Владимир Яценко - Бог одержимых (сборник)
— Что у нас на обед?
— "У вас", — враждебно уточнил я, — у вас обед из двух блюд: на первое — стакан ухи, а на второе — питательный раствор номер три. Сто миллилитров. Внутривенно.
— Но мясо будет?
— Мяса не будет, по причине его отсутствия. Рыбу ловлю сам. Крупы, приправы и сухие пакеты остались от припасов экспедиции. Фрукты-овощи приносят хламиды.
— Хламиды?
— Местные. В разноцветных балахонах. Частенько приходят. Подсаживаются к костру и о чём-то рассказывают. Только я не знаю, что им нужно. Не понимаю по-ихнему. А не гоню, потому что они еду приносят, и вообще… вежливые.
Я чувствовал досаду. Уж слишком хладнокровно она приняла сообщение о гибели моих приятелей. Не люблю таких… уравновешенных.
— Злишься, что я не принимаю скорбный вид? — спросила Рамзия.
Я кивнул:
— В точку! Сожаление, печаль… было бы "в тему".
— Ну, а тебе-то чего мучиться? Сам же говоришь: "возражал". Значит, предупреждал.
— Слабое утешение, — сказал я, — если не настоял, значит, согласился.
— Слабая позиция, — возразила она, — и пахнет суицидом.
— Чего? — я принюхался: резина, тальк, карболка… это "суицид" так пахнет? Наверное, она была ещё немного не в себе. — Вы это… короче, выздоравливайте.
Я поднялся, разобрал капельницу, поправил подушку и пообещал поискать что-нибудь подходящее. Но когда через минуту заглянул в палатку, Рамзия уже спала.
II
"Здравствуйте, Юрий Георгиевич. Случилось большое несчастье. Ваша дочь Зинаида…" Что ещё за "большое несчастье"? Дурацкое сочетание! Разве несчастье бывает малым? Разве можно измерить горе, когда гибнет дочь? И какое, к чёрту, "здравствуйте"? Какое может быть "здоровье" при таком известии? А если так: "тётя Марина, произошла трагедия. Порвалась страховочная сеть, и Костик сорвался с обрыва. Ребята хотели прощупать характер ручья…"
"Прощупали", блин! Да и какая она "тётя"? Я её в аэропорту впервые в жизни увидел. Я даже не уверен, что её зовут Мариной…
Облако из мельчайших брызг привычно парило над котловиной. Утренний фён приятно грел спину и пудингом покачивал пелену тумана. Обычно тёплому ветру, катящемуся с высокого перевала, хватало десяти-пятнадцати минут, чтобы очистить озеро. За это время морок едва успевал несколько раз хлопнуть себя по ушам. Будто сигналы какие-то, блин! И смотрит так недовольно…
— Коля!
Это Рамзия зовёт. Из лагеря. Очень беспокойная девушка. С ней не соскучишься, но как-то… взбалмошно, что ли? Интересно, есть такое слово "взбалмошно", или это я сам только что придумал? Пока она лежала на раскладушке, спокойно было. А теперь, вот, "взбалмошно"…
— Ко-о-ля-а!
Я отвлекаюсь от влажных размышлений и ухожу с обрыва. Всё лицо мокрое. То ли от слёз, то ли от тумана… нужно идти. Да и не будет внизу никаких лодок. И рукой мне никто не помашет. Пустое всё. Фикция. Отрыжка надежды…
— Что это? — спросила Рамзия возле распахнутого полога "гостевой".
Я присмотрелся: у неё в руках были мои чертежи и рисунки.
— Это мои бумаги, — сделав ударение на слове "мои", ответил я.
Но "ударение", наверное, ей не показалось, потому что она пробормотала "ага", прошла в палатку и уселась с моими записями на раскладушку.
Мне ничего не оставалось, как пойти за ней.
