Станислав Гимадеев - Принцип четности
Потом я давал ему наставления относительно нашего перехода через болото. Ступайте только по моим следам, говорил я ему строго. Старайтесь не отставать, если что кричите. Холодов слушал рассеянно, все глядел под ноги, а потом неожиданно огорошил меня. Он вдруг сказал: а, может, мне не ходить никуда? У меня отвисла челюсть, а затем он добавил фразу, от которой у меня прошел мороз по коже. "Это совершенно не нужно," - произнес он безразличным тоном, и передо мной в одно мгновение возникло бескровное, восковое лицо Лешки Прохорова. Я тогда огрызнулся на Холодова, даже закричал на него со злости. Стал стыдить... Чтоб, говорю, я больше таких слов не слышал! Прекратите распускать нюни, вы же, Дмитрий Андреевич не баба, и в таком духе... Он не спорил со мной, только тяжело вздыхал, и из глаз его никак не пропадала тоска.
Напоследок я попытался, как мог, его приободрить, и потом мы двинулись через болото. Первое время я частенько оглядывался назад и ждал, когда Холодов догонит меня, потом стал делать это все реже и реже. Силы мои были на исходе. О Холодове и говорить не приходилось, он держался неизвестно за счет чего и то и дело падал на колени, охал, с трудом вытягивая из трясины ноги. Его мотало из стороны в сторону с такой силой, что если бы не корявый шест, служивший ему опорой, он вообще не смог бы идти. Каждый раз, оглядываясь назад, я видел, как он отставал от меня все больше и больше. Затем он стал периодически вяло подавать мне руками знаки, чтобы я не ждал его и шел дальше... Я уже почти ничего не соображал, мне самому казалось, что если я свалюсь, то не смогу подняться. Мучила жажда, в глазах плыли цветные круги, хотелось упасть и не двигаться, не шевелиться, не слышать этого нескончаемого мерзкого чавканья под ногами...
Позади уже было больше половины пути, когда, обернувшись в очередной раз, я не увидел позади высокую и худощавую фигуру Холодова. Словно электрический разряд пронзил мое тело. Я захотел крикнуть, но не смог - не было сил. Я кинулся обратно по собственным следам, но что я мог сделать? Я брел по трясине, таращился под ноги, но все было тщетно. Я не нашел даже и шеста, с которым он шел. Пузырей - и тех на поверхности не осталось. Помню, что я довольно долго стоял тогда неподвижно посреди болота, задрав голову в вечернее небо. Хотелось выть от злости и тоски, хотелось орать на всю тайгу, но не осталось ни капли сил. И я пошел дальше. И до самого конца трясины я не переставал себя спрашивать: почему он не закричал, когда начал тонуть? Почему? И потом, уже после этого болота, уже когда, падая от усталости, я снова плелся по лесу, не видя и не слыша ничего на своем пути, то продолжал себя тупо спрашивать: почему он не закричал? И не мог найти ответа... И никогда, мне кажется, его не найду.
Это, пожалуй, все, о чем я хотел рассказать. Остальное не имеет большого значения. Я провел в тайге уже две ночи (или больше?), разжигал костры, чтоб не замерзнуть, спал понемногу, потом опять шел и шел. Было еще два болота на пути; несколько раз я проваливался в трясину и уже думал, что не выберусь, но все-таки выбирался. Везло до сих пор. Не знаю, повезет ли в следующий раз. Уже на второй день я вдруг стал замечать, что лес ожил. Я слышал и голоса птиц, и зуд комаров, и кваканье болотных жаб, и прочие лесные звуки. Это была уже не та вымершая тайга, что предстала перед нами в первый день. Трудно сказать, что бы это могло означать. Может, оранжевый "туман" исчез, рассосался, может, остановился где-нибудь, может, еще что... Мне это уже безразлично. Теперь мне остается одно: идти до самого конца, каким бы он не оказался. Насколько меня еще хватит - знает только бог. Я начал писать в этой тетради на второй день путешествия, в перерывах на отдых. И не потому что почувствовал на себе какую-то там ответственность или обязанность... Нет, просто так мне легче, и так время сжимается. Время, которому я уже, кажется, начинаю терять счет. Вот какой, интересно, сегодня день? Третий или четвертый?.. Не знаю. Я знаю только, что сейчас, когда я дописываю эти строки, я сижу на пригорке возле тихой речушки, которая больше походит на ручей. Снова солнце клонит к закату. Впереди опять виднеется болото. Оно, надо сказать, совсем не шуточное, по сравнению с предыдущими. Даже страшно в него соваться. Мне вдруг буквально сейчас пришла в голову мысль: не брать с собой туда эту тетрадь. Я подумал, что будет лучше запаковать ее в полиэтилен, может даже запаять края огнем, привязать к какому-нибудь бревну и пустить в эту речушку. Пусть себе плывет, благо что хоть маломальское течение имеется. Авось, да выплывет куда-нибудь когда-нибудь. Чем черт не шутит? А вот "выплыву" ли я - это неизвестно.
Но мне ничего другого не остается, и у меня уже нет иного пути. К счастью, я лишен этой мучительной возможности какого-либо выбора, за который бы я мог себя упрекнуть. И если мне не суждено дойти, если мне доведется сгинуть в этих глухих таежных закоулках, то не потому, что я совершил ошибку, не потому, что сделал неверный выбор, а лишь потому, что у меня просто не хватило сил пройти этот путь до конца".
Рукопись закончилась.
Сергей в задумчивости перелистал ее снова. Какое-то непонятное чувство оставила в душе эта странная история, случайным образом попавшая в его руки. Что же это такое, в который раз подумал он. Если эта тетрадка - правда, то может статься, что цены ей нет для науки? А с другой стороны, если эта история, что описана здесь, в действительности имела место несколько лет назад в здешних лесах, то не может же быть, чтоб не осталось других свидетельств и свидетелей? Или все то, что связано с военными, по определению надолго покрывается пеленой тайны? Вопросов было много, ответов не было никаких, но одно Сергей понял однозначно: эту тетрадь необходимо прочесть не только ему. Кто-то должен узнать об этом, кроме него... Мы вот что сделаем, решил он. Мы ее Ревичу дадим прочитать. А там посмотрим. Ревич наверняка знает, куда эту тетрадку можно пристроить, наверняка знает. Вот так-то лучше будет, подумал он. Так-то оно будет лучше...
Похоже, что Кирилл и не думал объявляться. Сергей оставил тетрадь на диване и обречено поплелся на кухню заваривать третью чашку чая. Стоя у газовой плиты, он боковым зрением увидел, что во дворе дома, прямо под их окнами кто-то стоит. Но когда он повернул голову, то успел заметить лишь мелькнувшую в свете окон тень. С минуту он постоял у подоконника, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в уличной темноте, потом отошел к столу, заварил чай и сел.
Может показалось, мелькнула мысль. А Кирилл, ведь, один ходит... Это Сергею не нравилось никогда, а в последние дни просто не давало покоя, и он постоянно высказывал это Кириллу. Кирилл же на его замечания только отмахивался и отшучивался, словно даже и мысли не допускал, будто события могут приобрести совсем нешуточный характер. А, может быть, все он допускал, да только не хотел рисковать никем и ничем, кроме себя самого...
