Дмитрий Кравцов - Третий источник
У Толяныча дрогнуло внутри. Спокуха. Спокуха!
Он остановился, закрутил головой по сторонам. Вроде бы все нормально ну сидят два амбала, да мало ли кто где сидит. Ну курят, ну на него смотрят. Так что же теперь от всех шарахаться?
И все же он не спешил двигаться дальше...
- Извините пожалуйста... - Толяныч чуть не подпрыгнул, но сдержался и повернулся на вежливый голос, уже держа, пока еще мысленно, руку на рукояти пистолета. - Можно у вас прикурить?
Щуплый паренек лет двадцати с чем-то, с сигаретой в руке, вполне вежливо обращался именно к нему. Толяныч слегка расслабился, даже довольный, что путь по двору на время откладывается, но не выпуская из виду молодцов на лавочке:
- Конечно. - Он привычно охлопал свои карманы, пытаясь определить, в каком из них зажигалка. Ага, в левом! Сунул туда руку, одновременно возвращая свою сигарету в зубы...
Резкая боль пронзила живот, он почувствовал, как толстая игла входит в тело чуть ниже пупка.
Ах, сука!!!
Толяныч отпрыгнул назад, нащупывая пистолет, но в глаза ему ударила едкая струя. Слезоточивый газ? Только не моргать!
Толяныч рванул из-за пазухи Татошу, а его уже накрывало большое пыльное одеяло, и дышать стало нечем. И все же...
Сука!!!
Он выстрелил наугад трижды, поводя стволом из стороны в сторону, пытаясь нащупать врага.
А одеяло становилось все толще и тяжелее. И темно. И страшно. Сжимается, окутывает...
Он широко распахнул глаза - ну хоть немного света. Хоть немного воздуха!
Каруселью закружился двор, заборы, собаки, птицы и деревья, и он закружился на этой карусели, сжимаясь в комок - ну хоть чуть-чуть пространства бы между собой и этим, что наползает, поглощает, пожирает, волочет его. Вот и обещанные Мастера вмешались. Или это Посредники? Или Утрэ?
А сзади шум мотора...
Фургончик!!!
И он поддался карусели, вращаясь в одном водовороте в одеялом, курткой, Татошей, сигаретой...
Ну хоть одного-то... Суки-и-и...
Бах! Бах!
Рычал и бился в руках Татоша, а он все жал на курок и кружился. Жал и кружился, и не было уже ничего вокруг...
Левой рукой размазывая по лицу слезы пополам с соплями, Толяныч все отпихивал от себя это проклятое одеяло - ну хоть немного места, ну... И мутно увидел подъезд и стену дома. И кусты, и выкатывающуюся из-за угла большую черную машину. И услышал мягкие быстрые шаги за спиной... А он все жал курок до самого последнего щелчка - Татоша успел выстрелить еще дважды, и, как ему показалось, попал прямо в тонированное лобовое стекло.
Что-то зазвенело, рассыпаясь...
Потом был щелчок, свет погас совсем, и тьма накрыла его мутным валом. Удара по затылку Толяныч уже не почувствовал.
СБОЙ:
Стугун-стугун-стугун...
Черный свод... Это небо.
Зеленая равнина... Это трава.
Неестественно яркая зеленая трава под неестественно ярким черным небом...
Или - под одеялом?
Стугун-стугун-стугун...
Это в висках.
Белый конь... Черный конь... Белый конь, черный конь... Белый. Черный. Несутся...
Куда?
Фантик полежал минуту-другую, оглядываясь. Черные кони уносились по равнине, сливались с небесны куполом и растворялись в нем. Белые - уносились и сливались с равниной, терялись в зеленой траве...
Стугун-стугун-стугун...
Фантик изловчился и ухватился за коня... Попался черный... Выбирать не приходится!... Вцепился в гриву, и конь поволок его за собой... мгновенное ощущение раздвоенности... Как будто выпрыгиваешь сам из себя...
Щчик! Черная машина въезжает во двор... Первый пошел... Щчик! Вспухает багрово-черное облако... Второй... Щчик! Разрубленные собаки в свете фонаря... Третий... Щчик! Сварщик с окровавленным подбородком... Четвертый... Щчик! Еще один...
И еще. И еще. Щчик-щчик!
И вот уже целая вереница Толянычей тянется через равнину, взмывает за конем вверх, растягиваясь, словно Мышонок на излете. И каждый мертвой хваткой вцепился в предыдущего, а он сам непостижимым образом ощущает себя лежащим на дне неправдоподобной гигантской зеленой чаши...
Стугун-стугун-стугун...
Конь растворяется в черноте...
Щчик-щчик! Он вернулся в свое тело, и возвращение мучительно, и душный полог рвется над головой...
Щчик! Он выныривает... Потолок низко... И луна... Одна луна, две луны, три... Целых пять лун...
И разговор...
***
- Видал, как он Рубику влепил? Наповал! Вот гад!
"Это обо мне что ли?" - он повернул голову в сторону стугун-стугун-стугун - все-таки это гудит в висках.
Толяныча отчетливо тошнило, что-то внутри так и просилось наружу... "Отборный"?
- Очухался, смотри-ка. Глазки задвигались!
"Кто это говорит?" - Он приоткрыл глаз, и сразу же зрачок резанула острая боль. Глаз заслезился, и сквозь эти слезы неявно различалось неопознанное джинсовое колено. Чье?..
Он дернул головой, и это что-то вырвалось, изверглось наружу струей черной желчи.
- Ах ты ж сволочь!!! - И резкая боль пронзает низ живота. Еще и еще... - Будем пиздить, пока не обоссышься!!!
"Ну и черт с вами! Плевать..." - после той дряни, которую ему брызнули в лицо, нестерпимо жгло кожу, а пересохшие слизистые глаз казались посыпанными толченым стеклом, так что еще одно неудобство ничего не решает.
Толяныч попытался пошевелить хоть одной какой-нибудь конечностью, но даже не определил, есть ли они у него - то ли он парализован, то ли связан так, что всякое кровообращение в теле прекратилось. Очень хотелось пить.
- Извиняйте, мужики... Это у меня будильник... сработал... Как вас увидел, так затошнило... Не удержался, понял? - Говорить было чертовски трудно, язык распух, как у повешенного, но вышло более-менее членораздельно.
- Ты глянь, эта сволочь обоссатая еще и хохмит! Ну ничего - недолго тебе осталось. Гришаня, ну чего ты возишься?!! - Толяныч шевельнулся, и тут же получил чем-то твердым по бедру. - Лежи, сука, не рыпайся!!!
Удар был болезненным, ага, стало быть, не парализован, что и требовалось доказать. Это уже хорошо.
А одна из лун продолжала говорить кому-то в глубине салона:
- Ну давай, Гришаня, давай! - И луна повернулась к нему, продолжая назойливо бухтеть. - Сейчас мы тебя еще одной славной штучкой угостим, то-то похохмишь...
Звук, исходящий от луны - бух, бух, бух - словно молотилкой пробежалось по мозгам туда-сюда обратно, вызывая раздражение, зудящее под черепом. Толяныч изогнулся словно выброшенная на берег рыба, напря-а-а-ягся, и его ноги влепились точно в назойливую луну. Затылком он врезался в пол и отрубился от резкой боли - удар по голове, которого он во дворе не почувствовал, теперь сказался. И опять нырнул в благословенную тьму и не успел оценить арсенал приемов, примененных к нему по полной программе...
Очередной раз он вынырнул тоже от боли, но где - не понял. Над ним лютовали двое, тритий их урезонивал:
