Андрей Уланов - Найденный мир
Мушкетову показалось, что он раздавит в кулаке до боли стиснутый приклад «трехлинейки». Если бы сейчас из зеленой каши выглянула мышь, он всадил бы в нее всю обойму.
Тала налегла ему на руку, уводя ствол вниз.
– Не стреляй! – прошипела она. – Видишь – манананггал не боятся. Всякая тварь боится экек.
Стервятники постепенно успокаивались, и только жирафовидный великан сделал несколько шагов в сторону людей, поглядывая блестящим черным глазом. Потом он, словно аист, резким движением вонзил клюв в путаницу сломанных ветвей и выдернул оттуда крупную рыжую ящерицу с колючками на плечах.
«Теперь я видел все, – подумал Мушкетов. – Даже птицу Рух, которая питается слонами… то есть тератаврами. Пускай даже маленькими».
Птеродактиль подбросил добычу в воздух и проглотил целиком.
– Надо обойти это место, – проговорил геолог. – Мы застрянем в этом месиве не хуже, чем в болоте. И неизвестно, кто еще соберется на падаль.
– А куда дальше? – спросила Тала.
Геолог застыл. Ему в голову не пришло, что обстрел стер всякие следы, оставленные матросами с «Манджура». Разве что обойти пустошь по краю и там, по другую ее сторону, искать тропу… если только уходящие не свернули раньше. Куда они вообще направились? Куда могли пойти в бездорожных просторах Земли Толля? И как долго придется искать их?
– А-а-ах…
В первый миг Дмитрий не поверил ушам. А в следующий, сунув винтовку в руки Тале, бросился, не разбирая дороги, через огнелом и смолистое зеленое крошево.
Горшенин поднял к нему лицо, похожее на весенний сугроб: снежная белизна под коркой грязи.
– Помогите, – прохрипел боцманмат, последним усилием выталкиваясь из драного стланика, поднимая на усталых плечах бездвижное тело в разодранном кителе.
Мушкетов подхватил раненого под мышки, выволок на твердую землю. Пострадавший – Шульц, вспомнил геолог, мичман Шульц, второй минный офицер, которого на «Манджуре» за неимением других дел назначили делать съемку побережья – не пришел в себя, даже когда у Дмитрия соскользнули пальцы, стиснув раненое плечо.
Горшенин выкарабкался сам, с трудом переводя дыхание и мотая головой, чтобы стряхнуть слезы облегчения. Мундир его тоже был порван в нескольких местах, измочаленная брючина потемнела от засыхающей крови.
Тала выжидающе смотрела на геолога, и тот, растерянно глядя на раненых моряков, понял, что должен принять решение. Вот прямо сейчас.
– Надо вернуться, – проговорил он. – К источнику. С мичманом мы быстро не доберемся до нового лагеря, где бы он ни был. А скоро уже ночь.
Горшенин кивнул, не поднимая взгляда. Мушкетов, запоздало спохватившись, сунул ему флягу, недавно наполненную из горячего родника.
– К немцам, – с трудом пробормотал боцманмат между глотками. – К немцам в лагерь ушли. Не дойдем до заката.
Сордесы засуетились внезапно. Гигантский птероящер, дрыгнув задними короткими лапами, вдруг оттолкнулся от земли передними, словно собрался прыгать с двумя шестами сразу, раскинул перепончатые крылья и в два взмаха ушел в полет. Мушкетов, невольно пригнувшись, проводил его взглядом: чудовище парило тяжело, с трудом ложась мохнатым брюхом на свежий морской ветер. Чувствовалось, что лишь острая необходимость может оторвать его от земли. Чудовище пронеслось над головами, и солнце, как давеча в лесу, на миг померкло, закрытое полупрозрачными патагиями.
Геолог машинально прислушался. Ветер принес негромкий, мелодичный щебет, от которого кровь застывала в жилах.
– Надо согнать манананггал, – проговорила Тала озабоченно. – Взять мяса. Скоро придут экек.
– В лагерь нельзя идти, – пробормотал геолог. – Там воняет падалью до небес, кто-нибудь обязательно явится. На дерево мы мичмана не затащим. Как бы нам устроиться на ночь…
– Твое ведьмовство найдет, – уверенно заявила филиппинка. – Я знаю, что искать. Ты найдешь. Все просто.
Геолог пощупал пульс раненого Шульца – слабый, почти нитевидный – и покачал головой.
– Поразительно, – проговорил Никольский не своим голосом, будто зачарованный, – просто поразительно…
– Поразительно, что вы после всего случившегося способны любоваться бабочками, Александр Михайлович, – с иронией заметил эсер.
Зоолог обернулся к нему всем телом, бессознательно копируя манеру Колчака простреливать подчиненных крупнокалиберным взглядом, но то, что со стороны боевого офицера выглядело грозно, не произвело никакого впечатления, будучи исполнено немолодым герпетологом. Щукин даже не моргнул, наблюдая со своего ложа за профессорскими метаниями.
– Вы, сударь, злоупотребляете моей снисходительностью, – промолвил ученый, враждебно глядя на «доктора». – Если бы не ваш товарищ…
– Нам все равно пришлось бы покинуть старый лагерь, пока дохлая ящерица-переросток не завоняла, – фыркнул эсер. – Могу представить, каково бы нам пришлось, если бы англичане нас застали врасплох по дороге сюда.
Никольский пожевал губами, ничего не ответив.
– Я понимаю, что у вас нет оснований питать ко мне нежные чувства, Александр Михайлович, – продолжал Щукин, – но… кажется, нам надо держаться друг друга.
– Кому именно – «нам»? – поинтересовался зоолог.
Эсер пожал плечами:
– Людям. Нас слишком мало на этом берегу, чтобы проводить более тонкие различия.
– Вашему товарищу так не казалось, – не упустил случая съязвить Никольский.
– Да какой он товарищ?! – внезапно вспылил Щукин, попытался взмахнуть рукой и тут же скривился. Рана беспокоила его, хотя эсер и старался этого не выдать. – С-с… скотина. Извините, Александр Михайлович. Хотя… в его понимании люди тоже должны держаться друг друга. Просто от страха круг этих людей внезапно сжимается, пока не ограничивается единственной персоной – его собственной.
Никольский не удержался, хмыкнул:
– Эк вы его… любовно.
Щукин пожал одним, здоровым плечом:
– Обычное дело. Понятие «ближнего» весьма расплывчато. Очень легко говорить «все люди – братья», когда за людей считаешь только чистую публику…
– А вас все на пропаганду тянет, – парировал зоолог.
– Какая же это пропаганда, когда правда? – возразил эсер. – Вон тот офицерик британский, что командовал «Пли!» – он, думаете, вас за ближнего считал? Когда стоишь с пистолетом в руках, тоже о любви братской забываешь. Мишени вокруг: буржуи, враги, сатрапы…
– Вам ранение заметно рассудок прочистило, – скривился Никольский. – Жаль, поздновато.
– Никогда не поздно переоценить сделанное, – философски заметил Щукин. – Исправить, правда, не всегда удается.
– Как вы собираетесь «исправлять»? – зоолог хмуро глянул на него. – Вы же людей убивали, милейший. Не знаю, много ли. Но вряд ли вам их удастся поднять из гробов.
