Кир Булычев - Старый год
– Значит, так, – сказал я.
– Тогда отойдем в сторону. У меня к вам есть сугубо конфиденциальный разговор.
Мы отошли в сторону, и никто на это не обратил внимания, потому что Кюхельбекер занимался с Соней расчетами, Люся ругала, проклинала, умоляла своего Егора, а Егор редко и почти лениво отвечал.
Доктор убедился, что нас никто не слышит.
– У каждого естествоиспытателя бывают сумасшедшие идеи, – сказал он. – У меня тоже есть идея. Как вы знаете, если человек поживет здесь больше недели, его кровь необратимо изменяет свой состав. Вы слышали?
– Да, я слышал.
– Но я не знаю, откуда возникло такое убеждение и каким образом его проверяли. Может быть, проверяли. Но вы – первый образованный человек оттуда, с которым я могу говорить. Так вот: здесь у меня, – он поднял чемоданчик, – образцы крови. Тут моя кровь, кровь Сони и Дениса. А также, простите, моча. Я надеялся, что вы попытаетесь вернуться сегодня же... Соня мне обо всем рассказывала. Я умоляю вас – немедленно отвезите нашу кровь в лабораторию и проведите анализ. Кстати, не забудьте и свою кровь – вы тоже у нас пробыли около суток. Вы меня поняли?
– Вы гений, – искренне сказал я. – Вы замечательный ученый.
– Я не гений и не замечательный ученый. Однако я сохранил остатки любознательности, а это очень много для врача.
– Я не знаю, как вас отблагодарить...
– А я знаю. В следующем обмене пришлите мне паровоз и вагончики для железной дороги, рельсы – шестнадцать миллиметров. Вы запомнили? Шестнадцать миллиметров.
– Обязательно, – сказал я.
Мы вернулись к остальным.
– Пора идти, – сказал Кюхельбекер. – Пожалуй, нам повезло. В течение двух часов, может, немного больше...
Егор присел у забора.
– Ты что? – спросил я.
– Плохо мне, – сказал он. – Если доктор пойдет к себе, я – с ним.
– Нет! – закричала Люся.
– Хватит, – сказал Егор. – Хватит. Раз и навсегда. Ты моя жена. Поняла?
– Он остается, – сказал я.
– Он остается, – сказал Кюхельбекер, – я таких навидался. А если раскается, тебе, императрица, об этом не скажет. Хотя ты у нас – вдовствующая императрица. Тогда придется дать молодому человеку титул. Как насчет графа? Граф Чехонин тебя устраивает? Учти, что я теперь и.о. императора. Но добрый.
Мы обнялись с Егором. Он сказал:
– Позвони маме. Наври ей о секретной экспедиции...
Потом я поцеловался с Люсей. Она ревела в три ручья и измочила меня слезами.
Егор положил руку на плечо доктору.
Они медленно пошли к университету.
Егор остановился, посмотрел на меня и сказал:
– Не забудь главного: мы будем ждать вас здесь месяц. Если никто не придет – мы поедем в Петербург. Там, говорят, есть нормальные люди.
– Хорошо, – ответил я. И подумал: как же он отсчитает месяц?
Потом они втроем пошли вдоль забора к университетской библиотеке, а мы повернули налево, к театру.
В театре нам пришлось ждать долго, часа три, не меньше. Чтобы не потерять ощущение времени, я старался считать до тысячи, я сбивался, отвлекался на разговоры. Кюхельбекер вдруг начинал задавать вопросы, в основном о современной армии. Его забавляли наши поражения в Чечне.
Было пыльно, сумрачно, единственная свечка, зажженная Соней, которая при ее свете умудрялась читать, робко трогала желтым светом вертикальные полосы кулис.
– В следующей посылке, – говорил комкор, – желательно лично для меня включить справочник по форме одежды российской армии. Я слышал, что для генералов армии ввели одну большую звезду на погонах. Почему? Ведь так они уравниваются в форме с маршалами? Тогда я не представляю, как вы намерены отличать маршала от генерала армии. Ну как?
Я не задумывался об этом. Среди моих знакомых не было ни одного маршала. Хотя вот завелся комкор.
– Вопрос второй – остались ли сапоги в парадной форме? Нет-нет, не отворачивайтесь, Георгий. Постарайтесь вспомнить. Мне это принципиально важно...
Заныл, зашевелился Денис.
– Что? – спросил я. – Он чувствует?
– Нет, – сказала Соня. – Он пить просит.
Из кармана своего широкого платья она достала бутылочку, вытащила пробку и дала Денису. Он начал с удовольствием хлюпать, пить, совсем как грудной ребенок. Соня погладила его по голове.
– Вы уверены, что будет окно? – испугался я. А вдруг мы так и будем сидеть неделями, месяцами в ожидании... И тогда я тоже, как и Люся, лишусь возможности возвратиться домой.
Соня поднесла свечку к глазам Дениса. Она долго вглядывалась в его глаза.
– Скоро, – сказала она наконец.
– Да и я говорю: скоро. У меня же есть таблицы, – сказал Кюхельбекер.
– А можно, я их возьму с собой? – без надежды на положительный ответ спросил я.
– У вас там тоже есть таблицы.
– Да, конечно.
Я думал, что Егору, должно быть, страшно. И наверное, хочется прибежать к нам, сюда, и вместе со мной вернуться. Самое грустное – он об этом сейчас не думает: через какое-то время он сочтет виновной во всем Люсю и не простит ей собственного самопожертвования.
– Вы можете погулять, – сказала Соня. – Еще не начинается.
– Пошли выйдем, – сказал Кюхельбекер. – Попрощаешься с нашей страной.
Мне не хотелось отходить далеко от Сони, но какая-то бравада заставила меня последовать за Кюхельбекером наружу. Впрочем, темнота закулисья тоже угнетала меня.
– Когда еще вернетесь, – сказал Кюхельбекер, стоя рядом со мной в дверях театра. Жемчужное небо бежало низко над головой, воздух был тих и неподвижен. – Я бы тоже хотел вернуться, – продолжал он. – Но, наверное, это вызвано любопытством. На самом деле мне нечего делать там, у вас. Здесь же, я думаю, смогу многого достичь.
– А какие у вас планы?
– Я намереваюсь расширить империю, – сказал Кюхельбекер.
Он смотрел на меня строго. Черные глаза прятались в глубоких глазницах, занавешенных бровями. Лицо было лишено мяса, и кости норовили продрать кожу. Отталкивающее лицо. Но я к нему уже привык.
– Вы сомневаетесь? – спросил он. – Не надо меня недооценивать. У меня есть неплохой опыт придворной жизни, я знаю, как тикает машина государства. И я буду куда более эффективным императором, чем покойный Паша, царствие ему небесное.
– А здесь есть церкви? – спросил я.
– Не у нас.
– Значит, вы знаете что-то о других местах?
– Вы же сами видели того финна.
И тут мы увидели колесницу.
Колесницей я условно назвал для себя ту телегу, на которой мы с Егором прибыли на Киевский вокзал. Только вчера в ней приехал господин Кюхельбекер, а кто ехал сейчас – я не понял.
– Смотрите, – сказал я.
В тот момент я не почувствовал тревоги. Может, потому, что эта телега в моем сознании была связана с Кюхельбекером.
