Ольга Онойко - Море имен
Нет, забрать его нельзя. Но, очевидно, можно блокировать. Только как это возможно технически? И… ради чего?
…а могущество Ясеня все же имело границы. Некоторые вещи были ему неподвластны.
Алей сплел пальцы в замок и сжал до боли.
– Ты отсек Летена от его Предела? – очень спокойно спросил он.
– Дошло наконец-то? А еще, говорят, гений, – Ясень зажмурился и зафыркал. – Алик, ты же не станешь спорить с тем, что этот Предел нужно было закрыть? Из человеколюбия хотя бы. Хватит с Росы одного Вождя народов.
Алей не поверил ушам. Озадаченно он уставился на отца. На его золотую шапку и серьги, на сапоги с загнутыми носами и кривую саблю в узорных ножнах, на унизанные перстнями длинные пальцы. Страшные шутки у Ясеня Обережа… Если он шутит – то каковы истинные причины его поступков? Чего он хочет добиться?
А если папа серьезен – то в своем ли он уме?
– Папа, – осторожно сказал Алей. – В настоящий момент ты – хан Великой Орды.
– Да, – сказал Ясень. Он явно не видел противоречия. – Я кое-что не закончил. Но закончу в ближайшее время. А потом мы отправимся к Морю. Ладно, – он хлопнул в ладоши, – на сегодня хватит. Я позову тебя потом. Иди.
Алей втянул воздух сквозь зубы – и выдохнул, ничего не сказав. Повернулся и вышел.
* * *От золотой юрты великого хана Улаан-тайджи ускакал прямиком к Саин-хатун. Его преследовала мысль, что стоило бы еще раз навестить Инея, но сейчас он все равно ничего не мог бы придумать. А печаль Саин отзывалась в его сердце как собственная печаль, и хотелось утолить ее, обняв жену. Алей успокоил себя тем, что ему надо прежде всего отдохнуть, расслабиться и подумать, чтобы потом с успехом потрудиться. Слишком много всего случилось. Поразмыслить ему лучше всего удалось бы в одиночестве… но это здравое соображение он вовсе отбросил, нахлестывая коня. В конце концов, мог главный герой стосковаться по своей волшебной принцессе?
Саин ждала его с ужином и улыбкой. Звезды загорались в августовском небе, несчетными огнями костров встречала их степь. Фыркали лошади, слышались песни – кто-то похвалялся победами, кто-то тосковал по любимой. На мгновение Алей ощутил удовлетворение и радость, принадлежавшие Улаану-тайджи – радость большой войны и удовлетворение от вида мощи монгольского войска. Опрометчив Ледяной Князь, что выбрался за стены своей белой крепости – эту силу ему не одолеть, и столетиями будет греметь в степи слава о победах хана Гэрэла…
Девушки Саин стреножили его коня и по знаку ханши удалились куда-то в ночь. Алей перекусил копчеными языками и вареным рисом, облизал пальцы, выпил кумыса. Саин, загадочно улыбаясь, потянула его за собой в юрту, и он, опустив полог, привлек к себе жену. Она обхватила ладонями его голову и прижалась лбом ко лбу. Алей поцеловал ее, опускаясь вместе с нею на кошмы, и она тихо сказала:
– Что ты видел сегодня утром, господин мой?
Алей разомкнул объятия.
– Ты знаешь, что я не скажу тебе, – повторил он, все еще оставаясь Улааном-тайджи, вещим царевичем.
– Но я могу догадаться, – сказала Саин со щемящей грустью в голосе. – Ах, как ты жесток, мой хан!
– Что?
– Ты оставляешь меня в неведении, мучиться догадками. Разве ты не понимаешь, что легче знать страшную правду?
– Легче всего – ничего не знать, Саин.
– Но я не могу не знать ничего! – Саин привстала на коленях, ловя его взгляд. – Я вижу тебя! Мое сердце – твое сердце. Моя бабка была шаманкой, от нее я унаследовала чутье. Но я не умею добиваться от духов такого ответа, какой они дают тебе. Я слышу только «да» или «нет», и сейчас слышу – «нет».
Алей покачал головой. Было темно, только теплилась свеча в дорогом, заморского стекла фонарике. В неверном трепещущем свете раскосые глаза Саин мерцали, мерцало шитье на ее одеждах и драгоценности в ушах и на запястьях, а очертания ее тела и причудливые извивы черных кос таяли во тьме. Она казалась порождением ночи – не грозного смертного мрака, а мягкой, ласкающей темноты, таящей секреты зачатия и рождения новой жизни.
«Осень, – вдруг вспомнил Алей. – Золотая девушка-киборг, – и почему-то прибавил: – Урусутка». Степная царевна-шаманка Саин была так глубинно, так ярко непохожа на Осень – словно фантазия, всплывшая откуда-то из подсознания… И змеей метнулась позади глаз Алея бледная молния озарения, предвестница невозможной догадки, но Алей поймал ее и придушил.
Он обхватил жену за талию и крепко прижал к себе.
– Что ты хочешь узнать еще? – спросил он.
– Я хочу знать, что случится, – ответила она серьезно, и Алей так же серьезно сказал:
– Ты знаешь.
Саин опустила голову, ткнувшись лбом в его плечо.
– Он победит, ледяной урусут? Не может быть. Гэрэлхан непобедим. Но многие погибнут в битве? Падут Ирсубай, Ринчин, Шоно? Ты сам потеряешь жизнь?
Алей молчал. Саин чуть отстранилась, губы ее изогнулись в выражении страшной тоски.
– Умоляю, скажи мне, – прошептала она. – Если нас ждет черная судьба, я сяду на коня и возьму боевой лук. Я могу его натянуть, ты видел, я стреляю метко. Хочу пасть в битве рядом с тобой. Не буду добычей урусута.
Алей нервно тряхнул головой и встал. Вся кожа на теле его дернулась, будто у зверя.
– Я больше ничего не скажу, – проговорил он. – Тебе теперь тоже придется молчать, Саин.
Царевна поднялась гибким звериным движением, упрямо приблизилась и взглянула ему в лицо. Глаза ее горели мрачным огнем.
– Нет, ты не оставишь меня, – сказала она твердо. – Знай, я готова ждать в юрте вестей о победе, но других вестей не стану ждать смирно.
Алей вздохнул.
– Будет, как ты хочешь, хатун.
* * *Ночью Улаана-тайджи мучили кошмары. Любимая жена-шаманка прижималась к нему, пытаясь отогнать злобных духов, шептала заклятия, но так страшны были его сны, что даже Саин отступилась и тихо заплакала, лежа ничком рядом с мужем и пряча лицо в рукавах.
Ему снились два мангуса – один высокий, похожий на барса, другой низкий и толстый, медлительный, как китайская черепаха. Мангусы рука об руку шли по длинному коридору, блиставшему белизной, и беседовали о Геобазе Ялика, в которой то и дело возникали не существующие в этом мире страны и города. Они двигались, умаляясь, по неведомому сверкающему дворцу и наконец совершенно исчезли в сиянии, но в тот же миг из него родилась женщина-мангус – урусутка с волосами из золота. Глаза ее были похожи на два дымовых отверстия юрты, над которой вечно стоит пасмурный день.
Эта женщина-мангус вселяла в душу невыносимый страх. Так мог бы, верно, выглядеть Ледяной Князь московитов, родись он женщиной. Нагая и белая, как снег, она возвышалась посреди океана света и смотрела в огненное зеркало, произнося странные слова. Они были похожи на заклинание, но звучали как приказ, и с каждым словом за спиной белой женщины все яснее обрисовывался иной силуэт, во много раз величественнее и ужасней.