Она была в Ленкиной спортивке. Они похожи. По росту и вообще… по комплекции. Я и о белье не забыл, между прочим. И о зубной щётке с пастой. Не знаю почему, но отчего-то приятно мне сделалось, когда она Ленкины вещи примерила. Смотреть на Рамзию стало приятно. Смотреть и слушать. Будто Ленка разговаривает. Хотя голос не её. У Рамзиии голос хриплый, грубый. А Ленка моя — ангел. Ленка-пенка. Улетела моя пеночка-трещотка…
— Это схема лабиринта, Коля. В чертеже не хватает некоторых фрагментов, которые мне известны, зато в избытке коридоров, о которых я ничего не знаю. Откуда это у тебя?
— Да так, — промямлил я. — Много свободного времени, вот и рисую помаленьку.
Прошла неделя после её появления. Вчера я впервые предложил ей полноценный ужин из печёной рыбы с морковным соусом. Рамзия, разумеется, не отказалась. Всю ночь я с тревогой ожидал результатов этого опыта, а её, оказывается, больше интересовали эскизы картин, "подслушанных" мной в раковине.
Я уселся в углу, возле входа. Не то чтобы общество Рамзии было в тягость, просто всюду лежали мои записи. Я и не думал, что успел извести столько бумаги.
— "Рисованием", — неопределённо протянула Рамзия. — Помнится, ты пытался рассказать, кто тебе показывал меня и как.
— Припоминаю, — усмехнулся я, — ни фига не пытался.
— Тогда не нужно "пытаться", просто расскажи.
Я задумался: одно дело искать утешение в скудоумии, другое — признаваться в отсутствии дружбы с головой. Я ведь всего лишь прислушивался к раковине. И тут же начинал путать "близко" и "далеко". Не было "право" и не было "лево". Все мои перемещения-полёты проходили в странном переплетении "где" и "когда"… понимаете? Жаль. А то бы объяснили. Сам-то я ничего не понимаю.
— Я — астроархеолог, — напомнила о себе Рамзия. — Котловина, куда впадает река, — след от падения метеорита. Снимки из космоса подтверждают эту гипотезу. Это место удивительно, Коля. Так же, как и твоё присутствие. Здесь, знаешь ли, уже лет сто как заповедник. И здесь происходят явления, невозможные с точки зрения современной геофизики. Поэтому не нужно стесняться. Любая информация может оказаться ключом к тайне.
Я удивился:
— Астроархеолог? Ого! Звёзды копаете?
— Нет, — ответила она. — Что со звёзд упало, выкапываем. Опусти полог, пожалуйста. Что-то ветер поднялся…
Я закрыл клапан палатки, но о чём мы толковали, не забыл:
— А почему "тайна"? Даже если большой камень прилетел со звёзд и дырку в горах провертел, какая в этом тайна?
Она так глянула, что сразу стало понятно: чего-то я капитально протупил.
— Ты что, с Кольца свалился? Сам факт наличия гостя со звёзд — чудо. А что до "дырки"… — Рамзия покачала головой. — "Большой камень" прилетел во времена, когда здесь была равнина. Это не камень сделал "дырку в горах", это горы выросли вокруг места его падения. Как трава вокруг булыжника… представляешь?
— В этом тайна? Тайна в том, что горы не выросли на месте падения камня?
— Это, конечно, тоже странно, — согласилась она. — Но меня интересует другое: как память о падении метеорита дошла до наших времён, если само падение случилось задолго до появления динозавров? Память — вот что самое поразительное во всей этой истории. И твои гости в шёлковых бурнусах — хранители этой тайны. А то, что ты назвал "большим камнем", обычным метеоритом быть не может. Хотя бы потому, что "камней" было несколько. Часть упала в Северной Африке, часть — в Южной Америке. Азии тоже чуток досталось. Но самый крупный упал здесь. Другие места падения издревле прикрыты пирамидами. То ли человек завалил выходы, и пришельцы умерли. То ли пришельцы умерли, а люди возвели пирамиды, как надгробия. Не суть. Важно другое: отверстие под озером открыто от начала времён. И получается так, что эта штука, там, под водой, — живая, и как-то общается с нами, с людьми. Потому-то я и настаиваю: кто тебе рассказал обо мне? Кто тебе меня показывал?
