Стивен Кинг - Несущая огонь
Распахнулась дверь, и оттуда выплеснулся истеричный вой пожарной сирены и с ним два десятка секретарш, техников и лаборантов. Они неслись по газону — к ограждению, где их ждал ток высокого напряжения и беснующиеся собаки, — там они сбились, как овцы, в кучу. Стихия рванулась было навстречу людям, но Чарли вовремя отвела взгляд, он упал на ограждение, и аккуратные ромбовидные звенья поплыли, потекли, закапали на землю слезами расплавленного металла. От перегрузки ограждение загудело, точно басовая струна, и стало разваливаться секция за секцией. Слепящие огненные брызги взлетали вверх. Над ограждением плясали шарообразные электрические разряды, белые фарфоровые изоляторы взрывались, как игрушечные мишени в тире.
Доберманы неистовствовали, мечась между внешним и внутренним ограждениями, как духи смерти. Шерсть на них стояла дыбом. Один наскочил на плюющуюся искрами железную сетку, и его, растопыренного, подбросило высоко вверх. На землю упал дымящийся комок. Двое сородичей в припадке истерии растерзали его.
За особняком, в котором держали Чарли и ее отца, симметрично амбару находилось длинное одноэтажное прекрасно сохранившееся деревянное строение, выкрашенное в красное с белым. Здесь был оборудован гараж Конторы. Распахнулись широкие створки, и, набирая скорость, выехал бронированный лимузин с федеральным номером. Верх был убран, и из машины торчали головы и плечи. Положив локти на борт, мужчина начал расстреливать Чарли из ручного пулемета. Куски вывороченного дерна разлетались перед самым ее носом.
Чарли повернулась к автомобилю и направила стихию по новому руслу. Мощь стихии продолжала расти; при всей своей податливости она неуклонно набирала силу, словно питала самое себя, словно это была перманентная цепная реакция. Бензобак лимузина взорвался, метнув в небо выхлопную трубу, как копье, и окутав облаком заднюю часть автомобиля. Но еще раньше ударной волной вдавило ветровое стекло, и заживо сгорел стрелявший, а специальные самозаклеивающиеся шины оплыли, точно свечи.
Машина еще двигалась по инерции в огненном ореоле, сбиваясь с курса, теряя очертания, превращаясь в подобие торпеды. Она дважды перевернулась, и повторный взрыв Доконал ее.
Из второго особняка тоже повалили служащие, люди разбегались как муравьи. Она могла накрыть их огнем — и в глубине души ей этого даже хотелось, — но, собрав остатки воли, она заставила себя обратить стихию на само здание — место, где ее и отца держали насильно и... где Джон ее предал.
Она дала импульс — все, на что была способна. Секунду ничего не происходило, только воздух заколебался, как бывало во время пикников с шашлыками, когда раскалятся угли. А затем особняк разнесло на куски.
Единственное, что ей отчетливо запомнилось (та же деталь впоследствии фигурировала в показаниях оставшихся в живых очевидцев), это целехонькая кирпичная труба, взлетевшая в небо, подобно ракете, в то время как особняк о двадцати пяти комнатах, объятый пламенем, развалился, словно карточный домик. Стихия, это огненное дыхание дракона, подняла на воздух камни, доски, целые балки. Расплавленная пищущая машинка, похожая на завязанную в узел зеленую тряпочку для мытья посуды, описав крутую дугу, врезалась в землю меж двух ограждений, образовав небольшой кратер. Со скоростью стрелы, выпущенной из арбалета, пронесся и скрылся из виду стул с бешено крутящимся сиденьем.
Жгучий зной сгущался вокруг Чарли.
Она озиралась, ища, что бы еще разрушить. Уже дымились два великолепных особняка (впрочем, от одного из них осталось только воспоминание), конюшни, останки лимузина. Даже тут, на открытом воздухе, пекло нещадно.
А внутренняя энергия все набирала и набирала силу, прося выхода, требуя выхода, грозя в противном случае разорвать, уничтожить ее носителя.
Чарли ничего уже не соображала. Неужели и это еще не конец? И тут она вновь повернулась к ограждению, за которым начиналась дорога в другой мир, и увидела, как люди, потеряв голову от страха, бросаются на заградительную сетку. Там, где секции выпали, им удалось через нее перелезть. Истошно кричала молодая женщина в желтой юбке гаучо, ставшая добычей собак. И вдруг Чарли услышала голос отца — так явственно, словно он, живой, стоял рядом: Хватит, Чарли! Остановись, пока можешь! Но может ли?
Оторвавшись от ограды, она лихорадочно искала взглядом то, что сулило спасение, одновременно пытаясь совладеть с этой стихией, удержать ее в каких-то границах. А та рвалась наружу, разбегалась по траве немыслимыми огненными спиралями.
Ничего. Ничего, разве что...
Пруд.
Чарли, окруженная особым миром молочной белизны, отдавала пруду свою энергию, пыталась укротить ее, утихомирить, одолеть. Казалось, ей не будет предела. И все же Чарли уже могла ее как-то контролировать; энергия послушно перетекала в пруд, словно по невидимой трубе. Но что, если вся вода испарится раньше, чем стихия будет отторгнута и растворена?
Отныне — никаких разрушений. Лучше она сама отдастся на растерзание этому зверю, чем позволит ему вырваться наружу, чтобы пожирать все вокруг.
(назад! назад!)
Наконец-то энергия стала утрачивать свой запал, свою... свою способность к самогенерации. Начался распад. Все вокруг было окутано густым белым паром; пахло прачечной. Угрожающе шипел и пузырился невидимый пруд.
(НАЗАД!)
Опять всколыхнулась мысль об отце, и боль утраты пронзила ее с новой силой: мертв... он мертв... эта мысль словно еще больше растворила энергию, и вот уже шипенье пошло на убыль. Мимо нее величественно проплывали клубы дыма. Потускневшей серебряной монетой висело над головой солнце.
ЭТО Я ЕГО ТАКИМ СДЕЛАЛА, МЕЛЬКНУЛО В ГОЛОВЕ НЕОЖИДАННОЕ — И ТУТ ЖЕ: "НЕТ... НЕ Я... ЭТО ПАР... ТУМАН... ВОТ РАССЕЕТСЯ...
Но в глубине души она вдруг почувствовала, что стоит ей захотеть, и она это сделает с солнцем... со временем. Сила ее раз от разу возрастала.
Все эти разрушения, этот апокалипсис, обозначили поток сегодняшних ее возможностей.
А сколько еще в потенции?
Чарли упала в траву и дала волю слезам; она оплакивала отца, оплакивала тех, кого убила, даже Джона. То, чего хотел для нее Рэйнберд, было бы скорее всего ее спасением... и все же, несмотря на смерть отца, несмотря на разрушительную лавину, которую она вызвала на свою голову, в ней билось желание жить — всем существом она молча и цепко хваталась за жизнь.
Так что в первую очередь она, наверно, оплакивала себя.
Сколько она пробыла в такой позе — на коленях, голова, обхваченная руками, уткнулась в траву, — Чарли не знала; ей даже показалось, что она — возможно ли? — задремала. Как бы там ни было, когда она очнулась, солнце светило ярче и стояло западнее. Пар, висевший над прудом, разметало в клочья и разогнало легким ветром.
