Робер Мерль - Разумное животное
— На нем форма?
— Нет.
— Каков он из себя?
— Маленький, глаза голубые, волос на голове немного.
— Что он говорит?
— Он держит в руке и нам показывает маленький серый корабль с пушками. Он говорит: «Смотрите как следует. Я выпускаю вас в море. Вы находите этот корабль. Вы поставите мину под середину дна, и вы вернетесь на подводную лодку».
— Сколько времени вы были на подводной лодке?
— Долго. Мы смотрели на маленький корабль.
— Это в первый раз вас просят найти настоящий корабль, показав вам сначала его маленькую модель?
— Нет. На базе мы с Фа делали это часто.
— Вы ошибались?
— Вначале — да. Потом — нет.
— Хорошо. Что происходит затем?
— Люди надели на нас ремни.
— Обычные ремни?
— Нет. Другие.
— И мины?
— Нет, не сразу. «Люди-лягушки» помогают нам выбраться из лодки.
— Под водой?
— Да.
— Каким образом?
— Нас помещают в ящик, его закрывают, он наполняется водой. Ящик открывается в море. Мы выходим. «Люди-лягушки» держат нас за ремни. Они плывут вместе с нами.
— Долго?
— Нет, они останавливаются и укрепляют мины на ремнях.
— Потом?
— Мы плывем в направлении на север.
— Откуда вы знаете, что это север?
— По солнцу. Когда мы выходим из подводной лодки, середина утра. Мы плывем быстро.
— Сколько времени?.
— Длинный путь и половина длинного пути. Я нахожу корабль. Я приближаюсь, и на корабле есть люди. Я говорю Би: ничего забавного, не будет «буф!».
— Не будет взрыва?
— Да, я думаю: есть люди, нет «буф!». Би говорит: я обгоню тебя. Тогда я плыву, плыву, Па, плыву, как летит птица! Я приплываю раньше Би, я поворачиваюсь на бок, мина идет на корабль, но я остаюсь на мине!
— Ты хочешь сказать, что мина пристала к кораблю, но не отделилась от ремней.
— Да!
— Ты оказался привязанным к кораблю?
— Да! Я боюсь! Я не могу дышать. Я захлебнулся. Я зову на помощь: Би! Би!
— И я, — сказала Би, — зубами перегрызла у Фа ремни под животом. Он свободен.
— Ты не ставишь мину?
— Нет.
— Повтори, ты не ставишь свою мину?
— Нет. Я боюсь. Фа тоже боится.
У Севиллы начали дрожать руки.
— Что ты делаешь со своей миной?
— Я говорю Фа: перегрызи мои ремни зубами. Он перегрызает ремни, и мина падает.
Севилла посмотрел на Арлетт, руки его тряслись, ему не удавалось овладеть своим голосом. Жизнь сотен моряков зависела от крошечной случайности: люди-лягушки закрепили холостую мину на Би, а не на Фа.
— Ремни и мина падают на дно моря?
— Да.
— Потом?
— Я поднимаюсь на поверхность с Фа. Я дышу, и я плыву но направлению на юг. Я плыву быстро-быстро. Я боюсь.
— В каком направлении плывет корабль?
— На север.
— А вы на юг?
— Да, и корабль делает «буф!».
— Ты видишь это?
— На корабле есть люди, и корабль делает «буф!».
— Ты видишь это?
— Я слышу. Я далеко в воде, но я вижу свет. Я слышу взрыв, и я чувствую удар в воде. Я ныряю глубже, я плыву, я боюсь!
— Сколько времени ты плывешь?
— Длинный путь и половина длинного пути. Я пробую воду. Подводной лодки нет: она уплыла.
— Что же дальше?
— Я ее ищу. Фа тоже. Но она уплыла. Уже давно. У воды не тот вкус.
— Тогда Би и я, мы понимаем.
— Что вы понимаете?
— Люди корабля умирают. И Фа и Би тоже умирают с ними, привязанные к кораблю. Человек подводной лодки говорит: все хорошо, они умерли, не надо ждать.
— И тогда?
— Я говорю: люди — нехорошие. Останемся в море. Би говорит: нет, надо вернуться на базу.
— Зачем?
— Чтобы сказать Ба.
— Чтобы рассказать Ба, что произошло? — переспросил Севилла, прилагая все усилия, чтобы говорить спокойно.
— Да. Потому что Ба — наш друг. Но земля далеко. Я плыву, я нахожу землю, но я не нахожу базу. Я; не очень хорошо знаю берег. Я плаваю весь конец дня и всю ночь. Я не ем, я плаваю, я очень устаю.
— О, я так устала, — говорит Би. — Вместе с Фа я плыву. Наконец утром я вижу базу. На дамбе стоит Ба. Он нас видит. Он бросается в воду одетый. Мы довольны.
— Затем?
Наступило молчание, казавшееся очень долгим.
— И затем? — терпеливо повторил Севилла.
— Я говорю Ба.
— Ты рассказываешь ему все, что произошло? — сказал Севилла приглушенно и, протянув руку, сильно сжал пальцы Арлетт.
— Да.
— Все?
— Да.
Снова молчание.
— И тогда?
— Ба смотрит на нас. Он очень бледный. Он говорит: это невозможно. Это неправда. Би, ты лжешь. Не надо больше повторять это. Ты слышишь, этого нельзя больше говорить. Он очень бледный. Он дрожит.
— А ты, что ты говоришь?
— Я говорю: это — правда, это — правда, это — правда! — повторила Би с отчаянием.
Она замолчала снова.
— И затем?
— Затем я понимаю, что Ба нам не друг. Мы говорим: с Ба мы больше не говорим. С людьми мы больше не говорим.
Севилла повернул выключатель магнитофона и посмотрел на Арлетт.
— Ну что же, в таком случае все ясно. Боб рассказал то, что он узнал, людям В прежде, чем они его прикончили. И теперь так они тебе и поверят, что Фа и Би не говорили с нами!
— Они знают, что этого не было, — сказала Арлетт спустя несколько секунд. — Ведь они же должны были перехватить вчера все радиопереговоры между тобой и Адамсом?
— И сочли, что мы ведем их для отвода глаз.
— Хорошо, предположим, что они их истолковали именно так. Предположим, что они думают, что у Адамса имеется теперь магнитофонная лента с записью показаний дельфинов. В таком случае мы также уже ничем не рискуем.
— Совсем наоборот. Они считают, что дельфины прикончены. Для того чтобы эта запись приобрела значение свидетельства, необходимо чтобы мы были живы и могли подтвердить ее подлинность.
— Па, — сказала Би, — мы хотим говорить.
— Сейчас, Би, — ответил Севилла, кладя руку ей на голову. — Па говорит с Ма.
— А потом с Би?
— А потом с Би.
— Так ты думаешь, что люди В вернутся…
Севилла сказал тихо и четко:
— Да, этой ночью. Они вернутся этой ночью.
Наступила тишина, и затем Арлетт ответила:
— Если ты так думаешь, то Адамс тоже должен так думать. В таком случае почему он снял свой заградительный отряд?
Севилла стиснул руки и пожал плечами:
— О, Адамс! Адамс поставил на две карты, — продолжал он, стараясь побороть волнение в голосе. — Положение Адамса было с самого начала двусмысленным, потому что он действовал от имени ведомства, где одни — сторонники истины, другие — за ее уничтожение. Адамс поставил сначала на истину. Когда же Фа и Би «погибли», он решил, что лагерь истины проиграл, и он ставит теперь на молчание.
