Иван Ефремов - Туманность Андромеды (Художник Н. Гришин)
Не найдя никого, они погасли. Робот закричал снова, как показалось Чаре, еще более яростно:
— После сигнала колокола повернитесь спиной к кораблю и закройте глаза. Не открывайте до второго колокола. Повернитесь спиной и закройте глаза! — с тревогой и угрозой вопил робот.
— Это страшно! — шепнула Веда.
Дар Ветер спокойно снял с пояса свернутые в трубку полумаски с черными очками, одну надел на Веду, а другую натянул сам. Едва успел он закрепить пряжку, как дико зазвонил большой, высокого тона, колокол.
Звон оборвался, и в тишине стали слышны ко всему равнодушные цикады. Внезапно звездолет издал яростный вой и погасил огни. Один, два, три, четыре раза темную равнину пронизывал этот душераздирающий вой, и более впечатлительным людям казалось, что это сам корабль кричит в тоске прощания.
Вой оборвался так же неожиданно. Стена невообразимо яркого пламени встала вокруг корабля. Мгновенно в мире перестало существовать что бы то ни было, кроме этого космического огня. Башня огня превратилась в колонну, вытянулась длинным столбом, затем сделалась ослепительно яркой линией. Колокол забил во второй раз, и обернувшиеся люди увидели пустую равнину, на которой рдело гигантское пятно раскаленной почвы. Большая звезда стояла в высоте — это удалялся «Лебедь».
Люди медленно побрели к электробусам, оглядываясь то на небо, то на место отлета, сделавшееся вдруг поразительно безжизненным, точно здесь возродилась хаммада Эль Хомра — ужас и бедствие путников прошлых времен.
В южной стороне горизонта загорелись знакомые звезды. Все взгляды обратились туда, где поднялся голубой и яркий Ахернар. Там, у этой звезды, окажется «Лебедь» после восьмидесяти четырех лет пути со скоростью девятьсот миллионов километров в час. Для нас восемьдесят четыре, для «Лебедя» — сорок семь лет. Может быть, там они создадут новый мир, тоже красивый и радостный, под зелеными лучами циркониевой звезды.
Дар Ветер и Веда Конг догнали Чару и Мвена Маса. Африканец отвечал девушке:
— Нет, не тоска, а великая и печальная гордость — вот мои ощущения сегодня. Гордость за нас, поднимающихся все выше со своей планеты и сливающихся с космосом. Печаль — потому что маленькой становится милая Земля… Бесконечно давно майя — краснокожие индейцы Центральной Америки — оставили гордую и печальную надпись. Я передал ее Эргу Ноору, и тот украсит ею библиотеку-лабораторию «Лебедя».
Африканец оглянулся, заметил, что его слушают подошедшие друзья, и продолжал громче:
— «Ты, который позднее явишь здесь свое лицо! Если твой ум разумеет, ты спросишь: кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю, спроси любовь. Спроси землю, землю страдания и землю любимую. Кто мы? Мы — земля!» И я тоже — насквозь земля! — добавил Мвен Мас.
Навстречу бежал Рен Боз, прерывисто дыша. Друзья обступили физика и узнали небывалое — первое соприкосновение мысли двух исполинских звездных островов.
— Мне так хотелось успеть до отлета, — огорченно сказал Рен Боз, — чтобы сообщить об этом Эргу Ноору. Он еще на черной планете понял, что спиралодиск — звездолет чрезвычайно далекого, совсем чужого мира и что этот странный корабль летел очень долго в космосе.
— Неужели Эрг Hoop никогда не узнает, что его спиралодиск из таких чудовищных глубин Вселенной — с другой галактики, с туманности Андромеды? — сказала Веда. — Как горько!
— Он узнает! — твердо сказал Дар Ветер. — Мы попросим у Совета энергию на особую передачу, через спутник тридцать шесть. «Лебедь» будет доступен нашему зову еще девятнадцать часов!
1955-1956 гг.
Москва — Мозжинка — Коктебель — Москва
На пути к роману «Туманность Андромеды»
Меня попросили рассказать о своем творческом опыте, о некоторых особенностях научной фантастики — жанра, в котором я работаю. Попытаюсь сделать это на нескольких конкретных примерах, связанных главным образом с «Туманностью Андромеды».
Дело в том, что работа над последним романом, в котором была сделана попытка изобразить людей далекого будущего, наметив в связи с этим ряд социальных и научных проблем, оказалась для меня особенно трудной, сложной. И большинство трудностей шло, на мой взгляд, от специфики самого фантастического романа… Но сначала несколько слов о том, как я сделался писателем-фантастом.
* * *
В литературу приходят по-разному. Поэтов, как мне кажется, увлекает прежде всего сила и образность самого слова, его изобразительная, музыкальная сторона. Драматурга и прозаика, вероятно, приводит к литературе стремление запечатлеть психологический, душевный облик человека, интересные характеры, сложные жизненные конфликты, подмеченные в действительности…
Меня же привела в литературу совсем иная «внутренняя пружина». Я пришел сюда от науки — научных проблем, гипотез, которые волновали меня. Существует понятие «интуиция ученого». Вы — ученый. Вас волнует какая-то проблема, о которой вы постоянно думаете. Наконец, вы находите разгадку, объяснение тому, что вас занимало. Но ведь надо еще найти аргументы, факты, чтобы все это обосновать. И тогда вы идете от вершины к исходной точке — обратным путем. Но бывает и так, что для доказательства недостает фактов, и вы не можете четко обозначить весь путь, весь ход вашей мысли. В таком случае остается только отложить свою гипотезу «в долгий ящик» в надежде, что когда-нибудь будут найдены, наконец, недостающие факты.
Именно сознание в такие моменты своего бессилия как ученого и натолкнуло меня на мысль, что писатель-фантаст обладает здесь целым рядом преимуществ. Если фантаста озарила какая-то идея, он может написать рассказ или роман, представив самую дерзкую гипотезу как существующую реальность. Желание как-то обосновать и утвердить дорогую для меня мысль и явилось «внутренней пружиной», которая привела меня к литературному творчеству.
«Пять румбов» — первый свой сборник научно-фантастических рассказов («рассказов о необыкновенном», как они назывались в подзаголовке) — я написал в конце войны, когда болезнь надолго вывела меня из строя, и я решил, наконец, осуществить давнее намерение — изложить несколько своих гипотетических научных идей в форме коротких новелл. Рассказы были написаны «на стыке» приключений и фантастики, так как тогда я признавал в литературе только динамику, сюжет.
В основу этих произведений я положил ряд гипотез, которые занимали меня как ученого. Например, рассказ «Алмазная труба». Для меня было совершенно ясно, что структуры Южно-Африканского и Средне-Сибирского плоскогорий одинаковы, что даже геологические разломы земной коры у них одного и того же характера. Следственно, если там — в Южной Африке — есть кимберлитовые трубки, то они есть (должны быть) и у нас, в Сибири. Но доказать всего этого я, разумеется, не мог. Я просто был убежден в этом и как геолог-исследователь, не раз бродивший в тех местах, и как геолог-теоретик. Я и попытался изложить все это в одном из первых своих рассказов, в котором геологи находят на севере Сибири богатое месторождение алмазов. Рассказ полюбился геологам. Некоторые из них потом признавались мне, что носили книжку в своих полевых сумках, заразившись самой ее идеей. Через несколько лет ко мне пришел один приятель-геолог и положил на мой письменный стол (за ним и была написана «Алмазная труба») несколько алмазов, найденных почти при тех же обстоятельствах, которые упоминаются мной.
