Марина Дяченко - Vita Nostra
Чья была та любовь, которую она случайно, по глупости, изъявила? Сделавшись конкретной, любовь обрела носителя и предмет приложения… Объект и субъект… Когда Сашка сожгла ее — что случилось с этими людьми?
Ее руки искали, чем заняться. Она вытащила карандаш, нашла точилку в ящике конторки. Подтянула к себе чистый лист бумаги — чтобы не насорить. Надела точилку на затупившееся рыльце карандаша, провернула раз и другой. Опилки падали на бумагу, складываясь в узор.
Сашка собрала их в пригоршню. Вытряхнула в мусорное ведро. Она не будет ничего рисовать; ей запрещено изъявлять сущности. Она не будет, нет-нет, только на минуточку раскроет понятийный активатор.
Желтая бумага, схемы, схемы, колонки, цифры; Сашка прикрыла глаза. Великолепный муравейник смыслов со всеми его уровнями и связями, векторами, производными многих порядков, кольцами, восьмерками, прямыми, уводящими в бесконечность… Нет-нет. Только смотреть. Только удивляться. Гармония…
Карандаш сам вынырнул из точилки, острый, как иголка. Воля. Творение. Слово. Что я делаю, в панике подумала Сашка, в то время как все ее существо, могучее и гибкое, окрепшее и развившееся на задачах и упражнениях, жило — существовало, располагалось в пространстве, функционировало, действовало, продолжалось, длилось…
А потом и мысли оборвались. Скачком перешли на следующий уровень, невыразимый привычными словами. Карандаш скользил, не отрываясь, выводя символы со вложенным четвертым измерением. Блики солнца на воде, маленькое весло — желтое, ярко-желтое, пластмассовое. Это еще не любовь, это предчувствие, преддверие, это…
Дверной звонок ударил, как пожарный колокол.
Никогда раньше к Сашке в мансарду не приходили гости, она и не слышала никогда этого оглушительного трезвона; дернулась рука. Сломался карандаш. Сашка в ужасе уставилась на лист бумаги с мерцающим, почти законченным символом.
Звонок не прекращался. Сашка выглянула в окно и увидела внизу, на пороге с двумя львами, Коженникова — но не Фарита, нет. Костю.
* * *— Ф-фу… Ты меня напугал.
— Чего тебе бояться? — Костя подозрительно оглядел комнату, потянул воздух носом. — Что-то сгорело?
— Да так… Бумажный мусор. Ты присаживайся.
Костя опустился на край табуретки. Оглянулся, на этот раз внимательнее:
— Здорово тут у тебя. Не то что в нашем крысятнике.
— Что, разругался с женой? — вырвалось у Сашки.
— Уже донесли? — Костя смотрел в сторону.
— Все на поверхности, — Сашка вздохнула. — Чаем тебя угощать не буду, не обессудь, кончился чай. Что сказать-то хотел?
Костя качнулся вперед-назад, вдруг так ясно напомнив Фарита Коженникова, что Сашке стало не по себе.
— Чего они от тебя хотели? Зачем вызывали? Я видел: он тоже там был.
Сашка вздохнула. Собственно, Костя был единственным человеком, которому она могла рассказать все; ну, почти все. Без некоторых подробностей.
И она рассказала. Костя слушал, напряженно подавшись вперед, механически вертя в пальцах сломанный карандаш.
— Ты хочешь сказать, что он за тебя заступился?!
— Не знаю. Выглядело именно так.
— «Не требую невозможного»… Когда он посылал Лизку на панель — тоже, значит, невозможного не требовал…
— А ты знаешь?!
— Все знают. Когда он убил мою бабушку… он тоже не требовал невозможного?
— Не требовал. Ты мог сдать зачет с первого раза. Сдал со второго.
Костины глаза сделались, как две стекляшки.
— Но ведь все-таки сдал, — пробормотала Сашка примирительно.
— Ты очень изменилась, — сказал Костя. — Иногда мне кажется, что ты стала похожа на него.
— Но ведь ты мог сдать с первого раза, — Сашка чувствовала его нарастающую неприязнь и говорила торопливо и веско, будто наваливаясь грудью на поток ураганного ветра. — Это правда, Костя, это неприятно и печально, но это так. Ты мог. Но не сдал… Вот ты его сын, и ты его ненавидишь. Но, может быть, он не самый плохой отец. Рациональный. Строгий. Эффективный.
— Что?!
— Может быть, он даже любит тебя. По-своему… Может быть, все отцы на земле — проекции одной-единственной сущности. Только способ преобразования разный. Тень балерины — уродец с крохотной головой и толстыми ногами… Представляешь, до какой степени может исказить сущность какой-нибудь изощренный способ проекции? Если вот эта куча перегноя — проекция цветущего сада на бесконечное время, на дожди и холода… Если мой отец, который бросил маму с младенцем на руках — проекция великодушного и любящего мужчины, но вот — солнце садилось, и тень легла кривая…
Сашка говорила, с удивлением понимая, что мыслит не словами. Слова — потом, а поначалу — гибкие упругие… образы? Картины? Живые существа?! Необходимость переводить эти мысли-ощущения в привычную словесную форму начинала тяготить ее.
Костя взял ее за руку жестом заботливой медсестры:
— Сашка… Ты в порядке?
— Я? Да. Бедная Джульетта ошибалась. Помнишь? «Лишь это имя мне желает зла. Ты б был собой, не будучи Монтекки. Что есть Монтекки? Разве так зовут лицо и плечи, ноги, грудь и руки? Неужто больше нет других имен?»… Житейское заблуждение вроде того, что Земля плоская. «Как вы яхту назовете, так она и поплывет» — вот, вот оно. Это правильно.
— Сашка… — кажется, Костя нервничал.
— Послушай, — она прикрыла глаза, чтобы не видеть ни Кости, ни комнаты, чтобы полнее ощущать переливы-прикосновения своих новых мыслей, мыслей-образов, мыслей-существ. — Я могу… создать… воплотить… актуализировать… изреалить… нарисовать вам с Женькой такую Любовь, как у Ромео и Джульетты. Вы будете чувствовать… жить, проживать, угорать… от единственной в мире любви… Я ее изъявлю…
Сашка запнулась. Костя смотрел с каждой секундой все напряженнее. Танец упругих теней, заполонивших Сашкино сознание, замедлился, на первый план выскочили, как бегущая строка, обычные мысли-слова.
— Прости, я неудачно пошутила насчет любви. Я говорю лишнее. Я… понимаешь, я продолжаюсь, плыву, растекаюсь. Не могу остановиться. Меня распирает изнутри, я как тесто на дрожжах, я рано или поздно сорвусь, и тогда Коженников… извини. Тогда он посмотрит вот так, из-за очков, и скажет: «Это научит тебя дисциплине»… И тогда я уже не буду терпеть, Костя. Я сделаю что-то ужасное. Убью. Изъявлю для него пулю в сердце.
Костины зрачки расширились, Сашка поняла, что сейчас что-то произойдет, и в самом деле — заскрипев зубами, Костя несильно ударил ее по щеке. Сашка почувствовала, как внутри у него все грохнуло и зазвенело от этого удара.
