Инна Гарина - Книга без переплета
Для Михаила же Анатольевича Овечкина приключения подошли к концу. Завершился странный, безумный, сказочный отрезок его жизни, и ныне ему предстояло предсказанное Великим Отшельником возвращение домой, возвращение, которого он уже не боялся.
И вновь распахнулись между мирами ворота, которые умеют открывать лишь великие маги с помощью талисманов, - ворота без пропусков и без стражников. Босоногий колдун вывел их с Фирузою из Данелойна и привел в центр Петербурга всего за одно мгновение.
Очутившись на Моховой улице, они обменялись телефонами и адресами и расстались, пообещав друг другу свидеться очень скоро. И Михаил Анатольевич отправился к себе домой, нисколько не беспокоясь о том, что и кого он там застанет.
Тревожила его одна только мысль - как объяснить на работе свое долгое отсутствие. И слегка кружилась голова при виде таких знакомых улиц, таких обыкновенных прохожих, автомобилей, шмыгающих мимо, под привычным сереньким питерским небом - летний денек выдался теплый, но пасмурный. Овечкин был одет в футболку и джинсы, купленные ему еще Никсой Маколеем. И, вспомнив об этом, он с теплым чувством нащупал в кармане последний подарок молодого короля - простое на вид, гладкое золотое кольцо с камнем, зеленым, как глаза всех королей из рода Маколеев. Благодарность Никсы за сделанное Овечкиным для принцессы Май невозможно было соразмерить ни с какою ценностью ни в одном из миров. Даря кольцо, Никса сказал, что все Маколеи, носившие его, были очень счастливы в браке, ибо это был талисман, укрепляющий супружескую любовь. Михаил Анатольевич намеревался надеть кольцо завтра же.
Мысли его перескакивали с одного на другое - то он пытался сообразить, какое нынче может быть число и какого месяца, то вспоминал с улыбкой, как бежал когда-то в паническом ужасе по этим самым улицам, спасаясь от домового, то с волнением думал, как завтра позвонит Фирузе.
Так, потихоньку, он добрался до дому и поднялся по лестнице на свой этаж. Дверь его квартиры была прикрыта, но не заперта. Он толкнул ее и вошел.
При виде его домовой спрыгнул со стола и прижал к голове свои острые ушки.
- Наконец-то, - недовольно пробурчал он. - Умаялся я уже сторожить. Сдаю квартирку в целости и сохранности - хошь проверяй, хошь нет. А я пошел, заждались меня...
- Спасибо, - сердечно сказал Овечкин, и домовой, кивнув, растворился в воздухе, как и не было его никогда.
Проверять Михаил Анатольевич ничего не стал. Он только прошелся по квартире, открывая нараспашку окна и отмечая про себя, какую рухлядь надо вынести отсюда и что да как переделать, чтобы в комнатах стало просторнее и светлее. Затем он вскипятил чайник, заварил чай и в ожидании, пока тот настоится, позвонил на работу, чтобы объясниться не откладывая. Однако в библиотеке, не дав ему и слова сказать, ужасно обрадовались, что его отпуск без сохранения подошел к концу, и поинтересовались, какого числа он выйдет на работу. Овечкин про себя подивился, каким это чудом дела его устроились сами собою, без его участия, и пообещал выйти послезавтра.
Жизнь как будто потихоньку налаживалась. Он налил себе чаю и уселся за кухонный стол. Но только Овечкин успел сделать глоток, в глазах у него неожиданно потемнело - так бывает иной раз, когда резко выпрямишься...
И когда тьма рассеялась, Михаил Анатольевич обнаружил, что сидит уже со своей чашкой в крошечной горенке за простым, гладко струганным столом. За открытым окном зеленела лесная чаща и звенел птичий хор. А напротив за столом он увидел отца Григория, Великого Отшельника, как называли его Ловчий с Пэком. Отец Григорий внимательно, с улыбкою в глазах, смотрел на него.
Михаил Анатольевич машинально отхлебнул еще чаю и поставил чашку на стол.
- Здравствуйте, - растерянно пробормотал он. - Как это я...
- Здравствуй, здравствуй, - сказал отец Григорий. - Это не ты, это я. Уж таким ты молодцом оказался, что захотелось мне, старику, повидаться с тобой еще разочек. Не обессудь за беспокойство.
Овечкин покраснел.
- Что вы, что вы! Я очень рад...
- Ой ли?
Овечкин покраснел еще сильнее, и отец Григорий усмехнулся.
- Ну что, нашел, значит, переплет от книжки своей? - повторил он едва ли не слово в слово сказанное однажды Черным Хозяином Данелойна. Но Михаила Анатольевича больше уже не удивляло, откуда они всё знают.
- Вспомнил, - задумчиво кивнул он в ответ. - Не скажу, что это было приятно... но я все вспомнил. Наверное, мне надо поблагодарить вас... да и всех тех мужей превеликих, что столь много обо мне позаботились...
- Не стоит. И каково тебе теперь знать, что в прошлом и ты был колдуном не маленьким и имел изрядные магические знания?
- Я предпочитаю забыть о этом, - Овечкин посмотрел в глаза отшельнику. - Надеюсь, я за все расплатился?
- За все, - подтвердил отец Григорий.
Оба они знали, о чем говорят. Для Великого Отшельника, в отличие от прочих, не было тайной, что откровение, снизошедшее на Овечкина в тот миг, когда принц Ковин вызвал его на дуэль, касалось отнюдь не одной только принцессы Май. Оно воистину оказалось тяжким грузом, ибо включало в себя память о прошлом воплощении маленького библиотекаря - жизни, в которой он и вправду был ученым колдуном. Тем самым незадачливым волшебником, который в погоне за знаниями выпустил из мира голодных духов Хораса, за что и поплатился. Вот что узнал Овечкин о самом себе, и знание это было ему неприятно. Не слишком он был хорошим человеком когда-то, прямо скажем, паршивым человеком был, мало чем отличавшимся от Де Вайле, колдуньи из Данелойна, в своей неуемной жажде знаний. И поплатился он за это не только жизнью. Посмертное странствие его происходило затем во многих темных мирах, в том числе и в мире Хораса - не зря подземелье это показалось ему знакомым. И насмотрелся и натерпелся он такого, что вполне был объясним тот страх, что преследовал его в теперешней жизни от рождения и превратил в маленького человечка, закрывающего на все глаза и уши. Скрытая память о том, что он еще не до конца расплатился за свои прегрешения, всегда жила в Овечкине, оттого и пребывал он до тридцати пяти лет в съежившемся состоянии, тише воды, ниже травы... Все было не случайно. И новая, решающая встреча с Хорасом была предопределена в этой его жизни, и самопожертвование его было предопределено тоже, и как легко было на самом деле уступить страху, сделать всего один шаг не туда, чтобы нить оборвалась и все опять пришлось начинать заново! Неудивительно, что теперь, когда он расплатился наконец, ему хотелось забыть обо всем этом навсегда.
- Зря ты так, - сказал отшельник, читая его мысли. - Думаешь, с какой стати мужи превеликие столь о тебе заботились? От нечего делать?
