Артур Кларк - Лунная пыль
Но Джо и Сьюзен с прежним пылом бросились к деду. Он подхватил их, обнял и спрятал лицо в пушистых волосах, чтобы камеры не заметили внезапно брызнувших слез. И, ощутив теплые токи чистой, бескорыстной детской любви, он понял, какой выбор сделает.
Только внуки видели его свободным от зуда честолюбия — так пусть же навсегда запомнят его таким, если они вообще будут его помнить.
— Вы заказывали селекторный разговор, мистер Стилмен, — доложил секретарь. — Включаю на ваш личный экран.
Повернувшись вместе с креслом, сенатор очутился лицом к лицу с серым прямоугольником на стене. Одновременно прямоугольник раскололся пополам. В правой половине он видел кабинет, напоминающий его собственный и удаленный от него всего на несколько миль. Зато в левой...
Профессор Станюкович, одетый лишь в шорты и фуфайку, парил в воздухе в полуметре над своим креслом. При виде посторонних он ухватился за спинку, подтянулся, сел и пристегнулся матерчатым поясом. Позади него выстроилась целая батарея различных аппаратов. А за переборкой простирался космос.
Первым, с правого экрана, заговорил доктор Хакнесс.
— Мы ждали вашего звонка, сенатор. Профессор Станюкович говорит, что все готово.
— Следующий корабль будет через два дня, — сказал русский ученый. — С ним я возвращусь на Землю, но надеюсь сперва встретить вас на станции.
Его голос звучал неожиданно звонко в оксигелиевой атмосфере. Но только это и напоминало о расстоянии, помехи отсутствовали. Хотя Станюкович был в тысячах миль от Земли и мчался в космосе со скоростью четырех миль в секунду, его было видно так хорошо, словно он сидел в одном кабинете со Стилменом. Сенатор слышал даже тихое жужжание электромоторов в отсеке ученого.
— Профессор, — заговорил Стилмен, — мне хотелось бы сперва задать несколько вопросов.
— Пожалуйста!
Вот теперь расстояние дало себя знать: ответ Станюковича дошел не сразу; видимо, станция сейчас летит над противоположной стороной Земли.
— В Астрограде я видел в клинике много других пациентов. Можно узнать — по какому принципу отбирают больных для лечения?
Пауза затянулась, на этот раз явно не из-за медлительности радиоволн. Наконец Станюкович ответил:
— Отбирают тех, у кого больше надежд на излечение.
— Но у вас, наверное, очень мало места. А кроме меня, — еще много желающих.
— Я не совсем понимаю... — вмешался доктор Хакнесс озабоченно. Чересчур озабоченно.
Глаза Стилмена обратились к правому экрану. В человеке, смотревшем на него оттуда, было трудно узнать докладчика, который всего несколько лет назад не знал, как защититься от его уколов. Горький урок пошел впрок Хакнессу. Стилмен оказался его крестным отцом на поприще политики, и ученый не терял зря времени.
Его побуждения были очевидны сенатору с самого начала. Все правильно, Хакнесс тоже человек. Можно ли представить себе месть более сладкую, чем это выразительное подтверждение его правоты. Как директор Управления космонавтики Хакнесс великолепно понимает, что битва за ассигнования будет наполовину выиграна, едва мир узнает, что возможный кандидат на пост президента США лечится в русской космической больнице — потому что его собственной стране такая больница оказалась не по карману.
— Доктор Хакнесс, — мягко произнес Стилмен, — это мое дело. Я жду вашего ответа, профессор.
Дело нешуточное, но он от души веселился. Ясно, как день: обоим ученым одинаково важно добиться успеха. Станюковичу тоже нелегко, можно представить Тебе, сколько этот вопрос обсуждали в Астрограде и Москве, и с какой охотой советские космонавты ухватились за такую возможность... Что ж, они вправе пожинать плоды своих усилий.
Да, положите, и ведь всего десять лет назад оно было немыслимо. НУАК и Комитет по космонавтике СССР работают рука об руку, используя его в своих общих интересах. Стилмен никого не осуждал — на их месте он поступил бы точно так же. Но он не желает быть пешкой в чужой игре, пока еще он сам собой распоряжается.
— Совершенно верно, — неохотно признал Станюкович. — Мы можем принять очень мало пациентов. Но ведь «Мечников» — всего-навсего научная лаборатория, а не стационар.
— Сколько? — допытывался Стилмен.
— Ну — не больше десяти, — еще более неохотно ответил Станюкович.
Старая проблема, только он никогда не думал, что она коснется его. Вспомнилась газетная заметка, которую он читал давным-давно. Когда открыли пенициллин, лекарство это на первых порах было настолько редким, что если бы стал вопрос о жизни и смерти Черчилля и Рузвельта, пришлось бы кем-то пожертвовать...
Не больше десяти. В Астрограде он видел двенадцать пациентов, а сколько их еще во всем свете? Снова — в который раз за последние дни — Стилмен вспомнил безутешную молодую пару в приемной. Возможно, он все равно их не выручит; поди, узнай.
Зато он знал другое. На его плечах лежит ответственность, от которой не уйти. Конечно, никому не дано заглянуть в будущее, предугадать все последствия своих поступков. И все-таки, если бы не он, сейчас у его страны могла быть своя собственная космическая лечебница в заатмосферных высях. Сколько жизней соотечественников на его совести? Вправе ли он принять то, в чем отказал другим? Прежде Стилмен сделал бы это — прежде, но не теперь.
— Джентльмены, — заговорил он, — я могу говорить с вами откровенно, ведь ваши интересы совпадают. (Так, видно: ирония дошла). — Я благодарен вам за помощь, ценю заботу, жаль, что все это впустую. Нет-нет, не возражайте, это не внезапная прихоть и не донкихотство. Будь я моложе лет на десять... Теперь же я чувствую, что эта возможность должна быть предоставлена кому-нибудь другому. Особенно учитывая мой послужной список, — Он приметил растерянную улыбку Хакнесса. — Есть и другие причины, личного свойства. В общем, ничто не заставит меня передумать. Прощу вас, не сочтите меня невежливым, но мне больше не хочется обсуждать этот вопрос. Еще раз большое спасибо, до свиданья.
Он повернул выключатель, удивленные лица ученых растаяли, и в душе сенатора вновь утвердился покой.
Незаметно весну сменило лето. Отпраздновали ожидавшийся с таким нетерпением юбилей; впервые Стилмен встретил День независимости как частное лицо. Он мог сидеть спокойно, глядя, как выступают другие; мог при желании вообще не смотреть на них.
Не так-то просто порвать с тем, чему отдана целая жизнь, и не хотелось упускать последнего случая повидать старых друзей, поэтому он много часов провел у телевизора, следя за ходом съездов обеих партий и внимательно слушая комментаторов. Теперь, когда он все видел в свете, вечности, можно было не горячиться. Мартин Стилмен вполне оценил и суть, и умение спорить, но уже как посторонний, будто наблюдатель с другой планеты. Маленькие крикливые фигурки на экранах были потешными марионетками в забавном спектакле, и только.
