Люциус Шепард - Жизнь во время войны
– Я могу помочь, – сказал Минголла.
– Это невозможно. Вы не знаете, что со мной происходит, а если бы и знали... – Она прищурилась. – Что вы замышляете?
– Ничего, – ответил Минголла и стал вгонять ее в сон.
– На кого вы работаете? – спросила майор, потом зевнула.
Среди всех узоров ее сознания один был явно поврежден, структура его казалась пластичнее, и влиять на него было легче, чем на другие, так что, пока майор клевала носом в кресле, Минголла возился с этим узором, менял, уменьшал его доминацию. Работа требовалась кропотливая. Слишком легко было промахнуться и вообще разрушить узор. Разрушить сознание этой женщины, превратить ее в собранные заново человеческие обломки – как дон Хулио, Амалия и Нейт. Прозрачное спокойствие не отпускало Минголлу все то время, пока он работал, и вместе с покоем приходило новое понимание разума. Минголла видел, как все мысленные узоры подчиняются главному, как в течение жизни они сплетаются в замысловатую, но заранее предопределенную сеть, что соединяет этот разум с мириадами других, и спрашивал себя: что, если его вера в таинственные и сверхъестественные совпадения была на самом деле смутным пониманием сути мышления, а те мистические свойства, которыми он всегда наделял реальность, действительно имели смысл?.. Слишком о многом предстояло подумать, слишком многое понять. Женская рука на фреске, девочка-христианка, которую он будет лечить в каком-то возможном будущем, ощущение, что он как-то разобрался с Исагирре. Даже прозрачное спокойствие, которое охватило его сейчас, тоже требовало осмысления – оно казалось симптомом более глубокого и сложного понимания, ожидавшего Минголлу в будущем. Все это, собранное вместе, составляло вселенную, чья сложность не желала делиться на категории и чей истинный характер не укладывался в определения магии или науки. Минголла сомневался, что когда-нибудь сможет понять ее всю, но надеялся в один прекрасный день выйти за границы, казавшиеся раньше очевидными.
Он разбудил майора, и та подскочила с обалдевшим видом.
– Вы, должно быть, смертельно устали, – сказал он.
Она подавленно рассмеялась:
– Я все время устаю, – и сжала виски ладонями.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он
– Не знаю,– ответила майор.– Яснее, кажется. – Она буравила его взглядом. – Вы со мной что-то сделали?
– Нет, клянусь... Вам нужно было поспать, только и всего.
– Я просто не понимаю, – проговорила она. – Минуту назад я была в отчаянии из-за...
– Наверное, стресс, – предположил Минголла. – Вот и все. Стресс иногда творит смешные штуки.
– Господи, что с нами делает эта война,– вздохнула женщина. – Нельзя даже просто хорошо себя почувствовать – подозрительно.
– Вы по-прежнему хотите, чтобы я ушел? Отвечая, майор словно сверялась со своим внутренним голосом.
– Нет, – вспыхнула она. – Давайте еще немного выпьем, и вы расскажете мне о Нью-Йорке. И о себе. Вы почти ничего мне не рассказали. Конечно, с разведкой всегда так... из них не вытянешь даже самого простого. – Она потянулась к бутылке, но по дороге застыла. – Вы же не из разведки, правда?
– Почему вы так решили?
– Все разведчики, которые мне попадались, держались холодно, накачивались бурбоном и только и знали, что вынюхивать красную угрозу, словно жить не могли без коммуняк. Вы на них не похожи.
– Наверное, я новой породы.
Перед тем как налить в стакан джина, майор долго изучающе смотрела на Минголлу.
– Это точно, – сказала она.
Патруль, сопровождавший их через долину, состоял из десяти человек, неуклюжих и в полном обмундировании похожих на инопланетян; на щитках мелькали буквы и цифры внутришлемных компьютерных дисплеев, мозги накачаны самми. Луны не было, но пока они пробирались сквозь заросший кустами склон, в небе то и дело вспыхивали огни, взрывы швыряли вверх пучки оранжевого пламени, оно вскипало у самых облаков, а с круживших над головами вертолетов лился радужный дождь трассирующих пуль – косой ливень ревущего света выхватывал силуэты веток и листьев, мерцал на щитках солдатских шлемов. Потом из-за облаков показалась луна, но ее блеска никто не заметил. Всем им выдали горловые микрофоны с миниатюрными наушниками, так что можно было говорить с солдатами, и, слушая их высокие голоса, Минголла изумлялся тому, в какое радостное возбуждение приводит их это нечеловеческое представление.
– Сукин сын! – воскликнул один – пацан по имени Бобби. – Гля, куда херачит! Прям в бак.
Сержант патруля, жилистый светлокожий негр по имени Эдди, ответил:
– Без базара! Погоди, допрут до танков. Бля, один уже допер – прям Четвертое июля. Все ракеты на хер... красные, зеленые, огонь полосами. Ни хуя себе, крутняк работка.
– Видал я и не такое, – проворчал Бобби. – Скажешь, нет? Я тут почти столько, сколько ты.
Эдди хмыкнул.
– Так, блядь, обдолбаться – еще и не то увидишь.
– Эй вы, козлы, – раздался третий голос, – прикусите язык! У нас тут леди.
– Заткни ебало, Себо, – снова встрял Бобби.– Баба из разведки. Перед тем как слать, ее там переимели по-всякому. А то... Ого! Клево! Гля, как эту суку рвануло! Прям в середине золотая херовина, видали? Ни хуя себе! Интересно, с чего эти фрито золотым огнем горят?
– Сала много жрут, – предположил кто-то новый.
Минголле стало не по себе, и он подошел поближе к Деборе. В отблесках взрывов ее глаза вспыхивали красным, а тени рук казались семипалыми.
– Держись,– сказал он, просто чтобы что-то сказать и забыв о микрофоне.
– Сдается мне, – сказал Бобби, – эти чувачки слабы на передок.
– Прикинь, как она подмахивает, – сказал Себо. – Научили небось в разведке нехилым фокусам.
– Заткни хлебало! – крикнул Эдди.
– Прикинь, у нее там мышцы такие обученные... агентов раскалывать.
– Я кому сказал, заткнись!
– Имею право помечтать, – не сдавался Себо. – А если они вдвоем, тощенькие такие, у одной роза в глазу.
– Мечтай, мечтай, – сказал Тулли. – Только смотри по сторонам, а примечтается тебе один большой ниггер... понятно?
– Не лезь к нему, Себо, – сказал Эдди. – Мужик, похоже, всерьез.
– Всерьез? Говно! – хихикнул Себо.– Не та война для серьеза.
– Наверное, – нервно сказал Рэй, – имеет смысл держать их мозги в перекрестьи.
– Эй, тощий бобик, ты про что это, а? – заинтересовался Бобби.– А, фрито! Чего-то ты мне не нравишься. Ты уж прости мужик, но лучше бы тебе с крестами не заморачиваться.
