами, изгнанный с работы, Стригайло не раз задавал себе этот вопрос.
Бесцельно бродя по улицам, он подолгу простаивал у бронзовых изваяний коней и мускулистых красавцев, пытаясь понять сокровенную тайну мышечной ткани.
Мышечная ткань...
Между тем кончились деньги.
Несколько раз, набравшись смелости, Марий Феоктистович подходил к дверям проектных институтов и конструкторских бюро, объявлявших по радио о вакантных должностях, но неизменно горькое сознание своей неполноценности заставляло его в решительный момент поворачивать назад.
Однажды, слоняясь без дела, он увидел перед собой круглое здание цирка.
"Вы не в цирке, Стригайло!" В его памяти вновь возникло все пережитое на собрании.
"Вы не в цирке, Стригайло! Поберегите свои сказки для дурачков!"
Усмехнувшись, Марий Феоктистович решительно толкнул дверь служебного входа.
В скупо освещенном коридоре пахло конским навозом и духами.
- Простите, - обратился Стригайло к атлетического вида мужчине в тренировочном костюме, - я бы хотел...
- О, это вы! - сказал атлет. - Имейте в виду, что, если все недоделки к субботе не устранят, я буду вынужден жаловаться!
- Очевидно, это недоразумение. Я...
- Ах, к чему эти оправдания! - Собеседник Стригайло махнул рукой и зашагал дальше.
- Послушайте. - Сделав огромный шаг, Стригайло тронул его за рукав. - Я насчет работы. Кто у вас ведает набором артистов?
- По путевке?
- Н-н-нет.
- Какой жанр?
- Пожалуй, комический, - неуверенно сказал Стригайло.
- Попробуйте поговорить с Пешно. Рафаил Цезаревич Пешно, вторая дверь налево.
Стригайло просунул голову в полуоткрытую дверь.
- Разрешите, Рафаэль Цезаревич?
- Меня зовут Рафаил, - недовольно поморщился маленький человечек с огненно-рыжей копной волос. - Рафаэль - это обезьяна у Петруччио, а мое имя Ра-фа-ил. Ощущаете разницу?
- Ощущаю. Простите, Рафаил Цезаревич.
- Ничего, многие поначалу путают. Слушаю вас.
- Я бы хотел узнать насчет работы, - робко сказал Марий Феоктистович.
- Что вы можете делать?
- Удлиняться.
- В каком смысле удлиняться?
- В прямом.
- В прямом? - Пешно задумался. - Ну что ж, пойдем посмотрим, как вы удлиняетесь в прямом смысле.
В это время распахнулась дверь и в комнату, прихрамывая, вошла высокая женщина со стандартным профилем богини. На плече у нее сидела старая, похожая на Альберта Эйнштейна сорока.
- Здравствуй, Рафик! - сказала небожительница. - У тебя есть чем приколотить каблук?
- Рррафик! - насмешливо фыркнула сорока. - Прриколотить!
Каварррдак, - доверительно добавила она, взглянув на Стригайло умными влажными глазами, - форррменный каварррдак!
- Подожди, я сейчас приду, - сказал Пешно. Сорока взмахнула крыльями и перелетела на шкаф.
- Крррасота!
На арене известный комик отрабатывал падения с ударом головой о барьер.
На его затылке был укреплен микрофон, и гулкие хлопки разносились динамиком по пустому помещению.
- Ну? - сказал Пешно.
Стригайло вытянул руки и ухватился за трапецию, висящую под куполом.
Рыжеволосый, прищурив один глаз, поглядел вверх.
- Так, теперь подтянитесь.
- Капитан, капитан, подтянитесь! - продел комик. - А что, Рафа, такая подача с ковра работает, а?
Пешно молча кивнул головой.
Однако подтянуться "капитану" не удалось. Руки растягивались, как резиновые.
Комик, разочарованно крякнув, снова начал тяпать головой о барьер.
- Да... - Рафаил Цезаревич пожевал губами. - А номер у вас отработан?
- Нет, но я думал...
Из-за кулис выскочила маленькая белая собачка и, тявкнув несколько раз на Стригайло, умчалась обратно.
Пешно размышлял, запустив пальцы в шевелюру.
Откуда-то издалека донесся торжествующий рев осла.
Ярким светом вспыхнул купол цирка. Взволнованно запела фанфара.
- Идея! - В глазах Пешно горел огонь вдохновения. - Мы на вас наденем фрак и цилиндр. Рука империализма. А в финале народы полуколониальных и зависимых стран отрубают эту руку и под марш проносят по арене.
- Как отрубают? - упавшим голосом спросил Стригайло.
- Очень просто. Топорами или этими, как их... томагавками. Такой вариант проходит наверняка, а голый техницизм репертуарная комиссия нам не пропустит.
- Но дело в том... что она у меня не отрубается. Она... в общем...
живая.
- Совсем не отрубается?
- Совсем.
- Так что вы предлагаете?
- Видите ли... я думал... может быть, подавать снизу гимнастам разные принадлежности. Это наверное... будет работать.
- Цирковое представление, - произнес лекторским голосом Пешно, - должно воспитывать зрителя, а не играть на нездоровом любопытстве к физическим изъянам. К сожалению, я не могу больше тратить на вас время, Меня ждут. До свидания.
- Ну что ж, до свидания, - вздохнул Стригайло.
Стоя на мосту, он вглядывался в мутные, лениво текущие воды Фонтанки.
Внезапно у него возникло желание...
Дочитав до этого места, иной не в меру ретивый критик отложит книгу и начнет накачивать чернила в поршневую авторучку.
"Да, - скажет он, - ни для кого не секрет, что у нас еще бытуют отрицательные явления, поскольку они являются результатом пережитков в сознании людей. Но разве, наряду с выдуманным автором "Хипхоппроектом", нет замечательных коллективов, действительно создающих новую технику? Как же автор сумел их просмотреть?! Сатира сатирой, но где положительный герой?
Стригайло?! Почему же тогда автор потенциально обедняет его духовный мир, принижая до уровня чувств и поступков "маленького человека", а не раскрывает характер Мария Феоктистовича в борьбе с бюрократизмом и очковтирательством?
Не представляют ли собой потуги автора жалкое эпигонство, поскольку и сама тема не нова? Достаточно вспомнить хотя бы известный рассказ Кафки, где человек превращается в насекомое.
Нет, - скажет такой критик, - путь, которым идет автор, это не широкая дорога к светлому будущему, а извилистая тропка, уводящая читателя неизвестно куда!"
Подождите, уважаемые критики! Не вострите раньше времени свои перья. Все вам будет, а насекомых никаких не предвидится. Имейте терпенье читать до конца.
Автор, верный принципу художественной правдивости, не может скрыть, что действительно в голове бедного Стригайло не раз появлялась мысль о самоубийстве. Он перестал стричься, отрастил бороду и перебивался случайными заработками на торговых складах и базах, где уровень механизации еще не достиг запланированного на последний год семилетки.
Как всякий слабовольный человек, попавший в беду, он быстро пристрастился к алкоголю.
