Виталий Сертаков - Баронесса Изнанки
В ящике лежали два предмета. Длинный блестящий нож и пожелтевшая старая газета. Нож и газета, больше ничего, Ни кусочка хлеба, или, для разнообразия, пакетика орешков. Сон это или глюк, но жрать хотелось до рвоты. Младшая выплюнула горькую слюну прямо на ковролин. Плюнула на пол в самолете. Она никогда бы не поступила так раньше.
Нож и газета.
Анка сползла на пол, ноги уже не держали. Что-то должно за этим скрываться, — все ящики и закоулки кухни пусты, словно здесь никогда не готовили пищу. Все вылизано до стерильного блеска, и только в одном ящичке — нож и газета. Можно зарезаться — и дело с концом! Нож совсем не такой, какими следует комплектовать буфеты самолетов. Даже наоборот. Анка вспомнила, как они летели с Бернаром, и в аэропорту ее заставили выкинуть маникюрные ножнички. Очень боялись террористов на борту. По сравнению с маникюрными ножничками этот штык выглядел как орудие мясника.
«Один удачный удар в сердце — и нет проблем. Неужели это и есть Ритуал?»
Но что-то ей указывало на вероятную ошибку. Зарезаться она всегда успеет. Младшая сидела на корточках и разглядывала сморщенный, разорвавшийся пластик потолка. В глубине салона подвывала мать погибшего мальчика и бубнил молитвы старик-индеец. В треснувший иллюминатор Анке смотреть не хотелось. Там все оставалось по-прежнему. Кривой ледяной склон, занесенный рыхлым снежком, размазанные обломки кабины и режущие сетчатку ослепительные сахарные пики. Еще там коченели укрытые трупы. Те, кого не успели скинуть. Бернар, Валька и замерзший насмерть старик.
Нож, который нельзя брать на борт. Старая потрепанная газета. Газета...
У Анки остановилось сердце. Русский шрифт! Как же она сразу не заметила?! Или заметила, но не придала значения? Здесь же все не на русском, кроме газетного шрифта... Анка привстала, стараясь не дотрагиваться до сверкающего лезвия, дотянулась до пожелтевших древних листков. Она перелистнула хрустящую страницу, слушая, как колотится пульс в висках, На второй странице взгляд тоже не задержался. Мутные фотографии, вести с полей, комбайны, трубы заводов, лес единогласных рук с какого-то научного симпозиума. Непонятная тоскливая пресса советских времен. Очень старая газета, но явно оставленная специально для нее.
Она наткнулась на Это на четвертой странице. Перечитала заметку дважды, пока до отупевшего от голода мозга не дошел смысл.
«...подробности исчезновения самолета, принадлежащего частной колумбийской компании. Напомним, что самолет направлялся рейсом в Чили с тридцатью двумя пассажирами на борту. Среди пассажиров были дети и любительская футбольная команда. Как сообщалось, самолет исчез с экранов радаров в самом труднодоступном районе Анд. Диспетчеры прочесали эфир в прилегающих воздушных коридорах, надеясь, что экипаж сбился с курса или испортилась бортовая радиостанция. Немедленно был организован штаб, в район предполагаемого бедствия направились поисковые самолеты, поиск велся шесть дней, но не дал результатов. Буквально вчера стали известны новые факты. О них сейчас по всему миру кричат десятки газет. Как выяснилось, самолет с людьми не разбился, а долго планировал с отказавшим двигателем, пока пилотам не удалось высмотреть в горах наклонную ледниковую площадку, пригодную для посадки. При посадке на брюхо оторвало кабину и крыло, погибли пилоты и одиннадцать пассажиров...»
Анка сглотнула. Ей показалось, что в горле застряли куски бутылочной пробки. За занавеской, в салоне кто-то протяжно застонал, кто-то скороговоркой забормотал на испанском.
Нельзя было сидеть на ледяном полу, на сквозняке. Надо было встать и идти к своим, к уцелевшим. Но она продолжала сидеть и завороженно водила пальцем по строчкам, будто снова пошла в первый класс.
«...катастрофа произошла на высоте более четырех тысяч метров. Когда уцелевшие люди перестали предаваться эйфории, они обнаружили, что оказались в безвыходном положении. Без крошки еды, с мертвой рацией, отрезанные от мира, наедине с трупами товарищей, они были обречены на медленную гибель от голода и холода. Теперь, когда пострадавшие доставлены в больницу, над ними ведется наблюдение, а журналистам становятся известны все новые факты разыгравшейся трагедии. Уцелевшим было нечего поджечь, на леднике не нашлось ни единой травинки. Люди пытались жечь кресла и обшивку салона, но эти материалы только тлеют, выделяя удушливый дым. Из баков вытек бензин, согреться было нечем, а теплую одежду в короткий путь никто не захватил. В первую же ночь начались обморожения. Кто-то предложил спуститься по восточному склону и пешком идти через горы, кто-то настаивал, что от упавшего самолета нельзя удаляться. Кто-то утверждал, что с борта видел небольшое селение, что нельзя ждать. Однако большинство боялось отходить от самолета. Насколько хватало глаз, поднимались неприветливые, угрюмые горные кряжи. По прошествии недели стало ясно, что спасательные службы поставили крест на рейсе номер...»
Анка прервала чтение, чтобы внимательно осмотреть нож. Похоже, это был единственный режущий предмет на борту, доступный пассажирам. И нашла его именно она, хотя во все ящики уже сто раз заглядывали. Тот противный, с потухшей сигарой, он в поисках алкоголя десять раз все облазил. Это ее нож, наверное, предназначенный для защиты.
Только ведь никто не нападает. Или только пока не нападают? Почему-то ей совсем не хотелось читать дальше.
«...не имелось топлива, чтобы разжечь три костра для ориентирования пролетающих самолетов. Люди так ослабели, что никто не решался спускаться вниз. На голодный желудок это означало неминуемую гибель среди трещин и завалов. Помимо обморожений, развивалась куриная слепота, некоторые повредились рассудком. И тогда горстка уцелевших решилась на крайние меры...»
— О нет, — простонала Младшая. — Только не это!
Она еще раз перечитала последний абзац. Затем приподнялась и уставилась в щель между покосившейся стенкой и шторой. Три горки возвышались над сиянием ледника, среди вмерзших в лед обломков самолета. Старик и два молодых парня.
Ее рука невольно потянулась к ножу. Младшая вздрогнула, когда рифленая рукоятка, неожиданно теплая, сама легла в ладонь и даже потерлась слегка, как удобно устраивающийся котенок.
— Я не смогу, — сказала Младшая ножу. И нож улыбнулся ей в ответ.
«...мясо нарезали тонкими кусками и разложили на крыле самолета. За день под палящими Лучами солнца...»
Младшая вышла на ледник. Ветер кусал ее за уши, за шею, забирался за воротник. Она ничего не чувствовала, молча шептала обрывки бабушкиных молитв, но перед глазами стояла пожелтевшая газетная колонка.
«...за день под палящими лучами солнца мясо успело полностью провялиться...»
![Лион де Камп - Тени Каменного черепа [= Тени в черепе] [Рассказ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
