Николай Лукин - Судьба открытия
Он был человеком вообще не избалованным удобствами. Поэтому и тесный кубрик «Тавриды» ему пришелся по сердцу. Хорошо казалось лежать на койке, ощущая, как она покачивается вместе с судном; внизу — другая койка, где Захарченко. В кубрике кто разговаривает, кто смеется, кто спит, не замечая шума, а рядом, за железной стенкой, звонко плещется вода.
В конце августа налетел норд-вест, как говорили, в девять-десять баллов. Впервые Шаповалову пришлось увидеть море вздыбленное, страшное, какое раньше он лишь по картинкам мог себе представить. Судно валилось на борт, потом вздрагивало от удара — над ним нависала огромная волна, и тут же вся эта громада пены и воды сверху рушилась на палубу.
Едва шторм начался, Шаповалову было приказано дежурить для поручений возле капитана. А капитан стоял в штурвальной рубке рядом с рулевым.
Вода хлестала в стекла рубки. Приспособившись к размаху и крену судна на волне, Шаповалов уже ловко балансировал всем телом, побледневший, возбужденный. Так глядел на бушующее море, будто прикидывает расстояние, готовый прыгнуть, побороться, помериться силами со стихией.
Капитан не случайно вызвал нового матроса в рубку: он исподволь присматривался к новичку. И Шаповалов оправдывал его надежды. В виде поощрения он даже позволил Шаповалову в шторм стать за рулевое колесо.
Впоследствии их отношения вдруг приобрели какую-то особенную сложность. Произошло это в сентябре. «Таврида» ходила почти с половинным составом команды: группа матросов, как на грех заболев, разом списалась на берег, в больницу. Рабочих рук тогда не только в Мариупольском порту — вообще не хватало в Советском Союзе. Все поглощали стройки пятилетки.
Захарченко передал Шаповалову:
— Иди, капитан тебя зовет.
Капитан был в своей каюте. Он пригласил Шаповалова сесть. Потом как-то странно сказал:
— Вот, говоришь, — ты в летную школу?
— Через десять дней, да.
— Будь добр, ты мне вот что ответь: там много ли желающих учиться на пилота? Например, меня бы приняли?
— Вы по возрасту не подойдете, — улыбнулся Шаповалов.
— Значит, молодых достаточно?
— Двое на вакансию!
— Скажи на милость! У нас-то на «Тавриде» дело несколько похуже!..
Взгляд капитана был умный, с дружеской хитринкой, спрашивающий. Шаповалов смотрел с веселым упрямством. Тотчас же поднялся на ноги. Он ясно понимает, куда клонится беседа. Но, что бы тут ни было, он явится в школу в назначенный срок. Его не свернешь с пути никакими уговорами!
— Вижу: очень хочется поехать! — сказал капитан, искренне вздохнув. — А может быть, потерпишь до будущего года?
Шаповалов перестал улыбаться. Они заранее условились, что он поработает матросом на «Тавриде» лишь два месяца. А теперь ему подумалось, будто с ним затеяли нечестную игру. Ну, он тем более поставит на своем, если капитан не хозяин собственному слову! Шаповалов здесь — временный гость.
Капитан же, доверительно притронувшись к его руке, проговорил:
– «Тавриду» нам хоть завтра ставить на прикол. Давай решим, что будем делать. Я член партии, ты кандидат. Оба мы с тобой большевики.
Внезапно в памяти Шаповалова мелькнуло: степь, покрытая снегом; длинной вереницей, еле видной в сумраке, тянется красногвардейская колонна. «Крепись, крепись, сыночек — мы с тобой большевики!»
— Я совета прошу, — продолжал капитан. — Как считаешь, можно ли сегодня отпустить хоть одного матроса? Сколько у нас в команде людей?
Шаповалов глядел почти исподлобья.
— Совета? — переспросил он и помедлил. — Чего ж… совет единственный: пока нельзя никого увольнять. Ни одного человека.
— И тебя нельзя увольнять?
— И меня нельзя увольнять.
— Ты на меня не сердишься?
— Нет, не сержусь, — ответил Шаповалов без улыбки.
А в кубрике он оживленно, подшучивая над собой, рассказывал товарищам о разговоре с капитаном. Будто он и так и этак изворачивался, а капитан — хитрый старый запорожец — припер его к стене. Что поделаешь? Лопнула нынешней осенью для него летная школа. Но в будущем году — уж черта с два! В будущем году он все равно туда пойдет учиться, какие бы ни были обстоятельства.
Незаметно приблизилась зима. В мыслях Шаповалова нет-нет, да промелькнет забота о судьбе вещей из лаборатории Пояркова. Быть может, фасонное стекло и банки, раскопанные им, до сих пор лежат без движения. Уж очень этот Федор Николаевич легковесный человек.
Чувствуя себя за это ответственным, и чтобы подтолкнуть его, напомнить об обещанной посылке образцов в техникум на экспертизу, Шаповалов отправил Федору Николаевичу письмо.
Оно вернулось на «Тавриду» с пометкой на конверте: адресат на руднике не проживает, выбыл неизвестно куда.
Обеспокоенный новым осложнением, Шаповалов тотчас написал Танцюре. Попросил узнать, как обстоит дело с выкопанными лабораторными предметами.
А Азовское море в декабре покрывается льдом. На зимний период — до февраля — «Таврида» вышла за Керченский пролив, чтобы перевозить грузы только между черноморскими портами. Погода стояла штормовая. Малочисленной команде было тяжело работать.
Ответное письмо Танцюры Шаповалов получил в Новороссийске. Он распечатал его негнущимися от холода пальцами и прочитал на палубе во время погрузки цемента — под поскрипывание блоков, под возгласы «вира» и «майна».
Оказывается, Федор Николаевич подлым образом покинул Лельку Крутоверхую и сбежал с рудника, заметая за собой следы. А ящики с имуществом Пояркова тоже куда-то исчезли. Танцюра ходил на спасательную станцию, спрашивал у лаборантов. Лаборанты не знают ничего. Вместе с Танцюрой они искали эти ящики в сараях, добросовестно искали — и признаков их не нашли.
Именно в тот день в Новороссийске, когда закончилась погрузка судна, вдруг выпал свободный часок. Шаповалов и Захарченко отправились вдвоем побродить по городу.
Пронизывал ветер. Дома будто нахохлились, местами снегом облепило стены. Скользко — на тротуарах лед.
— Черт его возьми, — возмущался Шаповалов. — Я думал, он все-таки порядочнее человек!
— Это химик-то? Тю! — воскликнул Захарченко. — Пиши пропало! Одно слово — химик свинячий. Недаром пословица есть. — И он усмехнулся озябшими губами. Начал утешать: — Послушай, Петя, да толк же все равно один, что так, что этак. Не кто-нибудь, это говорю тебе я! Чего там. Ну, порошки устаревшие… кому они нужны? Выкинь ты из головы, а то икота в гроб беднягу вгонит — Федора твоего Николаевича.
Неуютно было на улице. Они шли мимо витрин магазинов. Остановились перед книгами. Захарченко со свойственной ему живостью обрадовался:
