Генрих Альтов - Фантастика-1967
XX
Как в старину, женщины теперь носили накидки и длинные платья, закрывающие ноги и плечи. Любовь была редким чувством, но считалась признаком высокого интеллекта.
Девственность и женщин и мужчин стала социальной моралью, и литература того времени создала образцы нового человека, которому не знаком брак, но присуще высшее напряжение любви, утомляемое, однако, не сожительством, а либо научным творчеством, либо социальным зодчеством. Времена полового порока угасли в круге человечества, занятого устроением общества и природы.
Наступило новое лето. Егор Кирпичников устал от «эфирного тракта» и беспомощно затосковал по далеким и смутным явлениям, как это бывало с ним не раз.
Он снова убивал дни, скитаясь и наслаждаясь одиночеством, то, в Останкино, то в Серебряном Бору, то уезжая на Ладожское озеро, которое он так любил.
— Тебе, Егор, влюбиться надо! — говорили ему друзья. — Эх, напустить бы на тебя хорошую русскую девушку, у которой коса травой пахнет!..
— Оставьте! — отвечал Егор. — Я сам себя не знаю куда деть! Знаете, я никак не могу устать — работаю до утра, а слышу, что мозг скрежещет и спать не хочет!
— А ты женись! — советовали все-таки ему.
— Нет, когда полюблю прочно, в первый раз и на всю жизнь, тогда…
— Что тогда?
— Тогда… уйду странствовать и думать о любимой.
— Странный ты человек, Егор! От тебя каким-то старьем и романтизмом пахнет…
В мае был день рождения Валентины Кроховой. Валентина весь день читала Пушкина и плакала: ей сравнялось двадцать лет. Вечером она надела серое платье, поцеловала перстень на пальце — подарок отца — и стала ждать Егора с матерью и двух подруг. Она убрала стол. В комнате пахло жимолостью, полем и чистым телом человека.
Огромное окно было распахнуто, но видно в него одно небо и шевелящийся воздух на страшной высоте. Пробило семь часов. Валентина села за рояль и сыграла несколько этюдов Шахтмайера и Метнера.
Она не могла отделаться от своей сердечной тревоги и не знала, что ей делать, — расплакаться или сжать зубы и не надеяться.
Весенняя природа волновалась страстью размножения и жаждала забвения жизни в любви. И в круг этих простых сил была включена Валентина Крохова и не могла от них отбиться. Ни разум, ни чужое страдание в поэмах и в музыке — ничто не помогло горю ее молодости. Ей нужен был поцелуй, а не философия и даже не красота. Она привыкла честно мыслить и понимала это.
В восемь часов к ней постучали.
Принесли телеграмму от Егора.
В ней стояли странные, шутливые и жестокие слова, и притом в стихах, к которым Егор питал влечение с детства.
Дарю тебе луну на небе
И всю живую траву на Земле, —
Я одинок и очень беден.
Но для тебя мне нечего жалеть.
Валентина не поняла, но к ней вошли веселые подруги.
В одиннадцать часов Валентина выпроводила подруг и пошла к Егору, зажженная темным отчаянием.
Ее встретила Мария Александровна. Егора дома не было уже вторые сутки. Валентина посмотрела на бланк телеграммы: она была подана из Петрозаводска.
— А я думала, он у вас будет сегодня вечером, — сказала Мария Александровна.
— Нет, его у меня не было…
И обе женщины молча сели, ревнуя друг к другу утраченного и томясь одинаковым горем.
XXI
В августе Мария Александровна получила письмо от Егора из Токио:
«Мама! Я счастлив и кое-что постиг. Конец моей работы близок.
Только бродя по земле, под разными лучами солнца и над разными недрами, я способен думать. Я теперь понял отца. Нужны внешние силы для возбуждения мыслей.
Эти силы рассеяны по земным дорогам, их надо искать и под них подставлять голову и тело, как под ливни. Ты знаешь, что я делаю и ищу — корень мира, почву вселенной, откуда она выросла. Из древних философских мечтаний это стало научной задачей дня. Надо же кому-нибудь это делать, и я взялся. Кроме того, ты знаешь мои живые мускулы, они требуют напряжения и усталости, иначе я бы затомился и убил себя. У отца тоже было это чувство; быть может, это болезнь, быть может, это дурная наследственность от предков — пеших бродяг и киевских богомольцев. Не ищи меня и не тоскуй — сделаю задуманное, тогда вернусь. Я думаю о тебе, ночуя в стогах сена и в куренях рыбаков. Я тоскую о тебе, но меня гонят вперед мои беспокойные ноги и моя тревожная голова.
Быть может, верно, жизнь — порочный факт, и каждое дышащее существо — чудо и исключение.
Тогда я удивляюсь еще больше, и мне хорошо думать о своей милой матери и беспокойном отце.
Егор».V
СМЕХ СКВОЗЬ ЗВЕЗДЫ
Среди авторов этого раздела только трое не были представлены вам раньше. Киевлянин Леонид Сапожников — кибернетик, и повесть его называется «У нас в Кибертонии…» Внимательный читатель сумеет найти в ней кое-какие кибернетические истины, принципы, парадоксы и шутки. Но все это — только мимоходом. Потому что для него будет гораздо важнее проследить за перипетиями борьбы героев повести со страшным доктором тьма-тьматических наук.
«У нас в Кибертонии…», употребляя выражение А. и Б.Стругацких, — сказка для научных работников младшего возраста. Но ее наверняка с удовольствием прочтут и их старшие братья и родители.
Потому что сказки, а особенно юмористические, вовсе не только детское чтение.
Странным может показаться поначалу рассказ челябинского инженера Михаила Клименко «Судная ночь». Откровенно пародийный, он поражает, однако, удивительным уменьем автора владеть словом.
Михаил Клименко собирает слова в неуклюжие и непрочные на вид фразы, но попробуй-ка их разрушить!
Рассказ Андрея Скайлиса «Путч памятников» уже был опубликован на латышском языке в сборнике фантастики А.Скайлиса, вышедшем в Риге под названием «Суперблохи». Судя и по этому и по другим рассказам Скайлиса, в Латвии появился свой заметный фантаст. Расширяется география фантастики!
Леонид Сапожников
У нас в Кибертонии[6]
Кибер… Кибер… Не правда ли, в этом слове есть что-то техническое?
Кибертония… тония… тония…
И музыкальное в нем тоже есть!
Все объясняется очень просто — в стране Кибертонии живут музыканты и конструкторы. Они никогда не ссорятся друг с другом, не спорят, что важнее — аккорд или контакт. Это, если хотите знать, одни и те же люди.
